Мариса обожала выслушивать диагнозы, которыми он определял состояние деревьев – и делал это всегда в самые неожиданные моменты, словно выписывая рецепты в воздухе. Что-то тут у нас листья бледноваты! Знать, это лимонное дерево тоскует. А рододендрон, он теперь чем-то слишком взволнован. У каштана одышка.
Каштан был для Марисы тайным убежищем: в вековом стволе имелось дупло, и, сидя там, она, словно через иллюминатор, могла незаметно наблюдать за тем, что происходит снаружи. И у нее с каштаном был по крайней мере один общий секрет. История шофера и тети Энгра-сии. Тсс!…
Когда она пересказала Да Барке то, что Али-рио сказал о каштане, доктор пришел в полнейший восторг. Ваш садовник прямо профессор! Мудрец! Потом Даниэль задумчиво произнес: Деревья для него – отдушина. Он ведь рассказывает тебе о себе самом.
Алирио растворяется в облаке золы.
Дед ждал ее, стоя на самом верху лестницы. Поникшие плечи, руки висят плетьми, кисти почти скрыты под манжетами куртки, так что видны лишь крючковатые пальцы на набалдашнике трости. На металлическом набалдашнике в виде собачьей головы. Но по-прежнему жив ястребиный взор – особая примета Бенито Мальо, правда, теперь в его глазах затаилась еще и грусть – реакция острого ума на атаку склероза. Он спускается по лестнице.
Помочь вам, дедушка?
Я пока не умираю.
И сказал, что лучше будет, если они побеседуют, прогуливаясь по розовой аллее, – надо ловить зимнее солнце, оно помогает ему бороться с тем, что сам он называет проклятым ревматизмом.
Сегодня ты очень красивая. Впрочем, как всегда.
Мариса вспомнила, при каких обстоятельствах они виделись в последний раз. Она вскрыла себе вены и лежала в ванной комнате на полу, истекая кровью. Им пришлось выбить дверь. Дед сразу постановил, что ничего этого никогда не было. Никогда.
Я пришла просить вас об одолжении.
Это хорошо. Выслушивать просьбы – моя профессия, так что просьбами об одолжении меня не удивишь.
Вот уже год и восемь месяцев как закончилась война. По слухам, к Рождеству будут помилования.
Бенито Мальо остановился и глотнул воздуха. Зимнее солнце трепетало в великолепном витраже, который образовали листья араукарии. Одышка, подумала Мариса, пытаясь по облаку дыма взглядом отыскать садовника.
Не стану тебя обманывать, Мариса. Я сделал все что мог, чтобы его убили. Поэтому самое великое одолжение, которое я могу вам оказать, – это впредь ничего не делать.
Ты можешь больше, чем говоришь.
Он обернулся и посмотрел ей в глаза, но без досады, а скорее с любопытством человека, увидевшего в реке отражение чужого лица. Стоит всколыхнуть воду – лицо ускользнет из твоих рук, ничем его не удержать, а потом появится вновь, как некая вторая реальность.
Ты уверена? А вот с тобой я не сладил.
Она хотела спросить его: Да поймешь ты наконец или нет, что на свете существует вещь по имени любовь? И напомнить, чтобы уколоть, как несколько лет тому назад сам он поддался безумной страсти к поэзии. Напомнить шутовскую сцену, когда он в первый и единственный раз декламировал чужие стихи, – сцену, которая уже никогда не сотрется из анналов истории Фронтейры. Правда, вскоре Бенито Мальо все книги с той колдовской полки отдал цыгану, который направлялся в Коимбру, и велел поставить на их место тома Гражданского кодекса. Но Мариса промолчала. Любовь существует, дедушка.
Любовь, прошептал он так, словно рот его был набит крупной солью. А потом сказал хриплым, исторгнутым из самого нутра голосом: Больше я ничего делать не буду. Решай сама. Вот тебе мое одолжение.
Мариса не стала спорить, потому что именно этого и хотела добиться. По неписаным законам Фронтейры хочешь получить что-нибудь одно – проси десять. Кроме того, любое обещание деда становилось приказом для всего их клана, начиная с ее родителей, которые с овечьей покорностью исполняли волю Бенито Мальо. Иначе говоря, она получила охранную грамоту от лица всей семьи. Что ж, впредь никто больше не рискнет подыскивать женихов для Пенелопы. Решай сама. Ступай своим путем. Я выйду замуж за любимого, который сидит в тюрьме.
Я выйду за него замуж, сказала она.
Бенито Мальо промолчал. Он бросил прощальный взгляд на витраж, составленный из листьев араукарии, и повернул к дому. Прогулка закончилась.
Послышался собачий визг. Шофер Коуто, который выполнял заодно и обязанности сторожа, робко приблизился к дону Бенито.
