Ознакомительная версия.
После зимней многодневной, беспробудной, пьянки в балке, после того, как Колю навестила, по выражению Раи, белочка и ему, Коле, по телевидению объявили о присуждении ему высокого звания, все в Ялани теперь его, Колю, зовут Героем России, или, сокращённо, ГеэРом. Даже у Луши с языка срывается, бывает. Переиначивает чуть: ГэеР… Коля, ты дров принёс в подсобку?.. или: Ты сена овцам дал… ГэеР? Коля спокойно к этому относится, не заставляет звать себя по имени. В печку не суйте, мол, а звать – зовите хоть горшком.
– Здорово, – отвечает Коля. И говорит: – Да, вот решил, то чё-то это…
– Намёрзлись за зиму, – говорит Винокур.
– Намё-ёрзлись, – соглашается с ним Коля.
– Ещё и как.
– Да, поджимало.
– Там у тебя, в тайге, теплее, может, было?
– В балке, у печки.
– Как на курорте… Его, заразу, где таскало, ему кто уши обкусал?
– Иди отсюда, – говорит Коля коту. – Не трись.
– Это чё, ваш такой? – спрашивает Винокур. Смеётся.
– Наш, – говорит Коля. – Ветеран.
– Кличка такая?
– Нет. По жизни.
– Шибко, гляжу, уж потрепала. У нас такой же. Братья, может?
– А так – Ероха.
– Хрен бы с ним.
Ушёл Ероха. Юркнул в подворотню. Верный в ограде перестал чесаться.
– Гы-гы, гы-гы… Кому лафа-то – на всём готовом, как в Крыму… Крепенькую взял, – говорит Винокур, проводив взглядом кота и хлопая ладонью по опухшему карману своих спортивных, в носки заправленных, лоснящихся штанов с широкими лампасами. Nike. Он не в одних носках – в калошах. – Не горе, не беда, – говорит. Не стоит на месте, как петух перед курицей, пританцовывает, привычка у него такая, навык. – Жиденьким, пивом-то, не шибко похмелишься. Со мной маленечко не тяпнешь?
– Голову пивом не обманешь, – говорит Коля.
– Вот чё уж верно, так уж верно, – соглашается Винокур. – Мою так вовсе.
Выстрелил кто-то где-то. Пометалось окрест эхо.
– Уже стреляют.
– А им чё.
– На Бобровке, – говорит Коля.
– Уток, – говорит Винокур. – Прилетели.
– Гриша, наверное, остяк, – предполагает Коля.
– Кому ещё-то, – говорит Винокур.
– Другой ли Гриша – Фоминых.
– Вышел на пенсию – может, и Фоминых. Чем-то заняться надо мужику. По лесу бродит да стреляет.
– Провиант нынче дорогой – много не настреляешь, – говорит Коля.
– Ему на чё больше и тратиться, как не на это, – говорит Винокур. – Живёт один… Собаки только.
Самолёт загудел. Летит где-то.
Рукой по карману штанов опять хлопая, словно собаку к себе подзывая, смотрит на Колю Винокур.
– Не могу, – говорит Коля. С печалью в голосе, но твёрдо.
– А чё так?! – спрашивает Винокур. – Зарок дал Луше или как?
– Луша-то чё?
– И я так думаю.
– Не зарекался.
– Ну… дак а это? – искушает Винокур; ладонью гладит по карману.
– Разных делов поднакопилось, – говорит Коля.
– А-а, – говорит Винокур. Жилетка на нём серая, с многочисленными карманами. Мнук приезжал, дак подарил, ему она немодной стала. – Тогда понятно. Сбивать не стану с панталыку. Хотя работа-то – не волк…
– А так бы чё…
– Ну, дак а это…
– Да нет, не буду.
– По граммульке?
– Ещё и к матери идти…
– Святое дело.
– Ну.
– Не стану донимать.
Белый след на небе появился. Чертится с запада на восток. Крест получается. Андреевский. Прежний же с неба не снесло ещё, лишь покосило.
– Давно из лесу-то вернулся? – спрашивает Винокур.
– Позавчерась, – отвечает Коля.
– Не видно было.
– Ну, я это…
– А я пойду, маленько дёрну, – говорит Винокур. И спрашивает, пританцовывая: – Плетиков дома?
– Я не видел.
– То одному-то… С ним уж давненько не встречались. Песни-то пели вчерась, слышал? – спрашивает Винокур.
– Слышал, – отвечает Коля.
– Дак это мы.
– Я догадался.
– Тока под утро с ним расстались. Луша не плакала?
– Навзрыд.
– Жалестно так, дак и заплачешь… Гы-гы, гы-гы… Ну, я почапал… Таисья дома, дак попрёт, – говорит Винокур.
– Попрёт, – соглашается Коля.
– Не горе, не беда… С весёлых начали, потом уж… тоска взяла нас, одолела. А одному мне будет много. И не открыть я не смогу, купил-то если…
– Да я… это…
– Купил, дак как, скажи, не распечатать? На стол поставить – и смотреть?.. Ага. Не горе, не беда… А не допить я не смогу, если открою… Не получается так, не выходит. Таисью надо обхитрить. На пару с другом как-нибудь обманем, и тот с похмелья – чё-нибудь придумат… Из дому, может, как-то выманю?.. Там духота. А на полянке – красота. Ну, здря ты, Коля.
