В холле, назовем это помещение так, находились только мужчина с газетой, которую он не читал, и старуха, стоявшая за неким подобием кафедры. Она спросила, есть ли у меня хвост.
— А что? — в свою очередь спросил я.
— Я обратила внимание, что вы не закрыли за собой дверь.
Прикрыв дверь, я опустился в кресло перед человеком, который держал в руках газету, но не читал ее. По-видимому, это он должен был сообщить мне что-то, но что именно -вспомнить никак не удавалось.
— Что помогает нам похудеть? — спросила женщина, стоявшая за кафедрой.
— Диета, — быстро отозвался мужчина.
Женщина склонилась над кроссвордом и написала: «Диета». -Вы торговец? Торгуете чем-нибудь? Или преподаватель? — заговорил мужчина, обращаясь на этот раз ко мне.
— Меня привел сюда случай, — солгал я.
— Можно сказать вам одну вещь?
— Говорите.
— Нет, пока воздержусь, — буркнул мужчина. — Видали, какой туман? Континентальный климат: слишком холодная зима, слишком жаркое лето. Летом прямо плывешь по асфальту, асфальт течет, машины взрываются, как бомбы. Это, конечно, преувеличение. — Мужчина поднял глаза и долго изучал мое лицо. — Ну так как?
Я сидел и ждал, когда он заговорит о деле, я пришел, чтобы выслушать его, пришел издалека и именно за этим.
— Синоним слова антропофаг, — сказала женщина.
— Каннибал, — ответил мужчина. Женщина написала: «Каннибал».
— Если вас интересует история машины «Фиат-600» -универсал, — сказал мужчина, — то вам не ко мне. Я имею в виду, что вам не обязательно ко мне. Об этом знают все, об этом писала даже «Гадзетта». Машина взорвалась. Как бомба. Пусть вам расскажут. Узнаете, что за история. Любой прохожий расскажет. Ко мне являться было необязательно. Так что от меня ничего не ждите. Ужасная история. Ужасная. Он очень долго простоял на солнце, этот «Фиат-600» -универсал. Что вы хотите от такой машины, она же как жестянка. Но имейте в виду, всю историю я вам не рассказываю. Да, кольцо. Пусть вам расскажут о кольце тоже — это одна из важных деталей. Не забудьте о кольце. А сейчас мне надо идти. — Мужчина надел, пальто, обмотал шею шарфом и, открыв дверь, шагнул в туман.
— Мы теперь знаменитости, — сказала женщина за кафедрой. — И все из-за этого «Фиата-600». Столько народу приходит. Я имею в виду туристов. У нас тут есть собор, баптистерии, пинакотека, но на них никто и внимания не обращает. Интересуются только «Фиатом» -универсалом. И издалека, знаете ли, приезжают. Даже из-за границы. Особенно из Франции, поскольку жена инженера-нефтяника была француженкой. Вам известно, что неподалеку отсюда, в двадцати километрах, есть нефть? Правда, запасы ее уже истощаются. Жена уехала во Францию, а он не позаботился о том, чтобы поставить ее в гараж, — я о машине, разумеется. Есть основания полагать, что в машине в это время кто-то спал, понимаете?
— Ну а причем здесь взрыв? — спросил я.
— Как причем? Вы что, не догадываетесь? А жара? Это вам ни о чем не говорит?
Мне это ни о чем не говорило.
— Тогда попытайтесь себе представить, — продолжала женщина, — что будет с трупом в летнюю жару, в запертой машине. Ну что, по-вашему?
Я растерянно смотрел на женщину.
— Он разложится! — воскликнула она. — Правильно? А остальное вы и сами можете вообразить, зачем мне рассказывать. Тут есть еще один непроясненный, скажем так, момент. Когда вы рассказываете какую-нибудь историю, первым делом надо знать, кто в ней главное действующее лицо. Вот, например, я иду в оперу, и, представьте, мне там показывают все, кроме протагониста. Сюжет же совершенно меняется. Уж кто-кто, а я умею приводить наглядные примеры, но нередко тоже ошибаюсь. Пример с оперой не очень удачный получился, вы уж извините.
— Нет-нет, пожалуйста, продолжайте, — сказал я.
— Я и так вам рассказала слишком много. Об остальном можете догадаться сами. Какую шумиху подняли газеты! Почти как из-за истории с мылом. Может, кто-нибудь и расскажет вам все с самого начала. Есть, например, продавец газет с Баррьера Сольферино, вы бы сходили к нему. У него то преимущество, что он все газеты читал, когда это случилось. Я читаю только «Гадзетту», а он читает и миланские издания — «Джорно», «Коррьере». Но некоторые подробности неизвестны, вероятно, и ему. О них вообще никто не знает.
Я подошел к двери и через стекла посмотрел на улицу. Туман клубился все такой же густой, но уже не желтоватый, а почти черный. Воздух был холодный и тяжелый. Выходить из помещения не хотелось. А о том, чтобы полететь, и речи быть не могло, но я почему-то все время думал о полете. Не было видно больше огней, не было слышно голосов, но в темноте все еще извивался и корчился туман, похожий на взбесившуюся змею.
