Черная киска, как педантичный учитель своих котят, никогда не упустит возможности дать им урок или преподать мораль. Зачем она потратила целое утро, наблюдая в окружении котят с двух сторон, как блестит металл ножниц в темной ткани, зачем она обнюхивает ножницы, обнюхивает ткань, обходит поле действия и потом передает какие-то свои наблюдения детишкам, так, чтобы они делали то же, что и мать, — вперемежку с разного рода прыжками и играми, ведь они все же еще очень маленькие? Но они тоже принюхиваются и к ножницам, и к ткани, проделывают то же, что только что проделала их мамаша. Потом сидят и наблюдают. Несомненно, кошка что-то познает и чему-то обучает котят.
Перед вторым окотом черная кошка прихворнула. На спине у нее образовалась большая залысина, она похудела. И еще она очень уж нервничала: за неделю до родов нипочем не хотела оставаться одна. В коттедже было полно народу, и людям нетрудно было составить ей компанию. В те выходные в доме оказались три женщины. Погода испортилась, и мы собирались поехать на побережье посмотреть на холодное штормовое море. Но черная кошка нас не отпустила. Обстановка была напряженной, потому что мы решили оставить ей только двух котят: больше двух ей было бы не прокормить. Это означало, что еще нескольких нам придется уничтожить.
Окот начался в воскресенье, часов в десять утра, и тянулся утомительно медленно. Первый котенок появился в четыре часа дня, и мать устала. Прошло долгое время после его появления, когда наконец сработал рефлекс: кошка обернулась к новорожденному и вылизала его. Котенок был прекрасный. Но мы договорились не присматриваться к котятам, не восторгаться этими энергичными живыми комочками. И вот наконец родился второй котенок. Теперь кошка очень устала и издала свой скорбный плач, означавший «прошу мне помочь». Ну и прекрасно, решили мы: пусть останутся эти двое, а от остальных мы избавимся. Мы достали бутылку шотландского виски и выпили больше половины. Потом появился третий: ну, может, хватит? Затем стали выходить четвертый, пятый, шестой. Бедная черная кошка с таким трудом родила шестерых котят, потом их вылизала, почистила и сама почистилась — вся эта активная деятельность протекала в глубине кресла. Наконец она стала опрятной как всегда, и чистенькие котята принялись сосать мамашу. Она лежала, растянувшись, и мурлыкала в своем величии.
Храбрая кошка, умная кошка, прекрасная кошка… но все без толку, мы должны избавиться от четырех котят.
Так мы и поступили, хотя это было ужасно. Потом двое из нас вышли в темноту на длинное поле, держа в руках фонарики, выкопали яму под немилосердно льющим дождем, и мы похоронили четверых мертвых котят, вовсю ругая природу, друг друга и жизнь; а потом вернулись в просторную комнату, где в камине горел огонь и черная кошка лежала на чистом одеяле, хорошенькая гордая кошка с двумя котятами — снова восторжествовала цивилизация. И мы, не веря своим глазам, смотрели на этих котят, уже таких сильных. Невозможно представить себе их мертвыми, но выбор пал на них случайно. Все делалось наугад, и если бы моя рука нащупала их час назад — рука судьбы, — тогда эти двое теперь лежали бы под тяжелой влажной землей на политом дождем поле. Ночь была ужасной. Мы выпили очень много и твердо решили, что черную кошку надо прооперировать, потому что и впрямь хватит уже с нас этого.
Когда серая кошка взобралась на ручку кресла и присела там согнувшись, протянула лапку — дотронуться до котенка, а черная кошка молниеносно хлестнула ее своей лапкой, то серая скрылась из дома, убежала под дождь.
На следующий день нам всем было намного легче, и мы поехали посмотреть на море, которое было спокойным и синим: за ночь погода переменилась.
Мурлыканье гордой черной кошки разносилось по всей большой комнате.
А серая кошка принесла несколько мышей, которых положила на каменный пол. Я к тому времени поняла, что мыши были отчасти доказательством ее вечного превосходства, это был дар, но дар бесполезный: привлекательность мертвых мышей сомнительна. Едва она внесла свою добычу, я ее тут же выбросила, и киска смотрела на меня с обидой, прижав уши, сверкая глазами.
По утрам, когда я просыпалась, серая кошка сидела в ногах у меня на постели, а на полу лежала свежепойманная убитая мышка.
— Ах, какая старательная кошка! Умная кошка! Большое тебе спасибо, кисонька! Но я выброшу твоих мышек. А черная кошка пойдет за ними и их съест.
Как-то раз я сидела на каменной стенке сада, и мне повезло увидеть, как охотится серая кошка.