– Я бы…
– Ладно.
Ушёл Винокур.
Как на шарнирах.
Воротами плетиковского дома вскоре хлопнул. Тихо пока – Таисья не шумит. Было бы слышно – голосистая.
Сидит Коля. На лавочке. У палисадника. А в палисаднике…
Растения.
Щебечут птицы.
Через улицу, наискосок, в огороде, лесник, Владимир Нестеров, ополовиненный зарод перемётывает в стог. Трудятся вместе с ним три деушки, его дочери. Володя в камуфляжном костюме, с закинутым на голову капюшоном, чтобы сенная труха за шиворот не сыпалась; девчонки – в белых платочках и в белых, как на подбор, мужских рубахах, выпущенных поверх штанов защитного цвета. Подскребают, поправляют.
Девчонки славные, Володе повезло.
Вспомнилось Коле, как они когда-то – он, мать и отец – ходили на покос. Как под берёзой, отдыхая, пили чай возле костра, на обустроенном отцом уютном таборе… как мать с отцом вели беседу.
Всгрустнулось Коле.
Теперь Коля в одиночку сено заготавливает, будто бобыль, – и на Лушиных овец, а тем немало сена надо в зиму, и на материну корову – та от неё избавиться никак не хочет. И никого не нанимает Коля. Вручную косит. Луша, конечно, помогает – грести, ворочать и метать.
Вроде и в теле, но… сноровистая.
Пришла Луша. Как она шла, Коля следил. Шла – как гусыня. Принесла – в одной авоське пять буханок хлеба, в другой – полсотни пачек папирос, два куска хозяйственного мыла и бутылку с постным маслом.
– Купила? – спрашивает Коля, хоть и видит, что купила.
– Купила, – отвечает Луша, хоть и знает, что он, Коля, видит, что она купила, а спрашивает для проформы. – Теперь закуришься – позеленешь – столько всоси в себя отравы.
Щёки у Луши раскраснелись. Глаза – как небо – голубые.
А так-то серые… обычно. А то и жёлтые… быват. Когда рассердится, как тигра. Ну, это редко… Доведу-то. В глаза тогда уж не гляжу… то – как на сварку… и ослепнешь. – Коля вполне мог так подумать. Подумал, может.
Плащ на Луше синий. Без пояса. В марте барана продала, деньжат чуть выручила – и купила.
Полупальто. Как на неё как будто шитое. Она в нём это…
– Не позеленею, – говорит Коля.
– Да уж почти, – говорит Луша. – Бледный пока, ещё маленько, и подстроишься… Будешь, как гусеница… на капусте.
– К матери схожу, – говорит Коля. – Попроведую.
– Сходи, сходи, – говорит Луша. – Та заждалась уж.
– Пачку возьму.
Поставила Луша авоськи на лавочку. Пальцы, пока несла покупки, занемели – разминает.
– Бери, – говорит.
Достал Коля из авоськи пачку «Беломора», в карман пиджака её сунул; руку в кармане так и держит.
– То уж закончились… две паперёсины осталось.
– Вот где беда-то, – говорит Луша.
– Да не беда, – говорит Коля. – Если пойду-то… чтобы было.
– Слышал, нет? – спрашивает Луша.
– Чё? – спрашивает Коля.
– А Ваню Голублева клёш-то окусил… ансафалитный, – говорит Луша. И говорит: – Болет он шибко. Видела Катю, та сказала. В город поехала, к нему. Лица на бабе нет совсем – личина. Оно понятно: жалко – мать идь.
– Худо, – говорит Коля, глядя на сапоги свои – поблекли. Сказал не сразу. Долго устраивал в кармане пачку папирос, рядом со старой. – Чтоб не помялась, – говорит. Себе, конечно. Луше об этом знать не интересно. Вынул вдруг новую, в другой карман её переложил: – Раздельно будут пусть, чтобы не спутать. Сначала эту надо докурить да выбросить, чтоб не мешалась, – думает вслух он, Коля; рассуждает.
– Не заблудись… в карманах-то своих.
– Не заблужусь.
– А то и руку потеряшь в них… Да как не худо, – глядя на Колю, Луша говорит. – Ишшо как худо. Какой-то клёш, едва и разглядишь, а тварь какая. Откуда взялся? Кто занёс?.. Всяко быват и… Осподи, помилуй. Вон Костя Шадрин – инвалид. А Саня, брат его, тот помер. Там вроде не на что смотреть, с семечко шшавеля, а вон чё… валит человека.
– Ты чё заране-то…
– Дак вот!.. И заползёт, не уследишь, и не заметишь, как вопьётся, эта букарица, и зла в ней сколько. Всё к одному – к концу… Свечку, войду, в избе поставлю. Перед Николой. Нет Пантелеймона-то, плохо. В церковь поедет кто, дак закажу. Во здравие… И Богородице, и Врачевателю. Парень такой – на загляденье. Статный. И на лицо. Не пьёт, не курит. Нынче таких-то поишши.
Ознакомительная версия.
