Лоренсо ненадолго задумался, прежде чем сказать:
— Она призналась в том, что тайно совершает еврейские ритуалы.
Все переглянулись с крайним изумлением, а затем мать заявила:
— Этого не может быть.
— Почему?
— Этого не может быть. Еврейские ритуалы? Инес? Мы же старинный христианский род!
Лоренсо, словно предвкушавший все эти вопросы, все эти реакции и возражения, повернулся к Томасу и сказал:
— Не бойтесь меня поправить, если я ошибаюсь, но братья, ведающие нашими архивами, рассказали мне, что прадед вашей бабки, которого еще не звали Бильбатуа, переменил веру, обратившись из иудаизма в христианство, когда он уехал из Амстердама со всей своей семьей, чтобы поселиться в Испании. Это случилось, если память мне не изменяет, во времена правления Филиппа IV, в 1634 году. Стало быть, в вашем роду есть предок-еврей.
Все онемели от удивления, в то время как Лоренсо спросил у Томаса, поднося ко рту оливку.
— Это правда или ложь?
— Думаю, правда, — глухо ответил Томас. — Я что-то такое слышал. Но я полагал, что один знаю об этом.
— Вы не один, так как ваша дочь призналась.
— В чем именно она призналась?
— В том, что продолжает совершать еврейские ритуалы, которые, как вам известно, запрещены. В том, что совершает их тайно. Полагаю, она слышала о своих очень давних корнях.
— От кого?
— Она не сказала. Это один из моментов, который суд попытается выяснить. Не исключено, что изъян у нее в крови. С самого рождения.
— О каких еще ритуалах идет речь? — внезапно осведомилась Мария-Изабелла. — Я слышу об этом впервые.
Она спросила, обращаясь к мужу:
— Это было с твоей или моей стороны?
— С моей, — ответил Томас.
— И наша дочь якобы в курсе?
— По-видимому, да, — сказал Лоренсо.
— Инес, дескать, была, — продолжала мать, разволновавшись, — в курсе чего-то, что якобы произошло в нашем роду более века тому назад, о чем я сама не подозревала? И она никогда со мной об этом не говорила? Полноте, этого не может быть!
— Может, и так, сударыня, Случай вашей дочери — не единственная странность, в которой нам приходится разбираться. Что касается Инес, я досконально изучил это дело. Допрос проводился по правилам. Однако не все детали ясны. Повторяю: нельзя утверждать наверняка, что ей известно об обращении вашего предка. Вероятно, она встретила человека, оказавшего на нее влияние, и переменила веру.
— Обратилась в иудаизм?
— Нам доводилось видеть еще более удивительные вещи. Поэтому мы должны провести судебный процесс, который последует за расследованием и решит судьбу вашей дочери. Повторяю еще раз то, что уже говорил: она призналась, что совершает еврейские ритуалы, не ест свинину и так далее.
— Но Инес не любит свинину! — вскричал Анхель. — Она никогда ее не ест!
— Это то, что она говорила вам и своим друзьям. Ясно, что она лгала.
— Да где же она узнала эти самые ритуалы? — недоумевал Бильбатуа. — Кто ее им научил, кто якобы отвратил ее от нашей веры? Ведь жена вам сказала: она никуда отсюда не отлучалась!
— У вас огромный дом, он открыт для всех, в нем работают десятки людей и каждый день бывают иностранцы. Здесь гуляет зараза со всего света.
— Моя дочь, — прибавил Томас, — не могла признаться в чем-то, чего она не знает.
Лоренсо согласился с ним в этом. Очевидно, она что-то знала. Трудно поверить, чтобы знания и тяга к запрещенным ритуалам передавались по наследству, от далеких предков. Столь давнее родство, насколько известно, не отражается на верованиях.
— В силу всех этих причин, — прибавил он, — мы должны продолжать искать сообщников. Скорее всего не обнаружится ничего серьезного, но поставьте себя на наше место. Бог не простит нам, если мы не пойдем по следу, который, если повезет, наперника позволит выявить целую подпольную сеть врагов поры.
Альваро внезапно перегнулся через стол и спросил у Лоренсо:
— Мою сестру пытали во время допросов?
— Естественно, — тут же ответил монах, — как и всех подозреваемых.
На сей раз стол окутала завеса страха. Только что сказанное слово оживило в памяти мрачные истории былых времен. «Пытка» — слово, которое произносится не иначе как шепотом. Мария-Изабелла схватила салфетку, порывисто смяла ее и спросила у Лоренсо:
— Вы мучили мою дочь?
