— С этой истиной я, Паша, знаком. Иногда хочется одеться красиво, даже ярко, выйти на солнечную улицу. Нет, ты не поймешь.
— Ничего подобного. Есть у меня, есть… — Павел подошел к шкафу, толкнул дверцу. В ворохе каких-то лент, поясков отыскал широкий желтый галстук с черными разводами. — Кирюшке товарищ привез из плавания. А сын мне подарил. — Павел набросил галстук на голую шею, обмотался им, как шарфом, и захохотал — Вот она, твоя радость!
Он сел в кресло, не переставая смеяться. Но в смехе его все чаще проскальзывали хриплые, горестные нотки. И смех его постепенно стих.
— Зачем пришел? — спросил Павел.
— Не знаю. Не мог мимо пройти.
— Нет мог! Мог. Иначе не затевал бы всего этого! Мы двадцать лет вместе прожили… Запуталась она…
—..Выходит, ты все знаешь? — Греков подпер рукой подбородок. — Водку выставил, хотел меня уговорить. Вместо того чтобы с лестницы спустить?
— Зачем же с лестницы спускать? Найдем и другое средство, Геннадий Захарович. Мы еще сила на заводе, да и вообще…
— Кто это «мы»? Что за манера говорить «мы». Лицо ты свое потерял? Или прячешься?
Они переговаривались тихо, почти шепотом. Наконец смолкли. Вероятно, со стороны это выглядело нелепо. Столько лет они шли по разным дорогам к этому разговору. И вот сошлись. А говорить-то, выходит, и не о чем. Говорить — значит убеждать. Пустое занятие. И они это прекрасно сознавали.
«Зачем я пришел? — подумал Греков. — Зачем?»
Павел поднялся и вышел из комнаты в коридор. Стукнула дверь. Греков встал, надел пальто, шапку, вышел в прихожую. Несколько секунд присматривался к предохранителю замка, чтобы нечаянно не захлопнуть дверь, и шагнул на площадку. В это мгновение откуда-то снизу донесся голос Кирилла. Пожалуй, только сейчас Греков почувствовал настоящее волнение. Вся встреча с Павлом прошла как в полусне. Он придержал дыхание, напряженно вслушиваясь. Но ничего не смог разобрать.
Греков шагнул ступенькой ниже, еще шагнул…
Павел стоял на площадке второго этажа. Желтый галстук свисал с его плеч за спину. Кирилл снял с себя пальто, накинул на отца, обернулся и узнал Грекова. Чуть приблизился к отцу, освобождая проход. Лестничный провал дышал колодезной сыростью.
— А пальто тебе, папа, как раз. То ли я повзрослел, то ли ты, папа, помолодел, — сказал Кирилл.
Загудел кем-то вызванный лифт. Затемненная кабина важно проплыла мимо Грекова вниз. Остановилась. Стих раздраженный гул.
— Я поставлю чай. И не очень тут прохлаждайся, простудишься, — опять сказал Кирилл.
И вновь сердитый лифт срезал тишину. В освещенной кабине, словно в аквариуме, стояли двое — мужчина и женщина.
2
Греков вскочил в вагон трамвая, и тут же сомкнулись резиновые губы дверей. Вагоновожатая недовольно взглянула в овальное зеркальце, и по пустым сиденьям запрыгал голос дребезжащего динамика.
— Трамвай идет в парк! — Вагоновожатая переждала и добавила уже неофициально: — Гражданин, в парк едем. По другому маршруту.
Греков кивнул и оглядел пустой вагон. Вдоль стенок расклеены объявления, рекламы фильмов. На одной из них был изображен бегун-негр. Темное лицо его выражало жажду победы, предельное напряжение и усталость. Но он казался счастливым, этот бегун. Наверняка счастливым. Вся жизнь его в этом беге. А до финиша было далеко. Он добежит, добежит… Греков вспомнил, что когда-то в газетах писали о каком-то бегуне-марафонце.
