— Порядок, — подмигнул я Коляне. — Что я тебе говорил: важно привлечь внимание. Теперь держись, пойдешь в гору. Станешь главным — не забудь скромного киношника.
— Как это в гору? — недоверчиво спросил Коляня.
— А так: затребуют в Москву, пошлют учиться, будут тебя «рость». Что в тебе, масштаба нет?
— А хрен его знает, может есть. — В голосе его прозвучала незнакомая и новая уверенная раздумчивость. — Все же я народные нужды в самой середке знаю. Подучусь и рвану. Понял-нет?
— Понял, понял, — засмеялся я этому новому Коляне. — Пошли праздновать. Зови всех. Все наши на месте?
Тут только я заметил, что Зюки в кабинете директора нет. Я вернулся за ней в зал, там тоже ее не было. Я обежал кинотеатр внутри и снаружи, спросил о Зюке шофера автобуса, который должен был везти вялковских на вокзал.
Никто не знал, никто не видел.
Я не поехал домой, позвонил по телефону Ирине, сказал, что должен срочно вернуться в Вялки. Вернулся в Вялки.
Но Зюка не захотела меня видеть. Никакими силами, ни за что не мог я добиться даже возможности поговорить с ней.
Последний раз я видел ее в кинозале на просмотре «Родины Жар-птицы».
А потом — почти через двадцать лет в пирейской таверне, где праздные мужчины отсчитывали течение минут на безбожных четках «комбалье», а бухта покачивала мачтами пестрых яхт.
Зазвонил телефон. Зазвонил в своей вкрадчивой, даже льстивой манере техники дорогих отелей, призванной формировать душевный комфорт обитателей.
Я не вылез из апельсиновой мякоти дивана, куда погрузился вновь, вернувшись из города. Я только покосился на телефон, оплывший от жары кремовый торт, — будто его-то жара все-таки настигла даже за поляризованными окнами. Но телефон настаивал, деликатно, но неотвратимо.
— Приходи к нам обедать, — сказала Зюка.
— Когда? — Я прижал к уху ее голос и почувствовал, что и правда, зверски хочу есть.
— Сейчас. У Коли двухчасовой перерыв, он очень хочет тебя видеть.
— А ты?
— Не будь однообразен, это не в твоем имидже, — сказала она, — приходи, я уже накрываю.
Недурственно жил Коляня. Не то чтобы апартаменты были роскошны, но элегантны. Скромно, но с вызывающей элегантностью. Вызывающей. Много вызывающей. И воспоминание о яичнице на свечке, и размышления о том, что здесь главенствует вкус хозяйки. Именно поэтому во мне Колянины владения вызвали желание не замечать белого углового дивана и белых, раздувшихся в самомнении пуфов в белоснежной гостиной, подобно гигантскому кубу льда замуровавшей все эти оттенки белизны. Живи, Коляня, лелей люксозностью красавицу жену. Однако не зазнавайся: со мной, может, она и не такое бы имела!
Из дальнего конца квартиры донесся Колянин голос:
— Николаич! Пришел? Давай сюда! — «Да, да, да!..» Мне почудилось, что действительно эхо гуляет по пустоватой «резиденции».
— Он в ванной, — сказала Зюка, — можешь увидеть его без прикрас: голый человек на голой земле.
— Ничего себе «голой», — все-таки не удержался я.
Коляня уже принял освежающий предобеденный душ и растирал поджарый торс мохнатой простыней. Мокрыми ногами Коляня попирал накинутое на коврик грязное белье. Это белье на желтом пушистом коврике мне бросилось в глаза прежде всего: Коляня не оторвался от прошлого, не оторвался от деревенских бань своей юности.
— Давай одевайся, — сказал я и закрыл дверь ванной.
Он появился свежий, подтянутый, в безупречной рубашке из палевого «тропикола», сквозь огромные — на пол-лица — очки оглядел победно свои снежные владения.
— Ну-с, — Коляня адресовался к Зюке: — Можем менять дислокацию? Столовая ждет?
Мы перешли в столовую. Приветствовать меня выплыла могучая рыба с мертвой улыбкой и сонными глазами усталого конферансье. Рыба покинула компаньонов, толпившихся в голубоватом параллелепипеде аквариума, занимавшего все пространство под окном, распростертым на верхней части наружной стены.
Столовая, окрашенная в эти же водно-голубоватые тона, составляла с аквариумом как бы единое целое.
Я постучал пальцем по рыбьему носу, прижатому к стеклу, рыба отплыла, продолжив свое бесстрастное скольжение меж других сомнамбулических рыбьих тел.
— Так воцарился мир. «И рыба-Молот рыбу-Меч перековала на орала»… — я обращался к Зюке, я хотел веселить ее, но захохотал Коляня, и было очевидно, что смысл шутки ему ведом.
