Они поехали дальше. Анил, окончательно проснувшись, оперлась спиной о дверцу, чтобы сидеть лицом к Сарату, которого было почти не слышно из-за врывавшегося в окна ветра. Будучи археологом, он постоянно ездил по ночным дорогам, особенно после смерти жены, сказал он. Обычно он совершал две поездки в неделю: на север, в Путталам, или на южное побережье. Сопровождал группы студентов, бродивших по насыпям креветочных ферм в поисках древних деревень, или же отправлялся наблюдать за реставрацией каменного моста в Анурадхапуре.
Они уже проехали Амбепуссу и час спустя должны были добраться до пригородов Коломбо.
— Когда я был маленьким, мой отец всегда заключал с нами пари: сколько спящих пьяных мы увидим у грузовиков, сколько собак увидим на дороге. Мы получали бонус, если видели собаку рядом со спящим человеком. А иногда даже трех-четырех собак в тени стоявшего ночного грузовика. Отец делал это, чтобы не уснуть за рулем. Он обожал заключать пари… Всю жизнь он играл в азартные игры, — продолжил Сарат после длинной паузы. — Мы не знали об этом, когда были детьми. У него была налаженная деловая жизнь, он был уважаемым юристом. У нас была прочная семья, но он был заядлым игроком, и наше состояние то таяло, то восстанавливалось… А в детстве хочется только одного — уверенности.
— Да.
— Когда вы встретились со своей женой, вы были уверены… уверены, что вы оба…
— Я знал, что люблю ее. Но никогда не был уверен в нас обоих как в паре.
— Сарат, остановите, пожалуйста, машину.
Он убрал ногу с газа, раздался глухой стук, машина потеряла скорость, но продолжала двигаться вперед. Анил молча глядела в темноту перед собой. Он свернул на обочину. В темной машине слышалось урчание мотора.
— Вы обратили внимание на то, что там, около грузовика, не было собак?
— Да. Я сразу же об этом подумал. Это странно.
— Может, в этой деревне нет собак. Надо туда вернуться.
Оторвав взгляд от дороги, она посмотрела на него. Резко развернув машину, Сарат вновь направился на север.
Через двадцать минут они подъехали к грузовику. Человек, лежавший на дороге, был жив, но не мог пошевелиться. Он был почти без сознания. Кто-то вколотил в его левую ладонь огромный гвоздь, а в правую другой, распяв его на гудроне. Он был водителем грузовика. Когда Анил с Саратом приблизились к нему, его лицо исказилось от ужаса. Как будто они вернулись, чтобы его прикончить или продолжать пытать.
Она обхватила лицо мужчины руками, пока Сарат выдергивал гвозди из асфальта, освобождая его руки.
— Пока оставьте гвозди в ладонях, — сказала она. — Не надо их вынимать.
Сарат объяснил мужчине, что она врач. Вынув из багажника одеяло, они завернули в него раненого и усадили на заднее сиденье. Из спиртного у них осталась только крепкая настойка на дне бутылки, которую он быстро проглотил.
Они снова двигались на юг. Каждый раз, оборачиваясь, чтобы посмотреть, как чувствует себя мужчина, Анил видела устремленные на них, широко открытые глаза. Она сказала Сарату, что им нужен физиологический раствор. Заметив впереди слабый свет, она положила ладонь на руку Сарата, чтобы тот остановился. Машина тихо съехала на обочину, и он заглушил мотор.
— Что это за деревня?
— Галапитигама. Деревня красивых женщин, — проговорил он как рефрен.
Она посмотрела на него.
— Допустим. Это сказал Макалпин.
Она вышла и направилась к дому, позади которого был виден свет. От нее шел запах табака. Сарат шел рядом.
— Нам нужна соль. И горячая вода. Если нет горячей, сойдет холодная. И еще небольшая миска, чтобы забрать с собой.
Когда дверь отворилась, они увидели комнату, в которой кипела работа. По ее периметру располагалось семь человек, скатывая сигареты, взвешивая пачки на весах, связывая их тонкой веревкой. Нелегальная ночная работа. В комнате без окон было жарко, и мужчины остались только в хлопковых саронгах. На полу лежали блоки сигарет и горели три керосиновые лампы. В их неровном свете все вокруг казалось оранжевым или коричневым. Мужчины были в одинаковых саронгах в голубую с зеленым клетку.
Мужчина с голой грудью, открывший дверь, покосился на машину у них за спиной, опасаясь, что перед ним представители власти. Сарат объяснил, что им нужна горячая вода и соль, а потом как бы между прочим спросил, не продадут ли они ему немного сигарет. В ответ мужчина рассмеялся.
