— А кто же тебе столько мог заплатить? — немного с грустью, вспоминая свою зарплату, осведомился я.
— О-о-о, это очень интересная история, сейчас я вам её расскажу. Только она длинная. Ничего? — Он, не дождавшись ответа, продолжил: — Она связана с той дамой, которая ехала со мной в поезде. Помните? Ада…
— Так это она тебе деньги дала? — перебил Иван Тимофеевич.
— Да — она! Я сейчас расскажу. Это забавно получилось, — улыбнулся Родин. — Книгу я так и не написал. Не вышло. Видимо, нет таланта к этому. По молодости рассказики пописывал, а потом все забросил. С книгой сложней оказалось…
Вдруг у него зазвонил мобильный телефон. «Алло, — сказал он. — Приветик. Как жизнь? У меня ничего. Потом расскажу. Что? А, ты к Рае хочешь попасть? Я просто так тебе не скажу. Хорошо, я пошутил… Мне возьми тогда. Ok? Две… Ну, конечно… Скажешь ей, что от «Роди», понял? Да! Так и скажешь. Деньги я тебе потом отдам. Сейчас ноль. Адрес записывай. Улица Жуковского, дом 56, квартира 2. И не растрепи никому. Смотри… Я завтра с утра сам к ней поеду должок отдать. Ну все… Пока».
Родин прекратил разговор.
Дождь стучал в окно, а ветер дул, срывая ветки с деревьев, которые с треском падали на землю; изредка гремел гром и из-за него даже чуть подрагивали окна в старой оконной раме.
— Так вот, — сказал Родин, — история такая.
В конце апреля месяца, прохладным вечером, часу в девятом, мне сильно захотелось пройтись прогуляться по городу и зайти в ресторанчик чего-нибудь выпить. Настроение в тот вечер было более, чем поганое… Гулял я часа полтора: бродил по пустынным, серым и безжизненным улицам, всматриваясь в мутные окна стоящих по краям дорог пятиэтажек. Безлюдье улиц разбавляли изредка встречающиеся мёртвые лица прохожих, которые с остекленевшими глазами проходили мимо, торопясь по своим делам. В тот момент я ощущал невыносимое одиночество. От этих мыслей, как одеялом окутавших мою голову, хотелось повеситься.
Улица, по которой я шел, должна была привезти меня в один приличный ресторан «Маленькая Гавана».
Войдя в ресторан, в котором сладковато пахло сигарным дымом и дорогими духами, я глазами выбрал один из столиков у дальней стены и направился к нему. Опустившись в уютное кожаное кресло я, закрыв глаза, погрузился в глубокую задумчивость. В глубине зала приятно тянул саксофон, сливаясь с множеством голосов, доносившихся со всех сторон. Из дальнего угла слышался заразительный женский смех… В ту минуту, сидя в уютном кресле, мне хотелось, чтобы так было вечно: чтобы я находился всегда вдали от мирской суеты и всегда мог слышать только этот саксофон и заразительный женский смех. Больше ничего.
Так сидел я минут пять, которые показались мне вечностью. Потом подошел молоденький официант с игривыми, еще наивными глазами. Я заказал сто грамм Jack Daniels безо льда.
Через три минуты мне принесли мой заказ, а еще через минуту появилась она. «Можно мне к вам? — сказала она своим мягким, бархатным голосом, — мне так скучно здесь одной. Вы никого не ждете? — Пожалуйста, — говорю, — я совершенно один и никого не жду».
В тот вечер она была очаровательна. Ее черное атласное платье, обнажавшее острые плечи, было великолепно. Косметики почти не было, как, впрочем, и всегда. Не зная ее возраст, ей смело можно дать тридцать пять лет, хотя ей на самом деле пятьдесят один. Тонкий аромат ее духов волновал меня. Чувство, схожее с тем, будто тебя постоянно накрывает волной. Потом волна уходит, и снова накрывает следующая волна.
