— Почему ты не пишешь? Психологический барьер?
— Никакого барьера. Это нормально, многие авторы годами созревали.
— Но надо же что-то делать. Не пишется — займись чем-нибудь еще. Если честно, мне с тобой ништяк, я рада, что ты здесь… Но нельзя же прожить всю жизнь на содержании у девиц!
— Пока есть желающие…
— А когда не будет?
— Черт, что ты привязалась? Не видишь разве, что вгоняешь меня в трабл?
С Сандрой оживало что-то давно забытое. Она была в чистом виде продуктом панковской аристократии: из простой семьи, всегда без гроша, всегда в погоне за работой, квартиры в поганых кварталах, однако ее ломало обратиться к человеку, который ей не нравился. А таких, которые ей не нравились, было полно. Подчиняясь суровому протоколу, она лопалась от злости, когда приходилось приспосабливаться ради поганых бабок. Она была наделена здоровым пофигизмом и достоинством старого пирата, прямоту считала делом чести. Слово держала, ходила с высоко поднятой головой, сохраняла верность в дружбе. Сбалансированное сочетание японской мужественности и викингской утонченности; во всяком деловом предложении она сразу видела его изнанку и непременно отпускала какую-нибудь остроту.
Мы часто спорили о том, когда именно все покатилось под откос: после падения Стены, после появления CD, смерти Курта Кобейна или после Второй мировой войны… Наши мнения об истоках великого бардака не совпадали.
* * *
Однажды Алиса попросила меня взять Нанси на неделю, на время пасхальных каникул. Я ответил «без проблем» и поспешил домой предупредить Сандру.
Та аж подпрыгнула от восторга, поскольку давным-давно мечтала повидать малышку. Я же разволновался. С Нанси я привык общаться один на один, я боялся что-нибудь нарушить в наших отношениях, боялся оказаться не на высоте.
Я обошел квартиру, посмотрел на нее новым взглядом — скептическим: фигурка Восставшего из ада[15] на электрическом стуле, фотография Ричарда Керна[16] в рамке и еще какой-то связанной девицы, на полке книги Слокомба[17], Анни Спринкл[18], подборка видеокассет «каннибалов»[19], стопка японских комиксов, на стенке — сцена из «Человека со шрамом»[20], когда его убивают… Все, что еще вчера казалось мне нормальным, теперь выглядело подозрительным.
Сандра угадала мои мысли и принялась запихивать весь этот хлам в шкаф. Потом решила прибраться и, как это часто бывает с женщинами, дошла до полного безумия… Терла кафель над раковиной зубной щеткой, обмакнутой в жавелевую воду, чтобы шовчики побелели, ушными палочками чистила стиральную машину… Я наблюдал за ней с недоумением. Потом взялась за дверные ручки и выключатели — в жизни не подумал бы, что их тоже моют.
* * *
Нанси была в восторге, когда я утром явился забрать ее на неделю «к себе». На станции «Барбес» она собрала все рекламки, которые там раздают, — в отличие от прочих граждан, она нисколько не чуралась контактов с арабами. Потом вступила в беседу с каким-то долговязым психом. Я в панике оттащил ее за руку. Я чувствовал себя так, словно волочу за собой атомную мини-бомбу, готовую взорваться на любом перекрестке. Вообразить Нанси одну в городе было сущей пыткой. А долго ли можно будет водить ее за ручку?
Район ей жутко понравился. На ходу она бросала беспокойные взгляды некоторым пацанам, и я стискивал зубы, видя, что пацаны отвечают ей такими же взглядами, я прекрасно понимал, о чем они думают и что бы с удовольствием сделали.
Я принялся мечтать о мире, где живут одни эфебы, тихие ласковые юноши, интересующиеся только поэзией. Там бы мою девочку оставили в покое.
— Я хочу носить юбку, но у меня нет подходящей обуви. Купи мне сапоги, а?
— И не подумаю, ты и так хороша.
Она обошла квартиру, осталась довольна. Слишком быстро, на мой взгляд, нашла общий язык с Сандрой. Они уединились в комнате, как две кумушки. Потом Нанси вышла в туфлях на высоких каблуках, накрашенная, в очень короткой юбке и облегающем топе… Я сжал челюсти и едва сдержался, чтобы не влепить Сандре пощечину. Выражение моего лица ее насмешило.
— Что это с тобой?
А затем шепнула мне, пока Нанси вертелась перед зеркалом:
— Она напоминает тебе девочек, с которыми ты в свое время вел себя не так джентльменски, как тебе хотелось бы сегодня?
— Зачем ты это поощряешь?
— Ничего я не поощряю… она девочка, девочка. Понимаешь?
