Это они, отщепенцы, не давали погаснуть тлеющим углям, — продолжали так изощряться на тему громовых штанов, столько твердить о бобах и астме, что любой урок без меня стал казаться паноптикумом без уродцев, и мистер Груб наконец что-то заподозрил.
Я не знаю, где он засек меня. Может быть, проследил, как я выскальзываю из библиотеки. Моя осторожность была уже забыта — моя жизнь заполнилась Леоном, а Груб и иже с ним стали для меня лишь тенью. Так или иначе, но на следующее утро он поджидал меня; позже открылось, что он обменялся дежурством с другим учителем, чтобы застукать меня наверняка.
— Ах, какие мы прыткие, и это с астмой! — поймал он меня у входа для опоздавших.
От страха на меня напало полное оцепенение. Он злобно улыбался, как бронзовый тотем жертвенного культа.
— Ну что, мы язык проглотили?
— Простите за опоздание, сэр. — Надо было протянуть время, чтобы что-то придумать. — Мой папа был…
Он навис надо мной, и от него исходило презрение.
— Может, твой папа расскажет мне побольше об этой астме, — сказал он. — Он ведь смотритель в школе, так? Заходит иногда в наш паб.
Дыхание перехватило. На секунду показалось, что у меня действительно астма, что легкие сейчас разорвутся от ужаса. И мне этого даже хотелось — смерть казалась в тот миг несравненно приятнее.
Груб это заметил, и ухмылка стала злой.
— Встретимся у раздевалки после уроков. И не опаздывай.
Весь этот день был окутан туманом ужаса. Внутри все обмякло; невозможно было сосредоточиться, вспомнить, в каком классе занятия, пообедать. К дневному перерыву моя паника достигла такой силы, что мисс Поттс, учительница-практикантка, заметила это и спросила, что со мной. Избавиться от ее внимания не удалось.
— Ничего, мисс. Просто немного болит голова.
— Не только голова. — Она подходит ближе. — Ты ужасно выглядишь…
— Ничего особенного, мисс, правда.
— Наверное, тебе лучше пойти домой. Ты явно чем-то заболеваешь.
— Нет!
Я срываюсь на крик. Если уйду, все станет гораздо хуже. Если не появлюсь у раздевалки, Груб пойдет говорить с отцом, и я уже не смогу избежать разоблачения.
Мисс Поттс хмурится.
— Ну-ка, посмотри на меня. У тебя что-то случилось?
Но я упорно качаю головой. Мисс Поттс еще училась и была не намного старше отцовской подружки. Ей хотелось, чтобы ученики ее любили и уважали; Венди Ловелл, девчонка из моего класса, во время обеда доводила себя до рвоты, и когда мисс Поттс узнала об этом, она позвонила по горячей линии в «Пищевые нарушения».
Она то и дело говорила о гендерном мышлении, была знатоком расовой дискриминации, посещала курсы «Самоутверждения личности», «Кто обижает слабых» и «О вреде наркотиков». Мне было понятно, что мисс Поттс выискивает причину, но ей оставалось проработать в школе только до конца триместра, и, значит, через несколько недель ее здесь не будет.
— Пожалуйста, мисс, — шепчу я.
— Ну давай, солнышко, — вкрадчиво произносит она, — уж мне-то ты можешь сказать.
Секрет был прост, как все секреты. Система безопасности в таких местах, как «Сент-Освальд» — и даже, в какой-то степени, «Солнечный берег», — держалась не столько на детекторах задымления или скрытых камерах, сколько на толстенном слое притворства.
Никто не противостоит учителю, никому и в голову не придет противостоять школе. А почему? Врожденное низкопоклонство перед властью — этот страх намного превосходит страх разоблачения. Учитель всегда «сэр» для своих учеников, сколько бы лет ни прошло; даже становясь взрослыми, мы обнаруживаем, что старые рефлексы не утрачиваются, а только приглушаются, и стоит прозвучать команде, как они снова срабатывают. И кто осмелится бросить вызов этому гиганту? Кто? Невозможно даже представить.
Но мое отчаяние было сильнее. На одной стороне «Сент-Освальд», Леон, все мои мечты и планы. На другой — мистер Груб, нависший надо мной, как Священное Писание. Найду ли я в себе смелость? Смогу ли я справиться?
— Ну, детка, давай же, — умильно продолжает мисс Поттс, не желая упускать возможность. — Мне можно довериться, я ведь никому не скажу.
Я мнусь для виду. Потом едва слышно говорю, глядя ей прямо в глаза:
— Мистер Груб. Мистер Груб и Трейси Дилейси.
