– Ну, если бы меня спросили, ответ был бы, вероятно, «нет».
У меня заняло некоторое время, чтобы осознать сказанное.
– Почти, – уточнил я.
– В самом деле? – спросил он. – Мне пришлось ждать, пока я не попал в армию.
– Именно тогда ты и встретил маму?
– Нет, до твоей мамы я знал несколько других девушек.
– Ох.
– Была война, ты знаешь. В некотором роде особое время.
– Звучит довольно романтично.
– Так и было, только на странный манер.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал я.
– Может быть, и понимаешь.
Далеко – далеко через озеро я видел крошечное дерево, стоящее посреди равнины. Одно-одинешенько. Казалось, что там – другая страна.
Мы развернули лодку к солнцу; ветер изменился.
– Ты замерз? – спросил он. – У тебя мурашки.
– Нет, я в порядке.
– Хочешь вернуться?
– Нет, все хорошо.
Он затормозил лодку еще больше.
– Послушай, – сказал он. – Не хотел тебя тревожить, но есть кое-что, что я должен сказать. Мне жаль, что я был таким подлецом. Надеюсь, я не слишком тебя пугаю. – Он слегка пожал мне руку.
– Нет, – сказал я.
– Уверен?
– Совершенно.
– Потому что я чувствую себя не слишком хорошо. Веду себя как сукин сын, как говорили мы в армии.
– Все в порядке.
И. неожиданно, словно бы ниоткуда, у меня появилось странное желание разразиться слезами, прямо здесь, как ребенок. Это было слышно по моему голосу, он стал дрожащим.
– Не слишком – то хорошо пугать мальчишку вроде тебя.
– Все в порядке, папа.
– Хочешь обратно?
– Мне и здесь хорошо, – сказал я.
Он медленно повернул лодку по ветру.
Мы проехали еще немного; потом он заглушил мотор почти до полной остановки.
– У нас кое-какие проблемы, Саймон. И нужно, чтобы ты помог мне их решить.
– Здорово. А что такое?
– Семейные дела. Я не уверен, что мы сможем полностью удержать ситуацию.
– Что за ситуацию?
– Ну, когда вы двое в школе. И два дома. Я думаю, нам придется кое от чего отказаться.
– От чего, например?
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Что ты думаешь насчет того, чтобы продать дом?
– Какой дом?
– Городской.
– Ничего себе, это не очень хорошая идея. Мне нравится то место.
– Ты, конечно, останешься в школе. Сохранишь своих друзей и все такое. Ты просто станешь пансионером.
– Пансионером?
– Да. В этом ничего плохого нет, не так ли? Я был пансионером, твой дядя Том был пансионером. Далеко не каждый живет на расстоянии улицы от места учебы.
Место учебы. Мне не понравилось, как это звучит. В этом было что-то раздражающее, в самом тоне отцовского голоса, и я почувствовал, как нервность возвращается. Теперь следовало быть по-настоящему осторожным. Когда кем-то напуган в детстве, то все еще боишься его, даже после того, как вырос, даже после того как стал больше, чем он. Я чувствовал, как этот старый страх возвращается, словно секунду или две назад он собирался наорать на меня или дать мне по уху. И даже несмотря на то что я теперь мог уклониться это не имело значения. Я чувствовал себя словно я все еще малыш и знакомая большая черная тень надвигается на меня.
– Я чересчур взрослый, чтобы становиться пансионером, разве не так?
Я не уверен, что смогу к этому привыкнуть.
– Ну, тебе придется, – сказал он. И что-то в том, как он это произнес, достало меня, вся эта краткость, словно я был просто надоедой. Вся эта чушь о том, что – бы перейти в место, полное чужаков, и все это знают, когда тебя заставляют каждое воскресенье ходить в церковь и разрешают только три свободных воскресенья в семестр. Я хочу сказать, что это было похоже на чертову тюрьму в сравнении с жизнью обычного ученика.
– Именно об этом ты хотел со мной поговорить?
– Не только.
– Нам стоит обсудить это.
– Мы и обсуждаем.
– Звучит так, как будто ты уже принял решение. Он фыркнул.
– Ну, я не думаю, чтобы у нас был какой-нибудь выбор.
– Значит, по-настоящему мы это не обсуждаем. Я хочу сказать, не имеет значения, что я скажу.
– Ну конечно имеет.
– Но есть ли у меня право голоса?
– У нас недостаточно денег для двух домов, Саймон.
– Значит, у меня нет права голоса.
Я отвернулся. Мы продвигались вперед в молчании.
– Может быть, нам стоит вернуться, – сказал он. – Я не думал, что ты будешь таким эгоистичным.
– Эгоистичным? – переспросил я. В ту же секунду, как прозвучит это слово, эгоистичный, понимаешь, что тебя просто-напросто собираются послать к черту. Я чувствовал, что меня несет куда-то, где я никогда не был раньше, но в любом случае не с ним вместе. – Ты вытаскиваешь меня сюда, чтобы якобы поговорить, а когда я не соглашаюсь с тобой, желаешь вернуться.