Анхель протянул руку, как бы успокаивая мать, казалось, готовую лишиться чувств, в то время как доминиканец поправил ее:
— Ее подвергли допросу с пристрастием. Только один раз. Обыкновенному допросу с пристрастием.
Это означало, что при допросе Инес ограничились методами, которые не могут привести к смерти, вызвать большую потерю крови или перлом одной из конечностей. Гойя, которому было не по себе, с тех пор как он оказался за этим столом, попросил кое-что уточнить. О чем шла речь? О дыбе? Испанском сапоге? О четвертовании?
— О простом подвешивании, — ответил Лоренсо. — Это продолжалось всего несколько минут. Признание было получено очень быстро.
В некоторых случаях слишком продолжительное подвешивание способно привести к остановке дыхания подозреваемого и повлечь за собой смерть от удушья. В давних архивных материалах встречались подобные примеры, о которых Лоренсо было известно. Он не стал об этом упоминать.
Бильбатуа спросил:
— Вы при этом присутствовали?
— Нет. Это не мое дело.
— А я-то думал, — продолжал Томас, — как и все думали, что от таких допросов давным-давно отказались!
— Так оно и было, — промолвил монах, — но нынешнее положение церкви вынуждает нас к этому вернуться.
— Отчего? — осведомился Альваро.
— Оттого, что ввиду заблуждений, омытых потоками крови, которые приходят к нам из Франции, и заразы, которая нам угрожает и даже распространяется по всей Испании, мы, как никогда, обязаны искать и защищать истину.
Мария-Изабелла положила салфетку на стол и спросила с неожиданной хрипотой в голосе:
— Вы полагаете, что моя дочь угрожала церкви?
— Возможно. Она или ее сообщники. Нам нельзя ничего упускать из вида. Если вы правоверные христиане, то должны понять.
— Объясните, — вновь заговорил Альваро, — я хотел бы знать. По-вашему, эти методы ведут к истине?
— Непременно.
— Но почему вы в этом уверены?
— Пытка — решающее доказательство истины. Другого мы не знаем.
— Скажите почему, — попросил Гойя.
— Всё очень просто.
После возвращения из монастыря, где Лоренсо принял решение, его сознание замкнулось и в то же время расширилось. Замкнулось, так как он обуздал свое мирское любопытство, выбросил из головы все либеральные, философские и научные искушения, занесенные из Франции либо из других стран, и резко, судорожно принялся цепляться за традиционную католическую веру. Расширилось, ибо внутри этой веры, которая могла показаться этаким прокрустовым ложем, он находил новые мотивы, дотоле незримые пути, идеи и образы, порой удивлявшие его самого.
Так, в этот вечер доминиканец, еще не подозревая о том, что его столь блестяще начавшаяся инквизиторская карьера, того и гляди, покатится под откос, пылко и красноречиво утверждал, что пытка — это решающее доказательство истины. Почему? Потому что невиновные никогда не признаются. Бог, вещал монах, дает им во время допроса с пристрастием (который неразумные люди именуют пыткой) силу переносить боль вплоть до конца страданий. Поэтому пытка — дар Божий.
— На тех, у кого душа невинна, как у младенца, — поучал Лоренсо, — пытка совершенно не действует. — Они легко ее выдерживают. Боль — это ключ к душе, нам всем пора это понять, иначе мы зайдем в тупик. Иисус — это высшая истина, мы все это знаем. Он — сама истина и жизнь. И вот, когда мы видим его распятым на кресте, что за образ он нам являет? Образ страдающего человека. Но того, кто страдает за правду.
Все молча слушали человека, горячо отстаивающего пытку, и думали, что он лишился рассудка. Лоренсо и впрямь производил такое впечатление. Между тем его речь оставалась связной и точной.
— Возьмем даже случай тех, кого нельзя назвать невиновными, к примеру, вашей дочери. Допрос с пристрастием заставляет этих людей признаться, покаяться в своих грехах, и это признание, уверяю вас, так как я сам в этом убедился, приносит им необычайное умиротворение и душевный покой. Допрос с пристрастием закаляет сердце и возвышает дух, это дар Божий, и мы должны воздавать ему хвалу, независимо от того, виновны мы или нет. Посудите сами: тем, кто виновен и признается, пытка приносит облегчение, ибо нет ничего более тяжкого, чем грех. Тем же, кто невиновен и не признается, она спасает жизнь.
Закуски по-прежнему стояли на столе. Кроме Лоренсо, никто к ним не притронулся. После красноречивых дифирамбов в адрес пытки, которая казалась всем бесчеловечной, Гойя довольно неловко попытался разрядить атмосферу в столовой.
