Я не мог скрыть, что целиком на ее стороне. Что разделяю ее гнев, понимаю чувство внутреннего дискомфорта, когда ты никого не устраиваешь.
Нанси долго донимала таксиста и заставила-таки его поставить скай-рок; мы возвратились в хорошем настроении: эдакая беспутная семейка.
Вечером, когда Нанси ушла спать, мы замастырили огромный джойнт, дабы компенсировать все недополученное за день, и Сандра, не отрывая глаз от телевизора, положила голову мне на плечо:
— Знаешь, из тебя клевый отец получается, просто потрясный.
Комплимент мне понравился. Впервые я, выслушав похвалу, не испытал ощущения, что всех надул. Роль отца мне удавалась. Возможно, у меня к этому талант.
Мне надо было в тот вечер обнять Сандру и поцеловать. Надо было следовать за ходом вещей. Но я воздержался. Как будто у меня вся жизнь впереди.
* * *
В конце недели Нанси убрала всех кукол и свои детские диски и подсела на металл. Мы не очень поняли, что происходит. От старшего брата одной подруги она услышала про «Уотч» и отыскала у Сандры диск. «Это хорошо?» — спросила она. «Дерьмо», — ответили мы, и она запала на него, еще не успев послушать.
Она позвонила подруге:
— Слушай, спроси у брата, он знает «Плеймо»?
В ожидании ответа она придерживала трубку плечом и болтала с нами о том о сем, потом неожиданно прерывалась:
— Знает? Скажи, что у меня есть… Вау! Это отпад.
При этом она смотрела на себя в зеркало и принимала соблазнительные позы, отчего мне хотелось лечь и умереть.
Нанси слушала «Уотч» и «Плеймо» поочередно, подряд, беспрерывно и на полную громкость, как это теперь принято, и скакала по всей квартире, будто зацикленная мажоретка.
Как и многие ветераны, мы с Сандрой болезненно относились к музыке, которой увлекалась нынешняя молодежь. Мы обвиняли их в том же, в чем наши предшественники обвиняли нас: что у них извращенное восприятие, что все они кретины, что не знают главного, не присутствовали при самом важном. А оно, понятно, происходило тогда, когда нам было двадцать.
Металл раздражал нас еще больше, чем Бритни. Сандра не выдержала:
— Ты нас достала своим прыганьем с утра до ночи… Придется сводить тебя на «Кикбэк».
Я вздрогнул и уставился на Сандру с негодованием, она меня успокоила:
— Это прослушивание, в «Черном шаре».
Что ж, если там соберутся только журналисты да избранная публика, будет обстановка как на джазовом концерте, чуть побольше шума. Это еще куда ни шло. Хорошо бы оно и впрямь выглядело пристойно, потому что Нанси уже было не остановить: при мысли о концерте она реально лезла на стенку от восторга.
— Ты никогда не была на концерте?
— В детстве я видела Элен, а еще «Спайс Гёлз», Дженет Джексон и МС Солара.
— ОК. Пойдем на «Кикбэк».
Едва я взглянул на очередь перед входом, мне сделалось суперстремно, а Нанси принялась повторять:
— Это самый прекрасный день в моей жизни. Я вам буду вечно благодарна.
При этом она таращила восхищенные глаза и была похожа на белку в экстазе… Вокруг стояли двухметровые детины сплошь в татуировках и пирсинге, все в бесформенных джинсах, едва державшихся на ягодицах. Я злобно сдавил Сандре руку:
— Это ты называешь прослушиванием?
— Прямо не знаю, что сказать… Может, журналисты от металла бешеней других?
Я боялся, что Нанси улизнет и пойдет болтать с первым встречным. Но она спокойно стояла рядом, только глазища пялила. Нетрудно было догадаться, что она уже мысленно сочиняет версию, которую расскажет в школе, и высматривает детали для придания рассказу достоверности.
Начался концерт. Я напрягся, как всякий раз, когда попадаю на сейшн с гитарами. Я выискивал недостатки и недоверчиво косился на веселящихся. Однако знал по опыту, что правда всегда на стороне тех, кто отрывается.
Я усадил Нанси на стойку в глубине зала. Выпрямив спину, положив руки на колени, она сияла, завороженная обилием шума.
Я сделал ей знак, чтобы она ни с места, подумал, что Сандра все-таки рядом с ней, и пошел вперед, посмотреть, что там на подиуме. С намерением, понятно, поехидничать и позлословить.
Однако, подойдя ближе, я вынужден был признать, что оно катило. Что-то еще живо, порадовался я и ощутил боль, так как мне там не осталось места.