Он посмотрел на меня несколько изумленно.
– Я не собираюсь становиться пансионером. Если ты это со мной проделаешь, я убегу. Вот увидишь.
На долю секунды у меня мелькнула мысль выпрыгнуть из лодки.
Некоторое время мы двигались вперед, не глядя друг на друга. Наконец, глубоко вздохнув, он сказал:
– Мне очень жаль, если ты думаешь, что я – плохой отец.
– Так я и думаю.
Шум мотора.
Помню, как пару лет тому назад он и мой брат поспорили из-за лодки, из-за того, чтобы на ночь снимать амортизаторы. И Харпер держался до конца, говоря, хорошо, пусть так и будет, но это не всегда необходимо, зависит от погоды. Старик злился все больше, но не потому, что был прав, а потому, что ему противоречили, и он двинулся в сторону Харпера, словно собирался ударить его; только Харпер стоял на месте, глядя старику в глаза, и бросал ему вызов, их груди почти соприкасались, меня едва не хватил удар от возбуждения. Был даже момент, когда старик подал назад – он знал, что не может давить дальше, что ему ничего другого не остается, как только ударить Харпера, но если бы он это сделал, не исключено, что Харпер дал бы ему пинка под зад прямо в гостиной. Он сделал мину, как будто проглотил что-то действительно мерзкое на вкус. И я помню, как подумал: гм, игра пошла по-новому.
Он начал вытаскивать свою леску. Раздался щелчок большой катушки, потом звук водяных капель, падающих с лески, пока приманка плясала над водой. Он медленно толкнул дроссель. Чехол поднялся, опустился, и мы направились домой. На противоположном берегу я видел причал Тэллу-Хо-Инн, где однажды поймал пятифунтового окуня. Волны бились о корпус лодки, и я понял, что вспоминаю экзамен по физике, как я лежал в траве и представлял себе такой вот день.
Как раз когда мы приближались к причалу, он сказал:
– Ты действительно так считаешь, Саймон? Что я – плохой отец?
Это была заноза, которую я в него вонзил, и я был единственным человеком, который мог ее вынуть. Я не ответил. Но не потому, что я – хренов садист, а потому, что я чувствовал, что оно покидает меня, это чувство абсолютной правоты, и я начинаю чувствовать себя мерзавцем. Но я не хотел, чтобы он сорвался с крючка.
Мы вылезли из лодки и свалили барахло на причал, и я подумал про себя: Боже, я должен сказать что-то, взять свои слова назад, но сейчас было не время, так что я подумал – сделаю это через минуту. А потом мы пошли через болото, и я решил: вот выйдем в поле и я скажу что-нибудь, а когда мы вышли в поле, он немного опередил меня, так что я подумал: дождусь, пока он замедлит шаг. Если он замедлит шаг, это будет означать, что он хочет, чтобы я сказал это, и я скажу. Но он не замедлил шага, и вскоре мы оказались у подножия холма, дом над нами, и стали подниматься. Это был довольно активный подъем, не того сорта ситуация, когда хочется говорить на ходу, задыхаясь, и все такое, а потом мы оказались на вершине холма, и как раз когда я уже был готов выдать это, мы увидели старушку, сидящую на стуле на заднем газоне, и она помахала нам, и в ту же минуту, как она помахала, рыбалка закончилась, мы больше не были одни. Это было так, словно незнакомец уселся к нам за стол, и теперь мы оба старались вести себя прилично.
Мы немного прошли по полю и ступили на газон.
– Итак, – сказала мама, – как поживают мои дорогие мальчики?
Я прошел мимо нее в дом и направился в кухню. Я наливал апельсиновый сок, когда вошел отец. Он взял поддон со льдом из холодильника, а потом подошел и встал рядом со мной. Я краем глаза взглянул на него, он колол лед, он ждал, что я скажу, его лицо было вроде как открытым и полным ожидания, словно он собирался ответить что-нибудь хорошее, если я дам ему шанс. Но я не дал. Я больше не поддался нервам. Все прошло.
На следующее утро он вернулся в город. Я лежал наверху и ждал, что он поднимется, чтобы попрощаться со мной. И тогда я скажу. Но он этого не сделал. Просто погрузил вещи в машину и отбыл.
Неделей позже я наткнулся на младшую сестру Грета, Марго, в Хидден-Велли. Ей было четырнадцать, она была тощая и не слишком красивая, но удивительно сексуальная. Я хочу сказать, в ней было что-то, что немедленно заставляло чувствовать свой промах. Она как-то явилась к нам в коттедж в маленьком купальнике из трех треугольников, и я не мог оторвать взгляд от ее недоуздка. Закончилось тем, что мы принялись играть в какую-то тупую игру в воде с целой толпой ребятишек, и я посадил Марго себе на плечи, эти костлявые маленькие колени торчали по обе стороны моей головы, и говорю вам, все было так, словно не укусить ее потихоньку просто невозможно.