«Как тебя зовут? — спросила она. — Ничего, что я как-то сразу на «ты»?» Я сказал ей свое имя. Мы условились без чопорности обращаться к друг другу на «ты». Как сейчас, вижу ее перед собой. «А меня зовут Ада, — сказала она весьма мягко и кончиком острого пальчика провела возле носа. — Многие называют меня Ада Константиновна, но мне это не нравится. Мне сразу кажется, что я уже стара, а старой я быть не хочу, — улыбнулся она».
— А она не замужем? — перебил я. — Кольца на руке не было?
— Нет, кольца не было, — недовольно отрезал Родин.
— А может, она его сняла? — улыбнулся я.
— Нет у нее мужа. Может, он и был раньше… А сейчас нет. Я абсолютно точно это знаю. Она бы мне о нем рассказала. Мы сейчас с ней в очень близких отношениях. Я знаю только, что у нее был сын, которого загрызла собака, но это было давно.
— Как загрызла? — поднялся и Иван Тимофеевич.
— Загрызла, и все, — угрюмо сказал Родин, — я подробностей не знаю.
Как только Родин сказал о сыне, мне сразу вспомнился поезд и Константин Константинович, который рассказывал о своей сестре. «Интересное совпадение», — подумалось мне. Я решил уточнить:
— Прости, что перебиваю тебя, Дима. Ты случайно не знаешь, есть ли у Ады брат родной, которого Константином зовут? Я так просто интересуюсь. Мне кажется, я знаю человека, у которого сестру зовут Ада Константиновна.
— И брата у нее нет. Чего ты привязался?
— Дима, ты не поверишь! Я знаком с человеком, которого зовут Константином Константиновичем. Он мне рассказывал о своей сестре, ребенка которой загрызла собака…
— Говорят же тебе, — ожесточенно сказал Родин, — нет у нее брата. Чего ты сочиняешь?! Я про нее все знаю. Если бы у нее был брат, то она непременно бы меня с ним познакомила.
— Может, она тебе чего-то не договорила?
— Ты что, издеваешься надо мной? Не сочиняй. Мне ничего про это неизвестно. И, в конце концов, даже если брат и есть, то мне на него плевать.
— Гм… Странно все это, — задумчиво произнес я.
Иван Тимофеевич вопросительно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я же решил далее молчать. Нужно было дослушать историю Родина. Хотя совпадение фактов мне казалось невозможным. Я насторожился, больше того скажу: я немного заволновался, но решил молчать.
— Вы будете дальше слушать? — недовольно спросил Родин.
— Конечно, — ответили мы в один голос.
— И так… Ах, да! Мы познакомились, и она была очаровательна! Она грациозно достала сигарету и не менее грациозно потянулась за моей зажигалкой. И в тот момент, когда она до нее дотронулась, я кинулся помогать ей прикурить. Наши руки неожиданно соприкоснулись. Тогда я почувствовал, насколько холодна ее рука. «Боже, у тебя такая холодная рука, — сказал я. — У меня всегда холодные руки…, — улыбнулась она». Затем она минуту всматривалась в мои глаза, отчего мне стало неловко, и я отвел взгляд в сторону. «Почему ты грустишь? У тебя что-то случилось? — спросила она, выпустив струю дыма. — Ты опасно проницательна, Ада, но мне не хочется сейчас об этом разговаривать, — ответил я, — да и тебе тоже будет не совсем интересно слушать. К тому же, в моей истории слишком много личного. Ты уж меня прости. — Я понимаю, понимаю, — очень спокойно сказала она, глубоко всматриваясь мне в глаза. А можно хотя бы поинтересоваться, чем ты занимаешься?» Выпуская дым, она очень красиво вытягивала свои губы трубочкой. «Я имею в виду увлечения какие-нибудь? Или работа интересная», — уточнила Ада.