— Для начала — аперитивчик? — Коляня подкатил к обеденному столу многоэтажное сооружение, уставленное многоцветьем бутылок. — «Узо»? «Уникум»? Рекомендую «Уникум». Я верен привязанностям — «Уникум» предпочитаю всегда, — и налил в мою рюмку тягучую темно-коричневую жидкость, изъяв эту рюмку из парадного строя сосудов перед моим прибором. И, точно спохватившись, заохал: — Это же надо! Ты — в Афинах! А я уж думал, никогда ваша знаменитая светлость не доберется до нашего захолустья. Что делать: Балканы, задворки Европы.
Нет, это положительно был другой, неузнаваемый Коляня. Он изменился весь, даже некогда светло-рыжие кудрявые вихры теперь сильно потемнели и облепляли Колянин череп завитками, будто ему на голову вылили банку клубничного варенья, и, стекая неровными потеками на лоб, густая жижа дыбилась на щеках ягодами-кудряшками бакенбардов.
Но тут он, сев, подмигнул вялкинским Коляниным глазом:
— Со свиданьицем! — Мы чокнулись. — Ничего живем? Как находишь?
— Неплохо, — согласился я.
— А это, между прочим, моя хозяйка всю роскошь своими руками оборудовала, — Коляня гордо откинулся на спинку стула. Ага, значит, не только вкус хозяйкин реализован, но и физические усилия. Вся вложилась.
Но я все-таки спросил с недоверием:
— В каком смысле — своими руками?
— В каком-каком, в таком. Видел в гостиной белую мебелюху? Сама обила, материал купила и обила. И стенки сама покрасила. Вот только наш рыбприемник, — кивок головой в сторону аквариума, — я стеклил. Нам смета на ремонт не подошла по срокам, она и говорит: «Что ж, в грязи сидеть, ждать, да?» И стулики эти, между прочим, сама — морилкой, лаком. Они нам знаешь какие достались?
В этом монологе вдруг засквозило-забрезжило что-то от прежнего Коляни, и в лексике: «мебелюха», «рыбприемник», и в наивной гордости за сделанное своими руками. Но он тут же подобрался:
— Стулья ручной работы, не массовка.
Стол был окружен почтительной стражей стилизованных под старину стульев с высокими спинками. Я сидел во главе стола, спиной к аквариуму, и мне казалось, что, несмотря на дубовую ограду спинки, я все время чувствую спиной касание рыбьих тел.
— А ведь это не норма, — пояснил Коляня. — Некоторые за границей как живут? Четыре человека — четыре вилки-ложки. Придет кто — бегут к соседям одалживать. А у самих по углам боксы с посудой, сервизами ждут, пока на Родину вернутся. Так по пять-семь лет с нераспечатанными боксами и живут. Я это презираю. Понял-нет?
«Вот он уже и коробку только «боксом» именует…»
Как в плохой драматургии, в дверь тут же позвонили, Зюка пошла открыть, и в передней зашелестел женский голосок:
— Гражинчик, здравствуй! Можно к тебе? Я у тебя вилками разживусь, ладно? А то, понимаешь, Вадюшкин друг из Союза приехал. Он вообще-то с тургруппой, их вообще-то кормят, Вадик говорит: «Кормить не обязательно», но, понимаешь, неудобно — пусть по рюмке «Узовки» выпьют, — она панибратски обошлась с «Узо» — патриархальным именем греческого анисового нектара. — А у вас кто-то есть? Местный или из Союза?
— Наш друг, — сказала Зюка, — пошли на кухню, дам вилки.
Однако гостья прямо на кухню не проследовала, а воткнула в щель двери столовой свою мордочку дрессированного лисенка.
— Здравствуйте, ой, у вас обед! Не буду мешать, — в подтверждение этого своего намерения лисенок сделал попытку проникнуть в комнату, но, видимо, был утащен Зюкой на кухню.
— Ну типажи! — крякнул Коляня. — Ты думаешь, ей одни вилки нужны? Интересно, кто это у нас. Тоже, знаешь, проблема: жены специалистов. Не работают, и прямо заводятся бабы от безделья. Вот и перемывают, у кого что, у кого как. Тоска. Понял-нет? — Коляня швырнул в рот маслину и, удовлетворенно обсосав косточку, бережно сплюнул ее в ладонь. — А ведь все условия для культурного роста. Возьми мою Гражину: язык выучила, научную работу готовит. Нет, в этом отношении она молодец. («А в прочих? Как она в прочих отношениях? А, Коляня? Т-в-о-я Гражина? А?») Вот эти бабы и сидят по пять лет на боксах с посудой.
Я плотнее прижался к спинке стула, я пытался вслушаться в немое движение рыб за моим затылком, я молился, чтобы вернулась Зюка, я не мог быть с Коляней один на один: внутри меня разладился многокнопочный пульт, который обычно настраивал меня на волну собеседника. Все кнопки отказали. Но Коляня в этом и не нуждался, он сам был завершен и монолитен.
