Сейчас я возьму ручку и начну с самого начала... «Господи!» – обмираю от ужаса: цитаты, которые я учила, никак не подходят. Здесь живут другие персонажи. Те давным-давно умерли. Остались их внуки или правнуки. Теперь они тоже – старики...
Старуха – на ногах стоптанные бурки – крадется в кухню. Оглядывается, льет из горшка. Желтая струйка утекает в раковину. Уборная далеко, через три двери. Каждый раз не находишься... Сует под фартук. Крадучись, идет к себе...
Голая кухонная лампочка, желтый цвет вполнакала. В дверях – размытый силуэт. Женщина в синем фланелевом халате входит, направляется к раковине. Пускает горячую струю. В нос шибает старушечьей мочой. «Сука! Опять за свое...» Шагает, напирая на пятки, колотит в филенчатую дверь: «Сволочь! Башку пробью!»
В дверную щель лезет запах хлорки. Старуха принюхивается. Ей очень страшно. Та – молодая. Возьмет и изведет. Только и ждут ее смерти – зарятся на комнату. Старуха всхлипывает: «Отравители». Грозит желтушным кулачком...
Женщина в халате и рваных тапках выходит из своей комнаты. Дергает запертую дверь: «Оглох? Засел, алкаш поганый!»
Старик в застиранной майке шарит за унитазом: там припрятан мерзавчик. Выпивает единым духом. Желтый кадык работает как помпа. Оглядывается, сует за горшок. Стерва! Найдет, устроит выволочку... Моет, моет! Провоняла своими мылами... Плюет в пол.
Женщина уходит к себе. Садится в продавленное кресло. На днях явилась агентша. Каждому по отдельной плюс доплата. Старуха, гадина, уперлась: тут родилась – тут и помру...
Она думает: никогда не кончится. А эти? Богатые сволочи! Есть же деньги... Вот и кокнули бы старую суку. Теперь это просто: придушить – и всем хорошо.
Финской таможне понадобился договор на русском. Фридрих пожимает плечами: «Отправьте».
Я выхожу в приемную.
«А какой номер финского факса?» Елена поливает цветы. «Внизу, на договоре», – наклоняет леечку, льет осторожно.
Заправила. Face down. «Стой! – Катерина вскрикивает. – С дуба рухнула? Это же – наш!»
«Что случилось?» – Фридрих выглядывает из кабинета.
«Извините, – Елена улыбается. – Это я виновата. Чуть не разбила цветок». Катерина клонится над клавишами. Отводит тлеющие глаза. «В другой раз, – он оглядывает строго, – постарайтесь как-то потише. Я уж думал...»
«У тебя – другой, – Елена шепчет. – Тот, что у тебя, – наш. Для таможни. Настоящий договор – в сейфе».
У меня дрожат руки. Еще секунда, и я бы все испортила. На таможне я предъявляю подлинник. Во всяком случае, то, что считаю подлинником. На нем стоят подписи и печати...
Елена колеблется: «Знаешь, спроси у него».
«Извините, – Фридрих кивает. – Забыл, что вы не в курсе. – Его рот подергивается обезьяньей гримаской. – На войне как на войне. – Он трет переносицу, откидывается в кресле. – Надо привыкнуть. Сначала будет трудно. Вы – честный человек...» Я говорю: «В смысле, глупый?» – «В смысле, интеллигентный. В вас это есть. – У него меняется голос. – Я часто о вас думаю. Проснусь и думаю...» – жмет на кнопку.
Катерина входит, замирает в дверях. Смотрит, как кролик на удава.
«Екатерина Ивановна, введите Татьяну Андреевну в курс дела. Во всех подробностях. Да, во всех подробностях», – он повторяет твердо.
Катерина идет к сейфу, достает документы.
Мне трудно сосредоточиться. Сказал: проснусь и... Договор купли-продажи. Финика никто не обманывал: свое он получил сполна.
«Вот», – Катерина предъявляет платежку. В правом углу сумма. Остальное – не по-русски.
Она объясняет: в договоре, лежащем в сейфе, взаимные расчеты по спирту плюс покупка оборудования. Этот, наш, составлен специально для таможни: не покупка, а аренда. «А потом?» – «Суп с котом», – Катерина ухмыляется. «А почему не написать как есть: спирт и покупка оборудования?» – «Да потому. При покупке жуткие пошлины: государству все фиолетово, лишь бы обложить. А так – через год сделаем новый. Оформим по остаточной стоимости. Типа все износилось». – «Так это, – я листаю наш договор, – не перевод? Но тут... – сверяю с финским подлинником. Если не знать финского, совпадает все. До самой последней цифры. – Это же... Такая работа!»
Елена говорит: «Еще бы! Сидели с переводчиком, как про´клятые. Подгоняли по каждой строке».
«А если возьмут и сопоставят по-настоящему? Мало ли, устроят совместную проверку?» – «Да ничего они не устроят. Наши с финиками не дружат». Елена говорит: «Устроят – будем думать дальше. По мере поступления проблем».
