Кафе напоминало огромный стеклянный куб. В центре, на небольшой эстраде, подготавливал свое сверкающее хромом и блестками хозяйство оркестр. Официанты копошились у пустующих столиков, сервируя их перед вечерним наплывом посетителей. Бородатый швейцар в желтых галунах разговаривал с женщиной в сером коротком плаще.
Греков узнал ее мгновенно, хотя Татьяна стояла к нему спиной. С кем же она здесь? С Павлом? Трудно в это поверить. Павел и в молодости не был ходоком по кафе. К тому же его бригада сейчас «вечеряет» на заводе, настраивают датчики.
Греков понимал, что поступает неразумно, но ничего не мог с собой поделать. Конечно, лучше всего подождать, когда Татьяна пройдет в зал. Не прятаться же ему у входа. И какое, собственно, ему дело, с кем она пришла в кафе? А почему бы и ему, Грекову, не заглянуть вечером в кафе? Что в этом необычного?
— Геннадий? — удивилась Татьяна, когда он подошел к ней.
— Был в гостинице по делам и решил немного развеяться.
— А я, понимаешь, вчера перчатки тут обронила. Да вот беда: наш официант сегодня не работает.
— Он, может, и придет. Делать-то ему дома нечего. Завернет к товарищам, — прогудел в бороду швейцар.
— Давай подождем его, а? — Греков улыбнулся и повел подбородком в сторону зала.
Татьяну смутило это предложение. Она молчала, не зная, как к нему отнестись.
— Конечно, подождите, — поддержал швейцар.
Греков и Татьяна заняли двухместный столик. Встреча была слишком неожиданна и непонятна. Давно они не оставались наедине. В редких случаях, когда Татьяна приходила в кабинет главного инженера решать производственные вопросы, заменяя Всесвятского или Аню Глизарову, они говорили только о делах. Татьяна старалась поскорей уйти. Теперь трудно установить, с чего началось это отчуждение. Несомненно, определенную роль в их отношениях сыграл Павел. Возможно, все и началось много лет назад, когда Греков был назначен главным конструктором завода, а Павел так и остался механиком. Греков не хотел думать, что основной причиной разлада была Татьяна.
— Что же мы будем заказывать?
— Мне чашечку кофе, — заторопилась Татьяна.
— У вас есть сухое вино? — Греков повернулся к официанту.
— Да, мукузани.
— Так вот, сухое вино… Остальное на ваше усмотрение.
Официант не стал вдаваться в подробности, поправив и без того аккуратно разложенные приборы, он удалился.
Татьяна улыбнулась и спрятала зеркальце.
— Не трогает тебя время, Танюша, — произнес Греков.
— Трогает, Геннадий, трогает… Любопытно, какие дела у вас в гостинице, товарищ главный инженер?
— Битый час я беседовал о делах. Смилуйся надо мной, — шутливо ответил Греков. — Как живешь, Танюша?
Татьяна скользнула по лицу Грекова быстрым взглядом серых глаз.
— Ничего живу. Спокойно. Особых событий нет. Ну а ты, Гена?
— Я? По-разному… А здесь неплохо.
— Да. Уютно.
С эстрады доносились звуки пианино, им вторили настраиваемые скрипки. Официант принес вино. Греков приподнял бутылку и посмотрел на Татьяну.
— Только кофе, — Татьяна улыбнулась.
— Как хочешь. — Он налил себе вина.
— В прошлом году я была в Польше, по путевке, — вдруг сказала Татьяна.
— Знаю. Характеристику тебе подписывал вместо директора.
— В костел заходила, видела, как каются в грехах. Сидит ксендз. Перед ним стенка с дыркой. Он ухо к дыре приставил, а грешница с той стороны ему что-то нашептывает. Ксендз головой покачивает, понимает, мол… — Татьяна смолкла, казалось, она и сама удивлена, что вдруг вспомнила об этом.
— И тебе захотелось исповедаться?
— Мне не в чем, — быстро ответила Татьяна.
— С твоей-то внешностью? — шутливо произнес Греков.
Татьяна не улыбнулась. Она внимательно оглядела черные с проседью волосы Грекова.
— Постарел ты, Генка, — проговорила она.
— Время идет… — Греков почему-то смутился. Ему на мгновение показалось, что самое значительное, что могло произойти в его жизни, так и не произошло. Все, что было, представлялось неустойчивым и иллюзорным и, главное, пустым. Это чувство не было для него новым. Все годы он тянулся к Татьяне. Но сейчас, впервые за много лет оказавшись наедине с ней в непривычной обстановке, он ощутил прилив какой-то оглушающей, непонятной тоски.
Греков накрыл ладонью руку Татьяны. Она осторожно высвободила ее и поправила прическу.