Простите, сеньор. Тут пришла жена Росаля. Беглец сумел добраться до Лиссабона. Она хочет поблагодарить вас.
Поблагодарить? Она должна заплатить уговоренное – а потом пусть катится на все четыре стороны!
Мариса знала, о чем речь. Дед принадлежал к лагерю победителей. Во Фронтейре репрессии были особенно жестокими. Здесь потеряли счет черепам с дырочкой от пули. Слишком их оказалось много с точки зрения ума практического. А у деда ум несомненно был практическим.
Послезавтра, сказал он, снова поворачиваясь к Марисе, из Коруньи отправляется поезд. Особый поезд. И там будет твой доктор.
Часы на перроне всегда показывали без пяти минут десять. Мальчику, продававшему газеты, порой казалось, что минутная стрелка, та, что подлиннее, слегка вздрагивает, но потом опять покоряется судьбе, не умея сладить с собственным весом, как курица с крыльями. По разумению мальчика, на самом-то деле часы поступали куда как правильно и эта вечная их поломка – решение, вполне соответствующее законам жизни. Ему и самому хотелось бы замереть без движения, только вот не без пяти минут десять, а часа на четыре пораньше, когда в их домишке в Эйрисе отец обычно приходит будить его. И зимой и летом там стоит облако тумана, плотное облако, которое год за годом будто сдавливает их дом, прогибая крышу и делая щели в стенах. Мальчик свято верил, в то, что по ночам облако выкидывает щупальце и оно спускается по дымоходу вниз, присасывается к потолку и оставляет на нем круглые пятна, похожие на кратеры какой-то серой планеты. Это был первый пейзаж, который он видел спросонья. Потом мальчику надо было пересечь весь город – до Порта Реаль, где он забирал номера «Голоса Галисии». Зимой он нередко проделывал весь этот путь бегом, чтобы прогнать холод из ног. Отец смастерил ему подошвы для башмаков из кусков автомобильных шин. И когда мальчик бежал, подошвы его поскрипывали – рунн-рунн-рунн, прокладывая дорогу в тумане.
Все знали, что мадридский экспресс прибывает с большим опозданием. Мальчик не мог понять одного – почему это называют опозданием, если поезд всегда приходит ровно на два часа позже, чем указано в расписании. Но все вокруг – таксисты, носильщики, старик Гуталин – каждый раз говорили: Видать, опаздывает. Хотя на самом-то деле это они сами упрямо являлись на вокзал задолго до срока и ни за что не желали признать своей ошибки. Согласись они принять взаправдашний порядок вещей, мальчик мог бы спать подольше и не прорезал бы рассветный туман сигналами своего волшебного рожка.
Старик Гуталин сказал ему на это:
Да, оно, конечно, понятно. А коли однажды он вдруг возьмет да и прибудет в положенное время? Ну ответь, ответь, умник, а? Тогда что?
Мальчику очень хотелось продавать сигареты. Но ими торговал старик Гуталин, который раньше был чистильщиком сапог. Гуталин торговал сигаретами и много чем еще сверх того. Так что его пальто превращалось в настоящий склад с весьма неожиданным набором товара. Поэтому пальто он носил даже летом. А мальчик продавал одни только газеты. Нынешний день обещал быть удачным, если, конечно, хоть кто-нибудь из тех вон людей вздумает купить у него газеты. Он бы быстро распродал всю пачку – сперва им, потом пассажирам с экспресса, и ему не пришлось бы с криками бегать по перрону. И домой он шагал бы как король – руки в карманы, и еще купил бы бутылку газировки.
Но никто из мужчин, шагавших строем, на газеты его не позарился. Только один, в старом костюме без галстука и с черным кожаным чемоданчиком, потертым на углах, приостановился на миг и бросил взгляд на первую полосу. На заголовок, напечатанный большими буквами: «Встреча Гитлера и Франко». Мужчина в костюме без галстука и с кожаным чемоданчиком двинулся дальше, продолжая читать на ходу. Врезка к сообщению, выделенная особым шрифтом, гласила: «Сегодня Фюрер встретился с главой Испанского государства Генералиссимусом Франко, встреча состоялась на испано-французской границе. Встреча прошла в атмосфере дружбы, характерной для отношений между двумя нашими странами». Информация явно заинтересовала мужчину, и купи он газету, нашел бы там комментарий агентства EFE, где было написано, что «наш выдающийся и несравненный Каудильо во время исторической встречи с Фюрером подтвердил для сведения всей Европы, что наша Родина не отказывается от своих имперских амбиций». Но мужчина все равно не смог бы развернуть газету – по той простой причине, что шел он в строю, хотя и почти последним, и прямо за ним шагал охранник в треуголке и плаще, и еще с винтовкой, и этот охранник не остановился рядом с мальчиком, продававшим газеты, а, чеканя шаг, двинулся дальше.
