Ознакомительная версия.
У неё росли хорошие, домашние дети. Она ими гордилась и, если женщины на её работе могли часами обсуждать, что их отпрыск неделями не появляется в школе, а из дома уходит на прогулку после десяти вечера, то, случись у неё такое, она бы, наверное, посчитала свою жизнь никчёмной и неудачной. В то время, когда её коллеги ругали своих чад, Лидия Андреевна начинала с придыханием рассказывать, какие у неё-то дети молодцы. Вася вон которую сессию на «отлично» с повышенной стипендией сдаёт и на «английский» ходит… А Гриша уже может сам готовить обед, и не только пельмени там или кашу, а вон даже бисквит испёк по кулинарной книге!
С плохо скрываемой радостью, переполняющей её, будто подходящее тесто, Лидия Андреевна хвалилась их успехами, но дети даже помыслить себе не могли, что это так. Им частенько приходилось слышать, что они дураки, ни на что не способны, ничего не понимают и никогда ничего путного из них не выйдет. Они давно почти не реагировали на её ворчание, иногда начинали пререкаться с ней, но в глубине души понимали, что думает мама иначе. Но то, что она рассказывает о них постоянно с дрожью в голосе, как взвизгивающая собачка, завидевшая своих надолго исчезавших хозяев, удивило бы их неимоверно.
Лидия Андреевна смотрела на подрастающих детей и думала о том, что молодость миновала, раз у неё уже такие большие дети. Когда и как успела пролететь жизнь, она и не заметила.
В то же время, когда она смотрела на своих детей, у неё было чувство, что те по капельке забирают частичку её. Она узнавала свои интонации, свою походку, своё выражение глаз. Когда в их дом приходили друзья Андрея, что были чуть моложе его, она с удивлением отмечала, что те разговаривают играющими голосами уже не с ней, а с их дочерью…
Она очень боялась, что с детьми может что-нибудь случиться, особенно с Гришей. Он всё время казался ей маленьким, он и был в их семье самым маленьким. Подруги говорили ей, что она зря так опекает его. Мужчина должен быть защитником, а какой же такой защитник, если он растерянно смотрит на неё, столкнувшись с реальностью, но Лидия Андреевна ничегошеньки не могла с собой поделать. В ней постоянно жило ощущение, что дети без неё потеряются в тёмном лесу жизни. Их обязательно надо крепко держать за руку. Отойдут на шаг – и потеряются. Там аукай – не аукай, не докричишься. Только и услышишь собственное эхо.
Если дети долго задерживались, она места себе не находила и начинала обзванивать всех их друзей. Дети злились на неё, когда на следующий день им с ехидством говорили, что их мать вчера их искала. Сын становился похож на маленького разъярённого хорька, которого в её детстве поймали и подарили ей соседи. Глаза горели непримиримым огнём, рот искривлялся в преддверие то ли крика, то ли детского плача, обнажая неровный ряд мелких зубов. Шерсть вставала дыбом, поднимаемая электричеством, пробегающим по нервам. Погладь – и ударит током, упадёшь замертво в шоке…
Ей удавалась держать детей в руках. Дальше изматывающих всех перепалок ссоры с детьми никогда не заходили: из дома никто не убегал, в следующий вечер возвращались с учёбы вовремя, на телефоне часами в её присутствие не висели, друзей табунами не приводили.
Как-то они с Андреем попали на киносеанс с серьёзным авторским призовым фильмом, где в кинозале собралась солидная публика не первой молодости. В журнале, предваряющем фильм, показывали популярный тогда «Ералаш» про маленького бойкого мальчика. Этот короткометражный сериал состоял из отдельных весёлых историй из жизни мальчишек, обычно кончающихся взрывом хохота его просматривающих. На сей раз история была такая. Папа пришёл с работы – и застал маму в слезах. Она тут же ему сообщила, будто их сын собрался уехать из дома в Америку. Папа в отличие от плакавшей и скандалящей мамы, закрывающей входную дверь, точно ложась телом на амбразуру дота, решил сыну подыграть. Он несколько минут подробно выспрашивает у сына, куда и зачем тот едет, и в конце концов предлагает подвезти его в аэропорт. Сын отказывается и говорит, что он едет на кораблике. Мальчик радостно выбегает из дома и вприпрыжку бежит по дороге, всё уменьшаясь в глазах родителей, застывших в оцепенении на пороге дома. И вдруг он замедляет свой шаг, разворачивается и несётся назад, всё убыстряя свой бег. И вот уже счастливая мама распахивает свои объятия сыну, но сын пулей пролетает мимо её рук, раскинутых крыльями, как у наседки, взбегает по ступенькам в дом, не обращая никакого внимания на предков, и через мгновение стремглав летит обратно, на ходу бросив:
̶ Опять этот долбаный паспорт забыл!
