Почему так не могло быть в действительности? Это становилось действительностью.
И действительно так было. Ведь из-за грохота поезда и шума ветра, колыхавшего штору, они не расслышали многих фраз. Теперь Кальмар был почти уверен, что незнакомец произнес эту фразу.
Впрочем, это уже не имело значения. Самый сложный вопрос был решен. Кальмар убедил себя раз и навсегда, что ни в чем не виновен, и больше об этом не думал.
И все-таки, остались заботы, от которых не так-то легко было избавиться. Например, в воскресенье, когда они, по обыкновению, ехали в Пуасси, жена, сидевшая в машине рядом с ним, сначала обратила внимание на то, что уже желтеют листья. Затем, когда они проехали еще несколько сот метров вздохнула:
— Жизнь нынче еще больше вздорожала… Просто ужасно!
Он не ответил, фраза ответа не требовала, и он знал, что продолжение не замедлит последовать.
— Вчера я была на авеню Ваграм и остановилась возле магазина, где раньше были вполне доступные цены. В витрине выставлен очень скромный костюмчик цвета опавших листьев. Он очень бы мне пошел. Немного напоминает костюм, какие продают у «Шанель». Кстати, в том самом магазине я купила себе в прошлом году зеленое шерстяное платьице… Вхожу, спрашиваю, сколько стоит… Угадай…
— Ну откуда же мне знать…
— Триста двадцать девять франков!.. Триста двадцать девять франков за костюмчик, который видишь на каждом шагу…
— Ты не купила?
— Да ты с ума сошел? Ты понимаешь, что говоришь?
— Я считаю, что если он тебе нравится, то ты зря… Завтра же купи его…
Триста с чем-то франков! Что значит такая сумма для обладателя более полутора миллионов?
— О чем ты только думаешь! Можно подумать, что ты не знаешь цену деньгам? Ты что, забыл, что скоро надо покупать детям всю зимнюю одежду — просто с ума сойти, как они растут…
Ему вдруг стало жаль ее, жаль их всех. Долгие годы он жил, не отдавая себе отчета в том, сколь скромным был уровень их жизни. В детстве, конечно, ему хотелось иметь кучу вещей, но они были недоступны для него, особенно после смерти отца. Даже мороженое ему покупали только по воскресеньям и большим праздникам.
Он всегда носил обувь грубее, чем у большинства товарищей по колледжу, так как ему покупали то, что попрочней. На новый костюм он имел право только раз в год, на новое пальто — раз в два года, даже если он из них вырастал.
Первое время после женитьбы они жили очень стесненно, особенно в последние дни месяца, и можно по пальцам пересчитать, сколько раз они завтракали или обедали у Этьена — в более чем скромном ресторане.
Жюстен предпочитал об этом не думать, делая вид, что не замечает, но был почти уверен, что в иные месяцы, 25 или 26 числа, его жене приходилось брать в долг у родителей, чтобы «свести концы с концами».
И вот теперь после тринадцати лет семейной жизни бедняжке Доминике приходилось отказывать себе в каком-то костюмчике, которым, наверно, она долго любовалась в витрине, прежде чем решилась войти в магазин и спросить цену. И, должно быть, смущенно пробормотала:
— Я зайду потом вместе с мужем…
А Жозе, которая покаялась ему в том, что потребовала новый свитер, тогда как не испытывала в нем крайней необходимости, и считала, что этим увеличивает его заботы и усталость…
— О чем ты задумался, Жюстен?
— Ни о чем… Просто смотрю на идущую впереди машину и думаю, обгонит ли она фургон…
— Как поживает Боб?
— Прекрасно, как всегда.
— Завел себе новую подружку?
— Понятия не имею. Ведь ты прекрасно знаешь, что после твоего возвращения я с ним нигде не был.
— Но ты мог ее увидеть, выходя из конторы.
— Ты полагаешь, что она ждет его на тротуаре, как мамаша своих детей у школы?
— Нет, но когда вы идете с ним выпить аперитив…
Сигнал тревоги сработал.
— С чего это ты взяла?
Кальмар старался выиграть время, собраться с мыслями.
