Барри и Лайонел были двумя занозами в плоти Марии. Впрочем, до драки никогда не доходило и даже атмосферы невыносимой взаимной враждебности не возникало. Более того, они обращались с Марией не намного хуже, чем прочие сослуживцы. На Марию всего лишь проливался поток мелких грубостей, ручеек утонченного неуважения, недвусмысленного, но тщательно замаскированного. Например, каждый раз, когда она сталкивалась с Барри в коридоре или на лестнице, она улыбалась ему. Не потому что Барри ассоциировался у нее с эмоциями, вызывавшими смех, скорее наоборот, но потому что, когда сталкиваешься с кем-то на лестнице, принято как-то обозначать присутствие другого человека. Барри тоже неизменно улыбался в ответ, но иначе, чем Мария. Его улыбка была внезапным и стремительным актом агрессии. Он поворачивался лицом к Марии, на полсекунды позволял острозубой усмешке сверкнуть на губах и быстро отворачивался — уже с обычным выражением лица; в результате последнее, что видела Мария, — его кислую мину. Таким способом Барри напоминал ей, что отлично умеет обойти правила вежливости, практически их не нарушая. Но более всего озадачивало Марию другое: готовность Барри исполнять этот маленький ритуал личного возвеличивания по нескольку раз на дню, изо дня в день, круглый год — всегда, когда их пути по воле случая пересекались. Но, как я уже говорил, Мария в тот период была в целом довольна жизнью и не позволяла себе чересчур переживать из-за Барри, не больше, чем из-за Лайонела. У последнего имелась еще более странная привычка. Он находил удовольствие в том, чтобы, входя вместе с Марией в какое-нибудь помещение, придерживать дверь, не оглядываясь, словно машинально, затем в последний момент оглянуться, посмотреть, кому же он оказывает любезность, и резко отпустить дверь. Ритуал приятно варьировался в тех, достаточно частых, случаях, когда Лайонел входил в помещение в компании с другой женщиной, а Мария шла следом. Тогда он с нарочитой поспешностью забегал вперед, открывал дверь, пропускал свою спутницу — неважно кого: главного редактора или девушку, вскрывавшую почту и варившую кофе, — а затем отпускал дверь в тот момент, когда Мария, полностью сознавая свою ошибку, пыталась пройти в нее. Бывало, находясь в состоянии особенно искрометного веселья, Лайонел слегка пинал дверь ногой, дабы придать ей ускорение. Такими приемчиками он не раз выбивал из рук Марии аккуратно сложенную пачку фотографий, и те разлетались по полу; но, будучи не в силах найти мало-мальски разумное объяснение поведению Лайонела, Мария не считала себя вправе обижаться или возмущаться.
В тот вечер после работы Мария не сразу направилась домой, ей надо было зайти в магазин. Она доехала на метро до Арчвея, где пересела на автобус до Хайгейт-Хилл. С работы Мария отпросилась пораньше и успела в магазины еще до закрытия. Настроение у нее было на редкость замечательным. С крыши автобуса сумеречный Лондон казался ей странным, уютным, завораживающим — сначала поочередно, а потом и тем, и другим, и третьим сразу. Она чуть не проехала свою остановку. Сжимая в руке список, составленный Сарой, Мария пробежалась по магазинам. Самым главным было купить овощи, ну и мясо, конечно, и у них кончалась мука, а вчера вечером, составляя меню, они не сумели отыскать в доме базилик, хотя обе могли поклясться, что он был. За пятнадцать минут она покончила с покупками и двинулась к дому.
За столом в тот вечер собрались (начиная с брата Марии и двигаясь по часовой стрелке): Бобби, Дороти, Ронни, Мария, Уильям и Сара. Из гостей только об Уильяме, если я правильно помню, прежде не упоминалось. Он был хорошим другом Сары, мягко выражаясь. На самом деле он был близким другом Сары, настолько близким, что сослуживцы в офисе, где Сара с Уильямом и познакомились, уверенно ожидали объявления о помолвке в самом ближайшем будущем. Обе, Сара и Мария, находили их ожидания весьма забавными и любили пошутить по этому поводу.
— Они думают, что мы поженимся, — веселилась Сара.
— Какая глупость! — подхватывала Мария, трясясь от смеха.
— Они просто не в состоянии понять, — продолжала Сара с улыбкой, — что в наше время мужчина и женщина могут часто встречаться и даже любить друг друга, обходясь при этом без ухаживаний и даже секса.
— Надо же быть такими идиотами! — соглашалась Мария.
В те дни они с Сарой прекрасно понимали друг друга.