Его щуплая фигурка снова сдувается в размерах, будто воздушный шарик, а лёгкий рюкзачок задорно подпрыгивает у него на спине, точно резиновый мячик…
В зале стояла гробовая тишина. Никто не смеялся… Все представили своих маленьких или больших детей, что хоть однажды в жизни уходили из дома, размашисто хлопнув дверью… Они возвращались: кто через час, кто через день, кто просто постоял за дверью в подъезде, пропахшем кошками и дешёвым куревом, разглядывая нацарапанные надписи на стенах, чтобы скоро вырасти и снова уйти уже надолго… Дети вернулись, но опять грозили уйти в неизвестность, оставив тебя с пронзительной тоской и опустошением бродящего на пепелище своего дома, и ощущением, что ты что-то не так в этой жизни сделал, коль от тебя уходят твои же собственные дети… А ты частенько чувствовал себя белкой в колесе, крутящей приводной ремень строительной лебёдки, изматываясь до онемения в конечностях, до полного изнеможения, лишь бы вырастить себе надёжную опору, которую не сломают никакие переменчивые ветра и хлынувшее с гор весеннее снеготаяние…
Когда в её сердце поселилось сожаление о своих утраченных возможностях, когда она впервые почувствовала свой возраст? Может быть, тогда, когда посмотрела на Василису и с удивлением подумала, что дочь уже большая? И выросла она так незаметно и почти в тебе больше не нуждается. Её смутило собственное осознание даже не того, что дочь молода и очень симпатична, а то, что она уже взрослая, то, что рассуждает по-взрослому, и поступки у неё стали взрослые. Да, она огрызается на её приказания, но ведь она иногда уже ориентируется лучше Лидии Андреевны в этой жизни. Этот факт больше всего поразил Лидию Андреевну. Ей казалось, что сама она не была такой в возрасте Василисы. Дочь будто говорила: «Твоё время истекает. Подвинься в тень. На солнце морщины лишь становятся резче: жёсткие складки у рта делаются глубже и почему-то загибаются вниз, будто под тяжестью; от глаз бегут лучики, словно от брошенного камня, попавшего в пуленепробиваемое стекло – на осколки не разлетелось, а видно стало через него плохо».
27
С дочерью они постоянно ругались. Она не могла допустить мысли, что её маленькая девочка выросла – и теперь живёт своей жизнью, дверь в которую была наглухо закрыта от неё сначала на два замка, потом на дверную цепочку. Дочь даже не пыталась приоткрыть дверь и поговорить с ней через цепочку. Она просто смотрела в дверной глазок, видела её – и тихо стояла за дверью, делая вид, что там её нет. А потом отходила на цыпочках, боясь быть услышанной. Лидия Андреевна знала, что она там, за дверью. И тогда в ней поднималась такая тоска и злоба, что захлёстывала мутной морской волной, поднимая со дна остатки мусора и морских медуз, обжигающих будто крапива, если к ним прикоснуться, но неукротимо тающих на глазах, как только они оказывались выброшенными под ласково пригревающее солнце…
Василиса всё время говорила ей, что она не любит её, а любит только сына, любит всепоглощающей, испепеляющей любовью. Это было неправда… Она любила её не меньше, чем сына. Но это была любовь-поединок двух женщин, одна из которых моложе, безрассуднее и у которой вся жизнь впереди. Вечный поединок. Лидию Андреевну совершенно выводил из состояния равновесия этот вечно огрызающийся голосок дочери, словно скрежет металла по стеклу. Тут же подбрасывало, как на батуте, штормовой волной – и начиналась качка. Двери грохали со стуком сгружаемых с самосвала досок; форточки хлопали в ладоши; рассыпалась на мелкие осколки посуда; трещала ветхая ткань халата, располосованного на две части; на руках оставались синие крупные синяки, напоминающие укусы маленьких ядовитых пиявок, присосавшихся словно невзначай, пока разгребали руками колыханье водорослей-предчувствий, плывя по волнам своих подёрнутых зыбкой ряской воспоминаний.
«Что за вспышки ярости были у матери?» – не раз думала Василиса. Иногда Лидия Андреевна замахивалась на детей или мужа, будто собиралась стукнуть. Вася в таких случаях инстинктивно втягивала голову в плечи, ей казалось, что мать сейчас ударит. Но нет… Рука, повисев в воздухе несколько секунд, безвольно опускалась плетью вдоль тела…
Ознакомительная версия.