В тот день по небу быстро бежали редкие облака, так что по полям, коттеджу, деревьям и саду время от времени проплывали их тени, перемежающиеся солнечным светом, и серая кошка казалась тенью среди теней под кустом сирени. Она сидела очень неподвижно; пристально вглядываясь, можно было едва заметить шевеление ее усиков и ушей; так что она в своей неподвижности была вполне естественна, когда под легким ветерком едва трепетали листья и трава. Только глаза кошки двигались, устремленные на стерню в нескольких футах от нее. Я увидела, как она переместилась вперед, сохраняя свою низкую стойку, совсем так, как движется тень качнувшейся ветки. Три маленькие мышки копошились в горстке сохнущей травы. Они ее не видели. Они останавливались, что-то грызли, снова ползали, садились на задние лапки и оглядывались по сторонам. Тогда почему кошка не напала на них сразу? Она ведь была совсем близко от них. Я не шевелилась; кошка не шевелилась; мыши жили своей жизнью. Прошло полчаса. Кончик кошачьего хвоста шевельнулся, но без нетерпения; как зримое выражение ее мысли: мол, времени достаточно. Блистающее облако закрыло полуденное солнце, и из него пролилось десятка два крупных капель, каждая сверкала золотом. Капля упала на кошачью морду. Кошка, казалось, была недовольна, но не шевельнулась. Золотые капли брызнули на мышей. Они замерли, потом выпрямились и осмотрелись. Я видела, как заморгали их крошечные черные глазки. Пара капель упала на голову кошки. Она их стряхнула. Мыши замерли, и кошка прыгнула, словно метнулась серая молния. Раздался жалобный тихий писк. Кошка уселась, зажав в зубах мышку. Мышка отчаянно дергалась. Кошка бросила мышку; та проползла недалеко, но кошка была бдительна. Вылетела вперед лапа: расправив свои злобные когти, кошка загребающим движением подтянула к себе несчастную мышку. Та пискнула. Кошка вонзила в нее зубы. Писк прекратился. И кошка стала изящно облизываться. Потом кошка подобрала мышку и потопала ко мне, подбросила ее вверх и поймала зубами на лету, как проделывала подобные трюки со своими котятами. И положила ее к моим ногам. Она все это время видела меня, но не давала мне этого понять.
Потом все разъехались из коттеджа, я осталась одна. У меня появилось больше времени, чтобы заниматься кошками, разговаривать с ними.
Однажды я резала на кухне еду для них, раскладывая ее по блюдцам, и вдруг серая кошка вспрыгнула на стол и начала есть из одного блюдца. Черная кошка ждала на полу. Но когда я поставила на пол два блюдца, серая кошка ушла: не хватало еще есть с пола.
То же самое повторилось назавтра. Серая кошка старалась заставить меня кормить ее на столе, на самом главном месте, а черная пусть остается внизу и ест на полу. Я не собиралась ей потакать, и она в течение трех дней ничего не ела дома. Вероятно, кормилась мышами. Однако только тогда, когда ее никто не видел. На четвертый день серая кошка вспрыгнула на стол как обычно, и я подумала: ну что ж, интересно, посмотрим, что будет. Она с удовольствием съела все, что лежало на блюдце, и все это время посматривала вниз, на черную кошку, спокойно обедавшую на полу: смотри, мол, какая мне привилегия.
Через несколько дней черная кошка тоже вспрыгнула на стол, желая получить такую же привилегию. Тогда серая кошка, прижав уши назад, запрыгнула на подоконник, находящийся выше стола, и ждала, чтобы я переставила ее блюдце туда. Она решила: если черная кошка получит разрешение есть на столе, тогда она сама вправе требовать чего-то получше.
Но тут у меня лопнуло терпение, и я объяснила этой парочке, что они меня достали. Все, хватит, обе будут есть на полу, или не стану их кормить вообще.
Тогда серая кошка ушла из дома и ничего не ела и не пила несколько суток. Сначала она пропадала только днем, потом перестала приходить ночевать, и наконец она стала отсутствовать по два-три дня кряду. В Африке в такой ситуации мы бы решили, что серая кошка одичала. И мы предприняли бы какие-то меры: забеспокоились бы, стали бы ее запирать, напомнили бы ей о том, что она домашняя кошка. Но, вероятно, в густонаселенной Англии кошке одичать не так-то просто. Даже в Дартмуре всегда где-нибудь невдалеке обнаружится дом с освещенными окнами.
Когда серая кошка в очередной раз вернулась, я уступила: накормила ее на столе и похвалила; а черную кошку осадила, только осторожно: в конце концов, она мать, у нее котята. И серая кошка вернулась домой, ночами сидела в моих ногах на кровати. А когда она приносила мне в подарок мышей, я неизменно произносила всякий раз короткую хвалебную речь.
