Заинтригованный этим первоначальным соприкосновением с тайной Богемии, Витторио впал в еще большее недоумение от приема, оказанного ему его величеством в королевском замке. Представлял его монарху сам Арчимбольдо. Сорокалетний Максимилиан держался очень прямо, а в глазах его, разделенных тонким носом с чуткими ноздрями, светилась всепроницающая властность. Он разом привел гостя в приятное расположение духа, отведя ему комнату рядом с покоями Арчимбольдо на последнем этаже монаршей резиденции и повелев немедленно поступить в распоряжение мастера, у которого, подчеркнул он, множество заказов, не терпящих отлагательства.
— Надеюсь, — с некоторым нажимом добавил государь, — вы захватили с собой все необходимое, что заказывал мессир Арчимбольдо.
— Я строжайшим образом исполнил все, означенное учителем в его списке, — пролепетал Витторио. — Надеюсь, он одобрит выбор сырого товара для выделки колеров, что я приобрел по его распоряжению.
— Ну ежели нет, вы подвергнетесь взысканию, как здесь принято! Вам уже говорили, что сие означает?
— Нет, сир.
— Вас принудят написать мой портрет в папском облачении, с тиарой на голове и жезлом в руках! — Он грозно нахмурил бровь, но продолжил с веселой усмешкой: — Не тревожьтесь, это всего лишь шутка. Люблю, знаете, пошутить, даже если смеяться над собственной выходкой приходится мне одному! Но вот что неоспоримо: здесь допущены все религии, им положено терпеть друг друга. А теперь ступайте, переоденьтесь с дороги. Арчимбольдо укажет вам слуг, коим назначено быть у вас под рукой.
И Максимилиан II, оставив Арчимбольдо и его окаменевшего от почтительности ученика стоять, где стояли, удалился, сильно прихрамывая и опираясь на трость.
— По-моему, он долго не протянет, — заметил Арчимбольдо, когда тот вышел. — Если завтра его не станет, я буду о нем сожалеть.
— Опасаетесь того, что вас ждет в Праге, если тут воцарится его наследник? — рискнул спросить Витторио.
— Ни в малейшей мере. Как раз на этот счет я спокоен. Ты ведь знаешь, друг мой, что я здесь уже много лет. Ко двору меня пригласил еще Фердинанд Первый, отец нынешнего правителя. По смерти Максимилиана престол займет его сын, а я сохраню в этой чудесной стране и свою должность, и все связанные с ней преимущества. Тебя ожидает то же самое, если выкажешь себя достойным. А пока суд да дело, освободись-ка от дорожной клади. Располагайся поудобнее… Надеюсь, дорога была не слишком утомительна.
— Я все же малость устал…
— Ну так встряхнись! В твои-то года приходят в себя быстро. Мне не терпится показать мои последние полотна.
Витторио, не без помощи Арчимбольдо, поспешно распаковал узлы и укладки, после чего худо-бедно разместил их содержимое в комнате под сводчатым потолком, где ему предстояло жить. Затем, не дав юноше дух перевести, Арчимбольдо учинил форменное испытание, проверяя, не растерял ли его ученик за время долгой разлуки прежнюю верность руки и глаза. Хотя голова еще шла кругом, а все тело ныло, Витторио должен был по приказу наставника набросать череду эскизов для воображаемых натюрмортов: фрукты в компотнице, кухонную утварь, срезанные цветы в вазе. Ломбардец хотел еще показать учителю, сколь он искусен в изображении человеческого лица, но Арчимбольдо решительно остановил его порыв:
— Это не понадобится. По крайней мере, если и окажется нужным, то не там, где ты себе представляешь. Вижу, глаз по-прежнему верен, карандаш, как и раньше, в крепких пальцах; большего пока не требуется! А вот теперь я покажу тебе кое-что из недавних моих созданий.