На подделке – обе печати. Наша и финская.
Катерина – луч света в темном царстве – пожимает плечами: «Так финик-то приезжал».
Напоили? Сперли печать?
«Там, – Елена сжалилась, – дополнительное соглашение. Если печать свежая – легко». – «Берется яйцо. Теплое, вкрутую, – Катерина подхватывает. – Очищаешь и...» Фридрих велел рассказать во всех подробностях. Подробности похожи на кулинарный рецепт. «Ничего себе...» – «А ты думала! – она смеется. – Уж это мы насобачились. Раньше, в общежитии. Сто раз подделывали справки...»
* * *
От Яны у меня нет секретов.
«Подумаешь, насобачились! – она смеется. – Ну, не были, не жили, не собачились. И на хрена нам их общежитие? Здесь и научишься, в лучшем виде. Наука, – она дует, перекидывая с ладони в ладонь, – святое. Не грех и заплатить. На Западе образование вообще платное». На науку Яна жертвует три яйца. Печати детские, из игрушечного набора: кролик, ежик, лисичка. Сто лет назад я купила дочери.
Мало-помалу у меня получается. Катаю, высунув язык. «Ты гляди! – Яна любуется на кролика. – Ну, что я говорила? Как живой!.. Кстати, этот, твой, снова звонил. Теперь он у них за главного. Макароны, стиральное мыло. Для своих – очень недорого». – «Продает? Это же – гуманитарная помощь».
Она пропускает мимо ушей.
«Отличные продукты. Кофе, кексы, растительное масло, – распахивает кухонный шкафчик. – Это тебе не шуточки, – надкусывает синеватый белок. – Нормально, и краска совсем не чувствуется. Будешь? Ну, не хочешь, как хочешь. Слопаю сама. – Яна принимается за второе, с отпечатком розовой лисички. – Как твой Фридрих?» Она вытирает губы. На нижней остался след.
«В каком смысле?» – «В каком? В том самом».
Мне очень хочется рассказать.
«Так и сказал: просыпаюсь и?.. – она делает красноречивую паузу. – Ну, а ты? Сказала бы: я тоже просыпаюсь...» – «Но я же...»
«Да какая разница?! Может, и он не просыпается. Главное, вступить в разговор. Та-ак... – Яна смотрит внимательно. – Мать моя! Ты, часом, не влюбилась?! Учти, от любви глупеют». – «Я не глупею». – «Все, – она говорит. – Глупеют все. Нормальная химическая реакция».
Я не знаю химических реакций. Из школьной химии в моей памяти остались бессмысленные слова: перманганат калия, бутадионстирольный каучук.
«Кстати, как там с задачками?» – «Ну, как... – Яна остывает. – Наладила контакт с математичкой. Отнесла макарон. Теперь, если что, позваниваю. Кстати, в воскресенье едем в Пушкин. Детям задали осенний гербарий». – «Может, без меня? Очень хочется выспаться». – «Ладно, – она разрешает. – Ты – добытчик. Имеешь право».
У меня сжимается сердце: она – моя единственная подруга, самый родной человек.
Я обнимаю ее за плечи, неловко чмокаю в макушку – между нами не приняты телячьи нежности.
«Ничего... Пробьемся...» – она бормочет, жмется ко мне.
* * *
«Мойте руки и – марш разбирать!»
Дети возятся в комнате. С кухни нам слышен их визг. На столе ворох кленовых листьев: желтые, красные...
«Жаль, что ты не поехала: тишина, красота... Народу – никого. Раньше какие толпы! А теперь – всё. Как вымерли».
Кленовые аллеи. Газоны, осыпанные золотом... От земли тянет прелью.
Как хорошо в покинутых местах, покинутых людьми, но не богами, и дождь идет, и мокнет красота старинных рощ, приподнятых холмами...
Юная нимфа, кутаясь в мраморные складки, торопится к своему любовнику...
Любовник муз уединенный...
«Мама, мамочка, – дочь вбегает в кухню, – тетя Яна сплела венок! Золотой!» – «В лицей не заходили?» – «Куда?» – «Мы же с тобой были... Ты что – забыла? Там учился Пушкин...»
«Ой! А тетя Яна купила нам Сникерсы, – она роется в кармашке. – Я хотела тебе оставить, а потом съела. Случайно. Ты не обиделась? Красивый правда?» Она разворачивает пустую обертку.
«Выброси в помойку».
Александра прячет за спину: «Я же коплю. У нас все девочки копят. “Сникерсы” или “Марсы”. А тетя Яна сказала, что еще купит, и у меня будет больше всех. Звонок, звонок!» – бросается в прихожую.
«Не открывай, – я кричу вслед. – Спроси – кто?»
«Это – папочка», – возится с тугими замками, приплясывает от нетерпения.
Он роется в портфеле. Вынимает шоколадный батончик. Александра подпрыгивает, чмокает его в щеку: «Ура! Еще один “Сникерс”!» Я говорю: «Витю угости».
