Тогда он рассказал ей о Билле, рассказал все, что знал о творчестве, человеке, все хорошее, все плохое, о том, как глубоко врос в его жизнь сам. Она ничего не говорила, но, похоже, пыталась его услышать, вспомнить, что есть другой мир, мир литературы, уединенной жизни, росистых зарослей осоки.
Они устроили себе праздник — пошли ужинать в ресторан. Зал, куда попадаешь по висячему мостику, меню в узорчатом переплете. Она впервые посмотрела на Скотта. Иначе говоря, наконец-то его увидела, осознала, какими бескорыстно-необычайными были последние тридцать шесть часов, различила отпечаток этой необычайности на его лице. Они вернулись в номер. Для сочувственного, спасительного, нерасчетливого секса время по-прежнему не приспело, и Скотт задумался, все ли правильно делает. Она 5* рассказывала, потом заснула, потом растолкала его, чтобы кое-что досказать.
Они ей говорили: да, уход из секты мучителен, ты перестаешь чувствовать себя посвященным.
Они говорили: мы же знаем, ты хорошая девушка, просто сейчас у тебя трудный адаптационный период, а твои родители тем временем ждут, молятся и выписывают чеки за реанимацию твоей души.
Они заставили ее признать, что Церковь превратила ее в робота. Она повторяла нараспев: "Обработала меня — превратила в робота, обработала меня — превратила в робота". В ту ночь у нее в голове опять вспыхнули колючие лучи. Она встала с постели и попыталась что-то сказать женщине в наушниках, но губы не слушались, и спустя какое-то время она очнулась в туалете, стоя на четвереньках на полу: ее рвало национальными кушаньями со всего мира.
Они сказали ей: ну ладно, отправим тебя в центр реабилитации, где заблудшие, исчахшие души, изломанные самыми разными сектами и движениями, находят приют, получают консультации психологов.
Приехал Рик, привез одежду, карманные деньги, ящик с деликатесами, переложенными шикарной соломкой. И все поехали в аэропорт. В кармашке на дверце Карен нашла пестрый буклет "Как рассказывать детям о раке", стала его перелистывать. Когда все вылезли из машины, она увидела полицейского и кое-что придумала — подошла к нему и сказала, что ее похитили. И указала ему на похитителей, а те… есть такой глагол, который может ассоциироваться со спокойствием и уверенностью, но в действительности означает "растеряться"… Ага, вот: они окаменели. Да и вид у них был виноватый — и поделом им всем, даже двоюродному братцу с зеленым чубом. Итак, на тротуаре разгорелся многоголосый спор, слившийся с обычным гамом аэропорта. Кто-то возразил, что закон штата об опеке дает право… а Карен бросилась бежать, стремглав понеслась по залам, потом вниз по какой-то лестнице, ощущая, что легка, молода и ловка, пробилась сквозь толпу к дверям нижнего яруса, наружу, прыг в такси, и шепотом водителю: "В центр".
Она не знала, какого города этот центр, но, добравшись туда, отложила пятьдесят долларов на будущее, а остальные сунула в окошечко автобусной кассы; билет на автобус компании "Грей - хаунд"; спустя три часа она вышла в Уайт-Клауде, в городе, чье имя — Белое Облако — навеяно небом, где Скотт и увидел ее бредущей по почти безлюдной улице.
Брита сказала:
— У меня есть снимок Эвы Арнольд, сделанный в городе Уайт-Клауд, штат Канзас. По-моему, на нем как раз и изображена главная улица с кирпичным зданием — наверняка то самое, у которого остановилась Карен, когда вы с ней заговорили. И трактор почти наверняка есть, а может, комбайн, в общем, какая-то сельскохозяйственная машина с большими колесами.
— Только нас там нет, ни ее, ни меня.
— А на одном из магазинов — та вывеска с забавным словечком, про которую вы упомянули, слово, скорее всего, индейское, и вся фотография — бескрайность неба, бескрайность улицы, картина заброшенности, потрясающей и банальной, — в каком-то смысле сводится к этому странному слову на вывеске.
— Вспомнил. "Ха-Тсси-Каа". Деталь из Билла Грея. И весь город из Билла Грея, серьезно.
Наконец они поехали тем же самым маршрутом, по которому Скотт и Брита едут теперь, только, разумеется, в обратном направлении, и Карен расспрашивала о Билле. Скотт вдруг сообразил, что она впервые сказала больше десяти слов кряду о том, что не касается ее самой. Он не знал, позволит ли Билл ей остаться. Но тот, как оказалось, даже ничего не стал обсуждать. Они вошли в дом, заговорили с Биллом о поездке, и Карен, по-видимому, понравилась Биллу. В глазах у него проглянула насмешливая отрешенность, означающая: "О некоторых поступках, пока их не совершишь, нельзя наперед знать, разумные они или дурацкие".