Мне надо было торопиться. Следующая сцена происходила на Баррьера Сольферино, у продавца газет. Он ждал меня. Я окунулся в туман и побежал, как человек, который не хочет отстать от сюжета какого-нибудь фильма и должен перепрыгнуть из одной сцены в другую, а сцены разворачиваются в разных местах, и если он прибудет к месту с опозданием, то начала уже не узнает. Я вскочил в медленно движущийся и беспрестанно звенящий трамвай.
Скорее, да поскорее же, торопил я вагоновожатого, но тот ничего не отвечал, так как разговаривать с пассажирами запрещено. Скорее, говорил я, ведь сцена уже начинается.
— Не думайте больше об этой истории, — сказал мне продавец газет с Баррьера Сольферино. — Вам о ней лучше забыть. Такие уж мы, местные, нам лишь бы над чем-нибудь позубоскалить. Д вы нездешний, сразу видать, и не следует вам все эти слухи принимать всерьез. Мы, здешние, все болтуны, вы уж поверьте. Вас интересует история с машиной на набережной Пармы? О ней писали не только местные газеты, но это еще ни о чем не говорит. Неужели вы верите газетам? Я лично — нет. Это говорит вам человек, уже пятнадцать лет торгующий ими. «Фиат-600» действительно взорвался, что правда, то правда. Но машина может и не взорваться. Есть сто тысяч способов сказать об этом правду и неправду. Вам известно, что там было внутри? Тыквы. Под воздействием жары они сгнили и забродили. Вот так все и вышло. Тыквы, да будет вам известно, — чистый динамит. Это я вам говорю. В три часа пополудни раздался взрыв. Дело было прошлым летом. В такое время люди спят после обеда или отдыхают, спрятавшись от солнца в доме, так что свидетелей нет. Кто-то распустил слух, будто в машине была бомба, вылетели стекла и так далее. Стекла вышибить не так-то просто. Потом уже пришел я и рассказал про девушку. Вы, наверно, слышали эту историю. Бездомная девушка каждую ночь спала в машине на набережной Пармы. Как вам это понравится? История с девушкой заинтересовала всех, о ней написали в газетах. Нас, местных, хлебом не корми, дай только поболтать, вы это уже поняли, да? Я говорю одно, он говорит другое, и в результате получается целый роман, а о нем пишут в газетах. Кольцо? Тоже чепуха. Кто его видел, это кольцо? Кто-нибудь может сказать, что он его видел?! Если говорит, значит, ошибается. Имя, якобы выгравированное внутри кольца, я же сам и придумал. Обыкновенное имя. Первое, пришедшее мне в голову. Мириам.
На набережной Пармы, напротив Дома Просвещения, за мостом Капрадзукка, еще стоял остов «Фиата-600». Брошенный каркас проржавел, ни резины, ни сидений не было, вместо фар зияли дыры. В общем, не машина, а реликт какой-то. Корпус был помят так, словно его раздуло изнутри. Одна дверца отсутствовала, что служило подкреплением версии о взрыве, но оставляло нерешенной проблему о его причине.
Факт таков, что продавец газет солгал, то есть сказал правду, стараясь убедить меня, будто все — сплошной обман. Только с какой целью? Чтобы что-то скрыть? Но что именно? Я поднялся по небольшой лесенке, ведущей к Дому Просвещения. Стекла во многих окнах там были заменены совсем недавно, это я понял по еще свежему алебастру. Итак, машина взорвалась, стекла вылетели. Посмотрим, говорил я себе. Но что я рассчитывал увидеть? И все же что-то должно было случиться, не могло все это кончиться так просто, такой финал не годился даже для сна.
Что за сумбурный сон ты смотришь, говорил я себе, противный сон, ничего не означающий. Он вселяет в душу какой-то безотчетный страх, и только. Я перескакивал из одной сцены в другую, прыгал в движущиеся трамваи, бежал и шел пешком и уже устал носиться взад-вперед по городу, название которого я вам не скажу. Зачем ты так бегаешь, говорил я себе и продолжал бежать. Какой смысл имеет вся эта беготня, вся эта спешка? Ты хоть знаешь, зачем бежишь? Ты за кем-то гонишься или кто-то гонится за тобой? Что это — преследование или бегство? Туман на улицах, женщина, разгадывающая кроссворды, продавец газет с Баррьера Сольферино, какой смысл имеет вся эта подлинная или вымышленная история с «Фиатом»-универсалом? Если верить соннику, туман — это дурное предзнаменование, но он ведь уже начал рассеиваться.
Я сел на ступеньки у Дома Просвещения. Было три часа пополудни, приближалось время стереофонии, как это именуется в «Радиокурьере», то есть время шумов и голосов, переходящих от человека к человеку и резонирующих в эфире на волнах Маркони. Если сны действительно отражают тайные желания, то я, очевидно, хотел вернуться назад. Это же бессмысленно, говорил я себе, человек возвращается назад ради собственного спокойствия, чтобы не слышать всех этих шумов, этих голосов. Тебе нужно подыскать другое место для своих снов, говорил я себе. Какой дурной, сумбурный сон ты сейчас смотришь. Но мне уже снова надо было бежать, потому что начиналась другая сцена.