Я принялся рассказывать ей о своей бывшей работе. О том, почему меня уволили и пр.
— А почему тебя уволили? — спросил я.
— Меня не совсем уволили. Я сам ушел.
— Отчего же, — любопытствовал Иван Тимофеевич.
— С директором конфликт вышел. Я как институт закончил, пошёл работать к одному типу в контору. Вроде сначала ничего, работал, деньги зарабатывал. Деньги небольшие, но на жизнь хватало. Сами, наверное, знаете, как эти… к работникам своим относятся: то зарплату урежут по своему усмотрению, то вообще уменьшат, короче говоря, делают, что хотят. А если тебе что-нибудь не нравится — уходи, тебя никто, мол, не держит и всё в таком духе. Но не смотря на всё это, я работал и не роптал, и с начальством конфликта не имел. Поработал я так несколько лет. А потом, думаю, надо что-то самому предпринимать, не жить же всю жизнь, зарабатывая только на пропитание. И личных проблем хватает. И то нужно, и это необходимо, а средств нет. Мне кажется, что только в нашей стране, ну, может ещё где-нибудь в африканских странах человеку с высшим образованием работы приличной в провинции не найти. У нас в N, по-моему, только торгаши, да проститутки живут хорошо, а человек с высшим образованием всю жизнь не живет, а только существует, а это совсем разные понятия. А если дети? Чем их кормить, если самому жрать нечего? Таксистом, что ли, идти?! Бардак! А начальник твой трёх классов, может, и не закончил, а глядишь, денег заработает, и министром станет. Что вы улыбаетесь? И станет. Мало, что ли, примеров. А ты так и умрёшь в этих институтских коридорах… — Родин заметно нервничал.
— Короче говоря, я предложил кое-что своему начальству. План ему обрисовал и пр. Всё было основано на уже готовой базе организации, проще говоря, ещё один отдел, который по моим подсчётам мог бы повысить благосостояние организации в целом и её сотрудников в частности. Я собрал все свои записи, планы, бумаги — всё, и пошел к своему начальнику. Пришёл, дурак, всё выложил до мельчайших подробностей. Он меня выслушал, сказал, что подумает и мне сообщит. Я оставил ему все свои бумаги и наработки и стал ждать. Думал, сейчас он мою идею проработает и меня во главу проекта поставит за сообразительность, но не тут-то было. Месяц спустя он сам ко мне в кабинет пришёл и говорит: «Дмитрий Алексеевич, я пришёл тебе сказать не очень хорошую для тебя новость. В связи с сокращением штата некоторые сотрудники должны уволиться по собственному желанию!» У меня все тут и оборвалось и я ему говорю: «Как же так, ведь вы сами недавно новых сотрудников набирали, а теперь сокращать всех собрались?» — «Да, приказ свыше!» Он всегда говорил «приказ свыше», когда принимал стратегические решения, видимо, сам боялся сказать от своего имени «увольняйтесь». «Свыше», он имел в виду какого-то чиновника, который якобы всем руководил сверху и которому сам начальник и подчинялся. Но я в это миф не верю, хотя многие верили и говорили, что видели этого призрака-чиновника. Но дело не в этом. На вопрос о моем проекте он чётко дал понять, что он, во-первых, ему совершенно не интересен, а во-вторых, всё это вещь весьма затратная, окупаемость довольно долгая и что заниматься он этим вообще не станет. «Свыше добро не дали», — говорил он. Вернул мне этот слюнтяй мои бумажки, я собственноручно написал заявлении об увольнении и ушёл восвояси. И что вы думаете? Через месяц встречаю я одного своего бывшего коллегу, а он мне и рассказывает, будто у них в конторе новое направление открыли… А кабинет этот и занимался как раз тем, что я и предложил нашему слюнтяю-директору. Вот так то! А ты иди, Димочка, на паперти становись, да милостыню проси. — Родин сильно кричал и раскраснелся, как помидор.