Чтобы окончательно отбить у меня аппетит, Нанси достала из сумки «Мулен Руж» и принялась танцевать.
Танцевала она обалденно. Это мне совершенно не нравилось.
«Хотите провести эту ночь со мной?»
Она кружилась и сияла. А я грустил, что не знал ее маленькой.
* * *
За всю неделю она больше ни разу не пыталась изображать перед нами дамочку. Словно бы испугавшись того, что открыла в себе в этот вечер, она спряталась в образ маленькой девочки. Это было ее прощание с детством. Последняя неделя детства.
Проснувшись чуть свет, она бежала в гостиную и ставила «Баффи». Когда я, проходя мимо, видел какой-нибудь отрывок, меня всякий раз чуть не выворачивало: рыжуха, затянутая в черный винил, попирала коленями закованного в цепи чувака и наносила ему ожоги спичками; кретин-панк пил «Jack Da», напевая мелодии Сида Вишеса; жуткие чудовища терроризировали героиню — двусмысленность сюжета сомнений не вызывала. Я с любопытством поглядывал на Нанси: что она из этого понимает? И уводил ее гулять.
По вечерам мы с Сандрой приходили в нервозное состояние: мы решили не курить травку при девочке, и ближе к ночи нас ломало по-страшному. Мы начинали ее донимать: «Ты правда не устала?» или «Поздновато уже, пора тебе спать».
Я стремался Алискиной реакции, воображал, как она врывается к нам и устраивает скандал. Что в скандалах она сильна, я не сомневался.
И потом, если чего и не следовало делать на глазах у Нанси, так это торчать. Логично, в общем: в тринадцать лет я бы с ума сошел, если бы увидел, как мать курит косяк, а потом глупо смеется, развалившись перед телевизором. Я бы сгорел со стыда, меня бы стошнило от отвращения.
Общаясь с Нанси, я все пытался возродить в себе бывшего мальчишку.
Мне его чертовски не хватало. Не хватало его горячности, непосредственности, смешливости… Что-то тогдашнее угасло — я даже не знаю в точности когда; я оказался по другую сторону. Пропало воодушевление, душевный подъем, который я думал пронести через всю жизнь.
В четверг мы пошли все вместе к друзьям Сандры — предполагалось, там будет много детей.
Большой дом, очень милая публика, хотя и какая-то невыразительная. И кругом ребятня. Нанси отправилась к детям, а мы остались скучать со взрослыми. Когда мимо нас с воплями проносился ребенок, один из его родителей начинал орать, другой же знаками его успокаивал. Я с облегчением отметил, что старики теряются перед детьми так же, как и я. Выходило, дело не только в том, что я узнал ее слишком поздно.
Потом дети забились в кабинет и засели перед Интернетом. Время от времени они возникали, обычно по двое, приходили жаловаться к нашему столу. Не могли договориться, что именно делать в Интернете. Потом исчезали, появлялись другие, тоже оскорбленные, стояли возле нас минуту-другую, уходили.
У Нанси, видать, было все в порядке, мы ее часа два не видели. И вдруг послышались вопли, конкретные. Из кабинета, держась за голову, вылетел раскрасневшийся, зареванный пацан. За ним, повесив нос, шла Нанси, огорченная и готовая к тому, что ей сейчас влетит.
Она ему врезала. Не знаю уж почему. Он что-то сказал, ей не понравилось, и она его стукнула. Присутствующие уставились на меня, я сгорал со стыда; меня не удивляло, что у моей дочери трудный характер, но вот роль папаши, отправляющего правосудие, была мне в новинку.
Кто-то сокрушенно произнес «а еще девочка». Вместо того чтобы обрушиться на дочь, я обернулся, отыскал глазами говорившего и отыгрался на нем:
— Ну и что, что девочка? А если бы это сделал твой сын, лучше было бы, что ли?
Сандра меня поддержала:
— Да что вообще такое? Почему девочка должна сносить оскорбления, не реагировать?
Короче, мы в таком трогательном согласии испоганили им вечер. И сразу после этой сцены смылись.
В такси я старался изобразить строгость и неодобрение. Однако на моем лице, да и на лице Сандры, прочитывалось другое: прикольно все-таки, что она отколотила гадкого мальчишку. Он нам сразу не понравился. В итоге я произнес:
— Ну ты даешь, здорово ты ему вмазала… то есть вообще-то это плохо, понимаешь, ну нехорошо… но все равно ты здорово ему вмазала…
Я не мог скрыть, что целиком на ее стороне. Что разделяю ее гнев, понимаю чувство внутреннего дискомфорта, когда ты никого не устраиваешь.