Трамвай дернулся и поехал. Греков отвернулся к окну. На разрисованном морозом стекле будто сквозь туман отражался стремительный бегун. Греков ногтем провел по стеклу: прорываясь сквозь этот туман.
Ночью ему приснился негр-бегун. Он над чем-то беззвучно хохотал. Вероятно, над Грековым, бежавшим следом. Они достигли поворота дороги, и Греков опередил бегуна. Не негра, а Павла Алехина. Двадцатилетнего Пашку, с которым Греков познакомился на стадионе. Пашка все продолжал беззвучно хохотать и швырять в спину Грекова странные мягкие камни. А может, комки ваты? Один комок попал под ноги. Греков наткнулся на него и замер…
Он проснулся. Ноги упирались в валик дивана. Просветленный сумрак наступающего утра обозначил контуры сейфа, шкафа, стульев, расставленных вдоль стены. Котятами свернулись на столе телефонные аппараты. Они, кажется, даже посапывали во сне.
Греков снял со спинки стула пиджак и, надевая на ходу, вышел из кабинета. В туалете он ополоснул лицо водой и нажал кнопку электросушилки. Горячий ветер упруго ударил в щеки, проник за ворот рубашки. Греков улыбнулся. Он вспомнил, как вчера вахтер в проходной, растерявшись от столь неожиданного полуночного визита, поднес сложенную ковшиком ладонь к виску, отдавая честь своему главному инженеру.
До начала рабочего дня оставалось десять минут. Уже включили магистральный компрессор, и низкий гул поплыл по цеху. К инструментальной кладовой тянулась очередь. Завидев главного инженера, стоявшие в очереди стихли.
— С Новым годом, Геннадий Захарович! — выкрикнул кто-то.
— Спасибо. И вас также с Новым годом! — Греков остановился и оглядел очередь. — Ну, как встретили?
— Видать, и вы неплохо погуляли, Геннадий Захарович.
Греков насторожился. Остроносый худой паренек стоял пунцовый от собственной дерзости. Он, казалось, и не ожидал от себя подобной прыти, да язык подвел. Кто-то из рабочих щелкнул его по затылку.
— Ну, Лиса, совсем уже…
— Почему же вы так решили, молодой человек? — Греков произнес это громко, желая скрыть растерянность.
— Да я что? Я ничего. Просто вы всегда выбриты, а сегодня вроде небритый. — Парень окончательно смутился и старался спрятаться за спины товарищей.
— Может, у человека бритва сломалась? — бросились на выручку главному инженеру.
Греков засмеялся.
— Нет, не сломалась. Просто не успел.
И все понимающе засмеялись. Хотя каждый понимал ответ главного инженера по-своему.
У самой стены Греков заметил Синькова. Тот глядел на Грекова и улыбался.
— Что, студент? Дела-то как?
Спасибо, Геннадий Захарович. Через неделю на сессию ухожу. — Синьков покинул очередь и приблизился к Грекову. — Извините, Геннадий Захарович…
— Да, Юра?
Синьков покосился на внимательно притихшую очередь и, вздохнув, произнес:
— В институте предложили подобрать консультанта к дипломному проекту. Вот я и хотел…
— Подкинуть мне свой проект, — закончил Греков.
Синьков кивнул.
— Боюсь, не смогу, Юра. Не обижайся, брат…
— Почему? — тревожно проговорил Синьков. — Вы хотите уйти с завода?
— Вот еще! С чего ты решил? Некогда мне будет. Год предстоит сложный. Подвести тебя смогу. А честно говоря, хотел бы познакомиться с твоим проектом. Но ничего не поделаешь.
Греков отошел. «Жаль, — подумал он, — парень талантливый, умница. Надо будет Лепина попросить».
И еще он подумал, что напрасно не держит в кабинете электробритву. Мало ли что?! Всегда может пригодиться.
Он остановился у окна, пытаясь разглядеть в стекле свое отражение.
Ленинград, 1970–1971.