К подаче первого блюда за столом уже завязалась неторопливая беседа, и стало ясно, что по счастливому стечению обстоятельств все пребывают в прекрасном расположении духа. С энтузиазмом гости набросились на феттучини, политые сливками и маслом, посыпанные свеженатертым пармезаном с добавлением мускатного ореха. Феттучини запивали полусухим белым итальянским вином, отчего атмосфера стала еще праздничнее.
— В такие моменты, — начал Бобби, — жизнь обретает смысл. Я целый день сижу на работе, в душной конторе, корплю над цифрами, поглядываю на часы и думаю про себя: «Роберт, зачем все это?» А потом прихожу сюда, и уже через несколько минут начинает казаться, что жить стоит. Хорошее вино, хорошая компания, хорошая еда…
— Замечательная еда, — перебил Уильям.
— Вкуснейшая, — вставил Ронни.
— В ресторане, — продолжил Уильям, — вас и за пятнадцать фунтов так хорошо не накормят.
— Пятнадцать! — воскликнул Ронни. — Пятнадцать, говоришь? Я был в ресторане на прошлой неделе, и это обошлось мне в двадцать пять фунтов. Двадцать пять! Все было холодным, мясо жесткое, зелень увядшая, а сливки скисшие. Нет, с домашней едой ничто не сравнится.
— Двадцать пять фунтов еще пустяки, — заметил Бобби. — В прошлую пятницу я заплатил сорок два фунта, а мне так ничего и не подали! Просидел за столом два с половиной часа, но мне даже закуски не принесли. Но если бы и принесли, разве была бы она такой же вкусной, как здесь, потому что вкуснее не бывает. Счастлив тот мужчина, — заключил он, — чья жена готовит столь чудесные обеды.
— Верно! Верно! — согласился Ронни.
— Да уж, — отозвался Уильям.
— Так когда же ты женишься, Роберт? — спросила Дороти сразу после того, как подали второе блюдо, на сей раз посложнее: телятина в соусе из марсалы и на отдельных тарелках цуккини, обжаренные в кляре, а в качестве изыска — иерусалимские артишоки в сухарях. К угощению прилагался недешевый «Суав».
— Вряд ли я когда-нибудь женюсь, — ответил Бобби. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что у всех собравшихся за этим столом имеются серьезные опасения насчет брака, возникшие по тем или иным причинам, не правда ли?
— Правда, — подтвердила Дороти.
— Опасения, — продолжал Бобби, — основанные на пристальном наблюдении и зрелом размышлении.
— Или на личном опыте, — добавила Дороти, скосив глаза налево. Тактичность не входила в число ее добродетелей.
— «В браке много невзгод, но безбрачие лишено удовольствий»,[3] — процитировала Сара, бросаясь на защиту подруги. — Любопытная точка зрения, не так ли?
— Джонсон жил в менее просвещенное время, — бросил кто-то.
— Забавно, — откликнулся другой, — что то время называли веком Просвещения.
— Интересно, а в каком веке мы живем?
— В веке всеобщего согласия.
Все рассмеялись, но ведь они пили уже почти час. Дороти хохотала с набитым ртом, выплевывая пищу на скатерть. Воспитанность, как и тактичность, не входила в число ее добродетелей.
Мария поставила на стол большую вазу с яблоками, грушами, бананами, виноградом, нектаринами, манго, канталупой и абрикосами, вымоченными в апельсиновом и лимонном соке и сбрызнутыми ликером «Мараскино». Хватило всем на две порции. Молчание постепенно пришло на смену беседе, когда до присутствующих стало доходить, что количество пищи, поглощенной ими, попросту абсурдно. Каждого, независимо друг от друга, охватило внезапное желание не вставать со стула до конца дней своих.
— С этим покончено. — Ронни вылил последние капли вина в бокал Марии.
— Вина больше нет? — сонно осведомилась Сара, ее голова клонилась к плечу Уильяма.
Мария знала, что у Дороти под кроватью припрятана бутылка красного, но не попросила ее принести, ибо она также знала, что щедрость, как воспитанность и тактичность, не входит в число добродетелей соседки.
Бобби и Мария отправились на кухню варить кофе. Сидя у стола, они разговаривали, пока закипал чайник.
— Похоже, братец, ты наконец на плаву.
— Почему ты так решила?
— Ну, наверное, ты неплохо зарабатываешь, если можешь позволить себе рестораны, где запрашивают сорок два фунта за обед.
— А, ты об этом. Да. — Но затем он признался: — Мария, у меня опять неприятности. Совсем нет денег, и банк начинает доставать.
Мария покачала головой:
— Я больше не дам тебе в долг. Мне и так нелегко платить за этот дом. И к тому же ты никогда не возвращаешь долги.