И он отвел Витторио в соседнюю комнату, служившую мастерской. Все картины (их там было около десятка) стояли лицом к стене. Арчимбольдо брал их одну за другой, соблюдая очередность, намеченную заранее, и устанавливал на открытый яркому свету мольберт. Первые три полотна, изображавшие Максимилиана II, сына его Рудольфа и какую-то особу, приближенную к трону, показались Витторио вещами весьма традиционной выделки, и он высказал их создателю свое восхищение более из вежливости, нежели от чистого сердца. Но четвертое привело его в полнейшее изумление. У него аж дух захватило, он спрашивал себя, что это, собственно, такое: исполненный чудовищной дерзости портрет или натюрморт, смысл которого внушен самим Вельзевулом? Перед гротескным ликом, составленным из овощей, уложенных грудой и мудренейшим образом пригнанных друг к дружке, его первейшим желанием было возопить, что творец подобной карикатуры — сущий иконоборец, надругавшийся над образом и подобием Божиим. Но он взял себя в руки и скоро уже не мог побороть восхищения, разглядывая напружившийся огурец, невероятно схожий с гнутым, словно ручка чугунка, носом, дряблую грушу на месте обрюзгшего подбородка и презрительно поджатую толстую губу в виде курьего гузна. Другие полотна, выполненные в духе этого последнего, трактовали о том же: о подозрительном сродстве черт, присущих человеческой натуре, с тем, что пригодно в пищу; они навевали мысли о такой метаморфозе, когда эстетически прекрасное становится производным от ощущений гурманствующего едока, причем растительному отдавалось предпочтение перед мясным. Нет ли здесь святотатственного умысла? Ведь подобное истолкование природы упраздняет разделение одушевленных существ и неодушевленных, предначертанное Создателем во дни Творения живого из неживого. Сии противоестественные гибриды очень смущали Витторио, он маялся тем сильнее, что видел: Арчимбольдо, казалось, с нетерпением ждет, когда же он выскажет свое мнение. Однако молодой подмастерье впервые в жизни не знал, что следует сказать о картинах, вынесенных на его суд. Ему было одинаково боязно и восхититься ими, и отринуть их живописные достоинства. И вот, поскольку он продолжал хранить молчание даже после того, как Арчимбольдо поставил на мольберт последнее полотно, имевшее сходство с живым человеком, но составленное из всякого рода дичи, четвероногой и пернатой, так что лапы, крылья, когти, клювы и пасти в своей мешанине представляли портрет любителя охоты, мессир спросил в лоб:
— Итак, твое впечатление?
— Это… это изумило меня в высшей степени! — пробормотал Витторио. — Признаюсь, такого я не ожидал. И как вам приходят в голову столь диковинные идеи?
— По большей части во сне или в самый миг засыпания. Именно тогда воображение рисует мне будущую картину, причем в мельчайших подробностях. Просыпаюсь — голова набита подобными дарами ночи! Остается только перенести их на полотно!..
— А вам никогда не хочется подвергнуть эти самые, как вы выразились, «дары ночи», пристрастному рассмотрению при свете дня?
— Никогда! Видения, явленные из тьмы, не поддаются переосмыслению. Но они не обманут избранного небом счастливца, коему выпало попользоваться их плодами.
— Когда же вы впервые открыли для себя такую манеру?
— А ты не припоминаешь? Да уже в Милане мне случалось набросать карикатуру на кого-нибудь в виде овоща или зверюги!.. Но то были мимолетные забавы… Технику я усовершенствовал именно здесь, при Максимилиановом дворе. И — мгновенный успех! Покойный Фердинанд Первый меня подбодрил на этом поприще. А его сынок принял меня уже готовеньким. Ему так понравился этот пародийный жанр, что он потребовал, чтобы ничего другого я и не писал! Всей своей родне и посланникам иноземных государств он позволяет заказывать мне портреты в этаком преображенном виде. Для них это сделалось залогом особой милости, своего рода королевским патентом! Я помогаю Максимилиану вознаграждать друзей, мирить врагов, благословлять новые союзы. Моя кисть на его службе выполняет миссию политическую. Теперь целому свету вынь да положь сии милые безделки. Меня на всех не хватает. Вот я и рассчитываю на твою помощь!
— Учитель, я не осилю…
— Ты прекрасно со всем управишься! Я тебя подучу. Завтра пойдешь со мной на рынок.
— Для какой надобности?
— Купить овощей, фруктов, дичи, рыбы… Не забудь, что именно это — сырая материя нашего предприятия. Я исхожу из нее, выдумывая лица! Хочешь посмотреть, что я припас, если не на завтрак, так для теперешней картины?
Арчимбольдо отвел юношу на кухню, примыкавшую к комнате, где он писал.
— Позволь тебе представить меню нашего завтрака, — произнес он, указывая на стол, где в изобилии лежали разные овощи и фрукты.
А потом, повернувшись к столу напротив, ломившемуся от рыб с посверкивающей на солнце чешуей, провозгласил:
— А вот меню нашего будущего портрета!
— Что вы хотите этим сказать? — изумился Витторио.
— Все очень просто, друг мой, — откликнулся Арчимбольдо, расхохотавшись. — Я должен в кратчайший срок изготовить портрет Матиаша Рихтера, друга детства Рудольфа, Максимилианова сынка. Случилось так, что оный Матиаш Рихтер обуян страстью к рыбной ловле: каждое утро он проводит на берегу Влтавы, бросая в воду лесу. И знаешь, отнюдь не всегда возвращается пустой. Вот и нынче он с уловом. Такой подвиг достоин картины!