Зачем жизнь представляется нам такой захватывающей и волнующей, если потом все должно поблекнуть, скукожиться, утратить вкус?
На авансцене метались светящиеся парни, вмазывали кулаками по воздуху или по соседу и ногами то в пустоту, а то и по башке; яростная разрядка, лица перекошенные, сосредоточенные и счастливые.
Я держался в стороне и, прислонившись к стенке, наблюдал за происходящим с грустной улыбкой.
И вдруг увидел Нанси посреди этого мордобоя. Несколько секунд ушло на то, чтобы узнать ее и отреагировать. Еще несколько — чтобы добраться до нее сквозь махаловку. Я схватил ее, и тут только парни на сцене въехали, что она девочка и к тому же совсем еще маленькая. Они помогли мне оттащить ее в сторону. Детский сад им тут был не нужен.
Когда мы вылезли из пекла, Нанси бросила на меня счастливый взгляд, притянула к себе, чтобы я наклонился и лучше ее слышал, и проорала:
— Я вся потная!
А то я не заметил: пот лил с нее градом, волосы слиплись. Еще она крикнула:
— Это самый прекрасный день в моей жизни!
И запрыгала на месте, подражая танцу, от которого я ее отвлек.
Запрещать ей трясти головой я не стал. Я отвернулся на тридцать секунд взглянуть на музыкантов — она снова исчезла и снова оказалась там. Я увидел, как она беснуется вместе с парнями, и на мгновение замер. На первый взгляд она ничем не выделялась и даже прекрасно вписывалась в их компанию, потому они и не привели ее сразу ко мне. Она лупила кулаками изо всех сил, исходила яростью, лицо ее непроизвольно перекашивалось. Она была моей крови. Я и не знал, что предрасположенность к озлоблению передается по наследству, как цвет глаз.
Я уволок ее в дальний угол зала. Мы нашли Сандру, она пила пиво и что-то орала долговязому татуированному кретину, с которым я ее видел на вечеринке.
Мы вышли на улицу. Нанси ликовала. Я объяснил ей:
— Ты не должна лезть вперед на таких концертах. Там рубка.
— Мне никто не сделал больно, и мне ни чуточки не страшно. Не забывай, я как Баффи. Там круто!
Взгляд ее витал где-то далеко, она воображала, что расскажет в школе, как будет кидать понты, и от этого приходила в экстаз.
Я уперся и продолжал выговаривать:
— Нет, вперед выходить очень опасно. Ты не должна этого делать, даже если будешь без нас. Слышишь?
Она не воспринимала мои слова всерьез, в тот вечер она открыла для себя что-то очень важное, и мне следовало понять, что ей необходимо прийти сюда еще раз.
— Потому что я еще мала? — спросила она со смехом.
— Потому что ты баба, черт побери. И нечего тебе там делать.
Мои слова произвели эффект пощечины. Она остановилась и уставилась на меня, потрясенная. Я сделал вид, что не заметил убийственного взгляда Сандры. Нанси выглядела совершенно несчастной. Я вздохнул:
— Все равно в следующий раз меня здесь с тобой не будет.
Откуда мне знать, как надо разговаривать с девочками.
* * *
Возвращая Нанси домой в конце недели, я несколько смягчился в отношении ее матери: каникулы прошли потрясно, да, но девчонка в доме — это атас. Я начал понимать, что Алиса не всегда справляется с ситуацией, а иногда и чувствует себя совершенно беспомощной. Она делала, что могла, вот и все.
После каникул она выглядела измученной. Я впервые был с ней искренне любезен:
— Если тебе что-нибудь нужно в другие дни, скажи, не стесняйся…
Она к такому не привыкла и послала меня подальше:
— Не бери в голову.
* * *
Так все и продолжалось до лета… Среды я проводил с Нанси. Она крепко запала на металл, Алиса винила в этом меня: «Это она чтоб тебе понравиться», а я усматривал тут прекрасный повод начать слушать хорошие диски.
К моей радости, Нанси перестала одеваться как чучело.
Я сдал в срок два перевода, принес Сандре немного денег…
Понемногу начал забывать о Катрин, лишь иногда воспоминание выстреливало пронзительной болью.
Переспал с булочницей, кончить опять не смог, зато она проявила чудеса изобретательности, желая мне помочь. Я пришел к выводу, что так оно даже совсем неплохо…
Словом, до лета все складывалось тип-топ. А вот после пошел наворот.
Часть третья
На ковре-бомбомете
Чрезмерно ли требовать от этой странной разновидности выброшенных на берег рыб, каковой является род людской, чтобы они предусматривали немыслимое — для блага эволюции.
Уильям Берроуз
В начале сентября я ждал Нанси у нее дома.