3
Школа для мальчиков «Сент-Освальд»
Пятница, 10 сентября
Первая неделя была долгой. Она всегда долгая, но в этом году особенно — этот идиотский сезон открылся слишком рано. Андертон-Пуллит сегодня отсутствует (по словам матери, у него аллергия), однако Коньман и Джексон снова в классе. Джексон щеголяет внушительным синяком под глазом, который прекрасно гармонирует с его сломанным носом; Макнэйр, Сатклифф и Аллен-Джонс попали в дисциплинарный отчет (Аллен-Джонс — с синяком на щеке, отчетливыми следами четырех пальцев, и при этом он уверяет, что заработал его во время игры в футбол).
Тишенс принят в Географическое общество, которое стараниями Боба Страннинга проводит еженедельные собрания в моей комнате; Слоун повредил ахиллесово сухожилие, чрезмерно увлекшись бегом; Изабель Тапи околачивается у кафедры физкультуры, при этом юбки ее становятся все смелее и смелее; вторжение доктора Дивайна в кабинет классической кафедры временно отложено — за панелями обшивки обнаружены мышиные норки; моя кофейная кружка так и не нашлась, классный журнал тоже; его пропажа вызвала неудовольствие Марлин, а когда в четверг я вернулся после обеда в свою комнату, то обнаружил, что моя любимая ручка — «Паркер» с золотым пером в зеленом футляре — исчезла из ящика моего стола.
Именно эта последняя пропажа по-настоящему достала меня; отчасти потому, что всего полчаса назад я вышел из своей комнаты, и, что важнее, это произошло в обеденный перерыв и наводило меня на мысль о том, что вор был из моего класса. Мой третий «Ч» — хорошие ребята, так мне, по крайней мере, кажется, и против меня ничего не имеют. В это время Джефф Пуст дежурил в коридоре, так же как и, по чистой случайности, Изабель Тапи, но ни тот ни другая (что неудивительно) не заметили во время перерыва никаких подозрительных посетителей пятьдесят девятой комнаты.
Днем я обмолвился о потере перед классом в надежде, что кто-нибудь просто позаимствовал ручку и забыл вернуть, но мальчики непонимающе смотрели на меня.
— Неужели никто ничего не видел? Тэйлер? Джексон?
— Ничего, сэр. Нет, сэр.
— Прайс? Пинк? Сатклифф?
— Нет, сэр.
— Коньман?
Тот смотрел в сторону, усмехаясь.
Коньман?
Я написал список на листе бумаги и отпустил учеников, встревоженный уже по-настоящему. Неприятно, но единственный способ обнаружить вора — обыскать шкафчики. По случайности я был в тот день свободен, поэтому, вооружившись своим ключом-отмычкой и списком номеров шкафчиков, оставил Тишенса сторожить пятьдесят девятую с небольшой группой шестиклассников, мирных ребят, и отправился в Средний коридор, где находилась комната со шкафами третьих классов.
Я проводил обыск в алфавитном порядке, не спеша, особо внимательно заглядывая в пеналы, но не находил ничего, кроме полупустой пачки сигарет у Аллена-Джонса и журнала с девочками у Джексона.
Затем пришел черед шкафчика Коньмана, который был забит бумагами, книгами и всяким мусором. Из-под папок выскользнул серебряный пенал в форме калькулятора; я открыл его — моей ручки там не было. Следующим был шкафчик Демона, потом Ниу, Пинка, Андертон-Пуллита — полный книг, посвященных его всепоглощающей страсти, самолетам Первой мировой войны. Я обыскал все шкафчики; нашел тайный склад запрещенных в школе карт и несколько фотографий кинозвезд, но моего «Паркера» не было.
Я провел там больше часа, до звонка с урока, и коридор заполнился учениками. К счастью, никому из них не понадобилось залезть к себе в шкаф на перемене.
Я ушел, удрученный еще сильнее, чем до обыска, и не столько потерей ручки — ее можно, в конце концов, и купить, — сколько тем, что радость общения с мальчиками подпорчена этим инцидентом, я не смогу доверять никому из них, пока вор не будет найден.
На дежурстве после занятий я наблюдал за очередью на автобус; Тишенс был на главном дворе, его заслоняла толпа уходящих мальчиков, а Монумент стоял на ступенях часовни, обозревая происходящее с высоты.
— Счастливо, сэр! Хорошо отдохнуть!
Это промчался Макнэйр, в приспущенном галстуке и незаправленной рубашке. С ним бежал Аллен-Джонс — как всегда, несся так, будто спасался от смертельной опасности.
— Потише! — окликнул я их. — Шеи свернете!
— Извините, сэр, — отозвался Аллен-Джонс, не снижая скорости.
Я не удержался от улыбки. Мне вспомнилось, как я сам так же бежал — и не так уж давно это было, — когда выходные казались длинными, как футбольные поля. А сейчас они проходят в мгновение ока: недели, месяцы, годы — все скрываются в цилиндре фокусника. Всегда одно и то же, и это поразительно. Почему мальчишки всегда бегут? И когда я перестал бегать?
