Лидия Арабей - Череда

Жена ворчала, но он не обращал на это внимания: жена ворчала, жалея его.

Он ел долго и много и никак не мог утолить голод, никак не мог наесться. Жене это нравилось, и они подкладывала и подкладывала ему в тарелку. Сама жевала и рассказывала о своих школьных новостях, вспоминала, как прошел ее день рождения.

– По-моему, неплохо все было, весело, только Митька приволок этого бородатого.

– А по-моему, он симпатичный, – сказала дочка, взяв с блюдца печенье.

– Симпатичный! – передразнила мать. – Там, за бородой, и не разберешь, симпатичный или не симпатичный, и вообще тебе еще рано присматриваться к мужчинам.

Людмила Макаровна глянула на мужа, сцепила пальцы и покачала головой; это означало: вот посмотри, какие там девочки, какой теперь свет пошел.

После ужина Павел Иванович сказал жене, что хочет принять ванну. Она принесла ему чистое белье, большое махровое полотенце.

Он тер мочалкой свое белое тело, которое уже начинало оплывать жирком, и ему казалось, что он смывает, счищает грязь не только с кожи, но и с души, что ему становится легче, свободнее. Он долго полоскал рот, казалось, все еще ощущал запах папиросы, которую сегодня выкурил, потом стоял под душем, сгонял руками воду с тела, тер ладонями лицо. Ванная наполнилась паром, совсем запотело зеркало, висевшее над умывальником.

Потом он долго растирал тело махровым полотенцем. Оделся, причесал влажные волосы, с сожалением замечая, что их стало в последнее время меньше, особенно впереди, увеличились, полезли вверх залысины.

Свежий, будто только что на свет родился, он вошел в гостиную, взял сегодняшние газеты, которые лежали на низком столике, сел в свое кресло.

Он полистал газеты, остановился на статье «Высшая школа, ее задачи». Читал, в чем-то соглашался, в чем-то не соглашался с автором, уже дочитывая статью, вдруг вспомнил проходную завода, женщину в зеленом пальто – Марусю, ее новую квартиру. Все вспомнилось как сквозь туман, как сквозь сетку мелкого снега, который сыпался сегодня целый день, кружился возле прожектора, и казалось, что он не падает вниз, а летит кверху. Как будто говорил он с Марусей, сидел в ее квартире не сегодня, а когда-то, давным-давно.

– Может, телевизор посмотрим? – подошла к нему жена. – Сегодня начинают показывать какой-то многосерийный художественный фильм. А свеженький ты какой, как огурчий, – погладила она его по щеке.

Он взял ее руку, поцеловал, и это значило, что настроение у него хорошее, что у него все нормально, что в доме у них мир и согласие.

Замигал включенный женой телевизор. Дочка тоже пришла из своей комнаты, присела на ручку кресла возле отца, обняла его за шею теплой рукой.

Он наклонил голову дочери ближе к себе, поцеловал дочь в щеку – щека у дочери была гладкая, словно шелковая. И тут же вспомнил, будто снова почувствовал прикосновение, шершавую Марусину руку, как вела она его за собой по темной лестнице. Теперь показалось ему, что это было вот-вот, только что.

На экране телевизора замелькали кадры: кто-то, одетый в штатское, стрелял в немца, другой штатский бросал немца в бездну, молодая красивая женщина целилась в кого-то из пистолета, и дуло пистолета было направлено просто на зрителей, рвались бомбы, гудели самолеты.

Павел Иванович любил фильмы о войне, любил и детективы, и теперь он начал смотреть на экран, ожидая чего-то интересного. Недалеко от него, на диване, сидела жена, она надела очки, чтоб лучше было видно, рядом с собой он чувствовал теплый бок, теплую руку дочери.

И вдруг Павел Иванович заметил … он плохо за тем, что происходит на экране. Он не понимает, что сделал девушка, которую тащат два немца. Он не услышал, что сказал парень в берете. Почему засмеялись жена и дочь?..

Ну конечно, он смотрит телевизор, а думает совсем о другом… Таня… Таня… Где-то ведь она живет… Не может быть, чтоб и она умерла, как та Валя…

На экране рвались бомбы.