Прочитав романы Билла, она перебралась с продавленной кушетки в постель Скотта, и ему стало казаться, что она была с ним всегда.
Билл лежал и курил, с пепельницей на груди. Всякий раз, когда он вот так укладывался, ему приходили на ум старые богачи-алкоголики в нью- Ј ^ Йоркских особняках, задыхающиеся в дыму своих медленно тлеющих матрасов.
Вошла Карен в трусах и безразмерной футболке.
— Немного полегчало, мистер Билл?
Забралась на кровать, села Биллу на живот,
выпрямилась, руки на бедрах.
Из коридора сочился свет.
— А давайте-ка вы погасите сигарету и покурите Скоттовой марихуаны. Авось поможет заснуть, если иначе успокоиться нельзя.
— Мне сейчас не до сна.
— Я к траве так и не пристрастилась — какая - то избирательная брезгливость.
— Мне после нее снится, будто у меня разрыв сердца.
— А Скотт ее курит, в основном чтобы снять напряжение — после ночной возни с рукописями или архивом.
— Сейчас мне нужно не то, что снимает, а то, что поднимает.
Она немного попрыгала на нем, пока он не застонал, потом присела на корточки.
— Он говорит, ты близко знаком с целым спектром веществ, изменяющих биохимический состав организма.
— Это разрешенные лекарства. По рецептам, выписанным врачами. Все строго по закону.
— Под одеялом что-то встрепенулось — отчетливо чувствую.
— Я тебе когда-нибудь говорил, как моя первая жена…
— Нет, по-моему. Что — как?
— Она вечно твердила, что я — один сплошной член. Я столько времени проводил запершись на замок, мне так не хотелось говорить о своей работе, а потом и обо всем прочем, что нам оставался только животный секс. Но мы и о нем не говорили.
— Секс молча.
— Она вообще не любила писателей. А я, дурак, слишком поздно это понял.
— Хорошо, ты дурак, а она? Вышла за писателя.
— Она ожидала, что мы друг под друга подладимся. Женщины верят в регулировочные механизмы. Женщины хотят конкретных вещей и умеют их добиваться. Ради будущего финансового благополучия они готовы на риск.
— А я о будущем никогда не думаю.
— Ты сама из будущего, — тихо сказал он.
Она отняла у него сигарету, загасила, потом
поставила пепельницу на пол, отпихнула подальше.
— А как это — когда снится, будто у тебя разрыв сердца?
— Паника. Бешеный пульс. Потом просыпаюсь и не могу понять — в реальности пульс подскочил или мне приснилось. Я не хочу сказать, будто сны нереальны.
— Все реально.
Вытянув руки над головой, она ловко выскользнула из футболки, и Билл едва не отвернулся. Всякий раз, когда она это проделывала, когда взметались волосы и колыхались груди, он лишь моргал, изумленный и ослепленный: каково увидеть красоту во всем ее блеске? Он мысленно превратил ее движения в фильм, в последовательность поз, в историю о застигнутой врасплох грациозности и стройности, запечатленную на кинопленке памяти. Ей никогда не узнать, что больше всего его будоражит один мимолетный миг, один кадр: выставив острые локти, она освобождается от смятой футболки, потягивается с нарочитым зевком, заставляет его забыть, на каком он свете.
— Я знаю, спрашивать неприлично.
— И тем не менее… — сказала она.
— Скотт знает, что ты ходишь ко мне наверх?
Совместными усилиями они стаскивали с
него пижаму, сначала один рукав, потом другой, но сделали передышку, потому что его одолел кашель.
— А Скотт хоть чего-то в этом доме не знает?
— Вот и я так рассудил, — сказал он.
— Он дружит с мышами. И знает, из какого окна в любую фазу Луны красивее всего падает лунный свет.
Она повернулась, чтобы откинуть одеяло и развязать тесемку на его штанах.
— И он не возражает, — сказал Билл.
— Не знаю, есть ли у него выбор. Он ведь нас еще не застрелил, так?
— Еще нет.
— И не застрелит.
— Скорее всего, не застрелит.
— И вообще, и вообще, и вообще. Зачем он меня сюда привез? Для тебя.
Билла это нисколько не утешило. Ему хотелось верить, что слова просто так слетели у нее с языка и она, как обычно, сама не поняла, что сказала. Но вдруг она в это верит. Вдруг так и есть. Хорошенькое дело: Билл воображает, будто предал Скотта, а тот все подстроил с самого начала.
Его член танцевал в ее руке.