Подошел официант. Ловко и бесшумно он принялся заставлять стол тарелками с закуской. Нежно розовели ломтики семги, обложенные глянцевыми камешками маслин. Тускнела мелкими пузырьками икра. Какая-то растрепанная зелень свисала через край тарелки.
— Вижу, вы постарались, — произнесла Татьяна.
Официант молча кивнул.
— Разве тут устоишь? — Татьяна вздохнула. — Но, видит бог, я просила только кофе.
Официант кивнул еще раз и объявил, что индейка в соусе «пикан» будет готова минут через десять.
— Давай все-таки выпьем, Танюша. За то, что мне так хорошо здесь сидеть с тобой, — проговорил Греков, наливая ей вина.
— И мне хорошо, Гена. Ты это здорово придумал: дела в гостинице. — Татьяна приняла бокал. — Ладно, будь здоров, Греков.
— Будь здорова, Танюша.
Словно вспугнутый бешеным топотом барабана, охнул саксофон, и звуки как бы заметались по ярко освещенному пустующему залу.
— А что, Танюша, потанцуем? — Греков встал.
Они танцевали одни. Саксофонист раскачивался, прикрыв глаза, поворачиваясь вслед за ними, словно локатор. Он был рад, что играет не просто так, а для кого-то.
— Ты чудесно танцуешь, Гена.
— Как всегда. А твой сын очень похож на тебя.
— Пожалуй. Но фигурой он весь в Павла, — ответила Татьяна и повторила — Вылитый Паша.
Они вернулись к столику. Греков ковырял вилкой в индейке и не мог сообразить, как ее едят: вилкой или руками? Что-то едят руками. Курицу, это он помнил наверняка, а вот индейку… И соус «пикан» напоминал жирный, перестоявшийся бульон.
— Кстати, и твоя дочка похожа на тебя. — Татьяна ловко расправлялась с индейкой. — Очень похожа.
— А фигурой в Шурочку. — Греков решительно ухватился за какую-то горелую косточку, и неудачно: капли соуса брызнули на пиджак. Татьяна подала ему салфетку.
К ним подошел молодой человек.
— Вы пришли? Очень хорошо. — Он положил на край стола коричневые замшевые перчатки.
— О, большое спасибо! — обрадовалась Татьяна. — Большое спасибо. — Она спрятала перчатки в сумку и еще раз оглядела себя в зеркальце.
— Ты меня, Гена, не провожай. Все было великолепно. Просто чудесно! — Она наклонилась и поцеловала Грекова в щеку.
— А кофе? — пробормотал Греков.
— Вот кофе тут неважнецкий. — Татьяна подхватила сумочку и направилась к выходу.
1
Расширенное заседание парткома проводилось в директорском кабинете. Рафаэль Поликарпович перекочевал на диван, а за широкий стол уселся Старостин, секретарь заводской парторганизации, молодой человек лет тридцати с небольшим. То и дело приглаживая вьющиеся волосы, он оглядывал присутствующих, следя за тем, чтобы где-нибудь между рядами внесенных в кабинет стульев не возник зыбкий табачный дымок. Старостин строго соблюдал регламент, держа наготове ключ. Если выступающий не укладывался в регламент, Старостин звякал ключом о графин и обращался к присутствующим с вопросом: «Ну как? Пусть продолжает или хватит?» И присутствующие в кабинете обычно отвечали: «Хватит! Чего там? И так все ясно…»
Старостин занял должность парторга «автоматически» — после внезапного ухода Киселева, как его заместитель. Киселева горком послал в Высшую партийную школу.
Сегодня на повестке был один вопрос: перспектива выполнения месячного задания.
Сквозь полусомкнутые веки Греков смотрел на очередного докладчика, начальника отдела сбыта Гмырю. Если веки медленно разомкнуть, фигура разделится на две части, словно уплывая вверх и вниз. Этот оптический фокус забавлял Грекова.
— Вы переутомились? — Лепин наклонился к нему.
Греков удивленно повернул голову.
— У вас глаза слезятся, — пояснил Лепин. Он что-то малевал в блокноте.
— Все-то вы замечаете, — недовольно произнес Греков и вытащил из кармана платок.
— Как вам сказать, вероятно, все. А чего не замечаю, о том догадываюсь.
— Любопытно. — Греков коснулся платком уголков глаз.
— Например, я убежден, что вы встречались с профессором Тищенко и вели с ним конструктивные переговоры. Конечно, это чистая догадка. Или я ошибаюсь.
— Семен, ты мне надоел, — прервал Греков.
— Тише, товарищи! — В голосе Старостина слышались строгие нотки. — Вы мешаете докладчику.
— Миль пардон! — ответил Лепин и негромко добавил — Этому докладчику помешать весьма трудно.