Какой-то другой мужчина вышел через дальнюю дверь, пока Анил с Саратом стояли на пороге, потом вернулся с солью в одной руке и маленькой миской в другой. Взяв его за запястье, Анил наклонила его руку так, что соль заклубилась в воде.
На этот раз она уселась сзади, рядом с водителем грузовика. Сарат что-то сказал ему через плечо, и водитель неуверенно протянул ей левую руку. В слабом свете с потолка кабины Анил обмакнула платок в раствор соли и выжала на ладонь, из которой по-прежнему торчал большой гвоздь. Обработав вторую руку, она вернулась к первой.
Сарат завел мотор.
По обеим сторонам пустой дороги тянулись леса. Глухой шум двигателя, нить в этом безмолвном мире, навевал покой — только она, Сарат и раненый. Время от времени попадались деревни, время от времени безлюдные контрольно-пропускные пункты, где приходилось сбрасывать скорость, протискиваясь сквозь игольное ушко. Когда они проезжали мимо уличного фонаря, Анил заметила, что вода, которую она выжимала на ладони водителя, стала красной от крови. Но она не останавливалась, потому что ее движения успокаивали раненого, не давали ему уснуть и погрузиться в шок. Совместные действия — она выжимала платок, он протягивал руки — постепенно загипнотизировали обоих.
— Как вас зовут?
— Гунесена.
— Вы живете где-то здесь?
Мужчина слегка покрутил головой — тактичное «да» и «нет», — и Анил улыбнулась. Час спустя они были на окраине Коломбо и сразу же направились в отделение скорой помощи.
В операционных базовой больницы Северо-Центральной провинции всегда лежали четыре книги: «Анализ 2187 проникающих ранений черепа во Вьетнаме» Хаммона, «Огнестрельные ранения» Свана и Свана, «Восстановление артерий во время войны в Корее» Хьюза и «Анналы хирургии». Поначалу во время операции доктора просили санитаров переворачивать страницы, чтобы, не отходя от стола, заглядывать в текст. Проработав две недели по пятнадцать часов в день, они больше не нуждались в помощи книг и легко справлялись с ранами и швами. Но медицинские книги остались, для новых врачей.
В ординаторской базового госпиталя Северо-Центральной провинции кто-то оставил экземпляр «Избирательного сродства» Гете в мягкой обложке из плохой бумаги. Книга пролежала здесь всю войну, никем не читанная — время от времени кто-то брал ее в руки, чтобы скоротать время, проглядывал описание на задней обложке и уважительно возвращал на стол, где лежали другие книги. Последние — более популярный набор, куда входили Эрл Стэнли Гарднер, Розмари Роджерс, Джеймс Хилтон и Уолтер Тивис, — проглатывались за два-три часа, как сандвичи на бегу. Лишь бы не думать о войне.
Корпуса больницы были выстроены на рубеже веков. До войны с ее жестокостями она управлялась в более сентиментальном стиле. Во внутреннем дворе, поросшем травой, сквозь волны насилия еще проглядывала более невинная эпоха. Полуживые солдаты, желавшие погреться на солнышке и подышать свежим воздухом, отдыхали здесь, глотая таблетки морфина рядом с объявлением: «Жевать бетель запрещается».
Жертвы «преднамеренного насилия» начали появляться в марте 1984 года. Почти все они были мужчинами лет двадцати, пострадавшими от мин, гранат и минометных снарядов. Врачи откладывали в сторону «Королевский гамбит» или «Невесту плантатора» и бросались останавливать кровотечение. Они удаляли металл и камни из грудной клетки, сшивали разорванные легкие. В одной из книг по госпитальной хирургии молодой доктор Гамини прочел чрезвычайно понравившееся ему суждение: «При диагностике повреждения сосудов необходим высокий коэффициент подозрения».
В первые два года войны в больницу было доставлено более трехсот пострадавших от взрыва. Потом появилось более совершенное оружие, и число жертв войны в Северо-Центральной провинции увеличилось. Повстанцы получили современную технику, которую тайно доставляли в страну торговцы оружием, к тому же партизаны научились делать бомбы.
Сначала врачи спасали жизнь, а уж потом конечности. Больше всего было осколочных ранений. Противопехотная мина размером с чернильницу могла целиком оторвать человеку ногу. Где бы ни появлялся базовый госпиталь, рядом вырастали новые деревни. Нужны были реабилитационные программы, а также то, что впоследствии стали называть «джайпурской ногой». В Европе новый протез стоил две с половиной тысячи фунтов. А здесь джайпурскую ногу делали за тридцать — так как азиатские инвалиды могли ходить без башмаков.