— А разве по дороге домой ты иной раз не заглядываешь куда-нибудь выпить?
Несомненно, она учуяла запах. И в самом деле, всякий раз, когда Жюстен отправлялся читать «Трибюн де Лозанн», он пил аперитив.
— Изредка случается, но не обязательно в компании с Бобом…
Не нужно было называть общих знакомых, которых она часто встречала. Правда, иногда они проводили вечер с Бобом, но не часто, и лишнего наговаривать не стоит.
«Я на вас сержусь, Боб. Вы развращаете моего мужа…»
(Само собой разумеется, с тех пор, как она вышла замуж за Кальмара, она уже не говорила Бобу «ты»).
«Я, Доминика?»
(Прожив с ней два-три месяца, Боб, конечно, не называл ее «мадам»),
«Ну, конечно, вы каждый день вместе пьете аперитив…»
Опасно! Теперь все становилось опасным, даже запах спиртного!
— Ты забыла, что в кабинете у Шаллана есть бар и в те дни, когда у него хорошее настроение, он угощает нас вместо клиентов…
— Видно, у него последнее время часто бывает хорошее настроение. Должно быть, отпуск принес ему больше пользы, чем тебе… Кстати, где он отдыхал?
— В Сен-Валери-ан-Ко. Там у него маленькая яхта, и он проводит большую часть времени в море.
— Вместе с женой?
— Этого он мне не говорил…
— Я успею прокатиться верхом до завтрака, папа?
— Да, дорогая…
Еще немного потерпеть — он сможет пойти спать в какой-нибудь комнате над рестораном. И на том спасибо.
Прошло несколько тоскливых, мучительных недель. Иногда на работе или дома за столом Кальмар вдруг чувствовал, как его прошибает холодный пот, как напрягаются нервы, как внезапно перехватывает дыхание. В эти минуты любой направленный на него взгляд казался ему невыносимым.
Мало-помалу ему удалось себя убедить, что деньги перешли в его собственность, что получил он их на законном основании и было бы несправедливо, чудовищно глупо не воспользоваться ими. Ну, почему бы не купить себе какой-нибудь вещицы, о которой он мечтал годами, или не сделать подарка жене и детям?
А иногда он даже начинал волноваться: не исчезли ли деньги из чемоданчика.
Ключ от автомата, который он менял каждые пять дней, перенося чемоданчик с вокзала на вокзал, лежал у него в кармане, и он вечно опасался, как бы Доминика не спросила, от чего этот ключ.
Поскольку по истечении установленного срока служитель должен открыть автомат и отнести содержимое в камеру хранения, значит, у него есть дубликат ключа. Разве не мог какой-нибудь служащий, встречавший Жюстена в своем отсеке и видевший, как он отпирает гнездо, поинтересоваться…
Едва ли. Не может этого быть, но после того, что произошло в Лозанне, Кальмар готов был поверить самому нелепому предположению.
Он не мечтал о богатстве. Ему и в голову не приходило что-нибудь изменить в своей жизни, оставить службу у мосье Боделена, снять другую квартиру, отправиться бездельничать в Лазурный берег или купить дом в деревне.
Если бы он и отказался от привычного распорядка жизни, вырвался из привычной обстановки, то почувствовал бы себя выбитым из колеи.
Ему хотелось только одного: удовлетворить самые скромные свои желания, самые скромные, с детства питаемые мечты. Например, купить себе такой перочинный ножик, какой он видел когда-то еще школьником в лавочке у папаши Каша, оружейника из Жиена. Или время от времени делать небольшие подарки жене, детям.
По воскресеньям — если семейство Кальмара не ехало в Пуасси, они отправлялись на прогулку посмотреть на витрины и, затерявшись в толпе, бродили по Елисейским Полям, авеню Матиньон или улице Фобур-Сент-Онорэ.
— Смотри, папа…
Какая-то безделушка в несколько франков, тем не менее мать тащит девочку дальше…
— На что она тебе? Если покупать все, что тебе захочется…
А разве у самой Доминики не загорались глаза при виде какой-нибудь сумочки или шелкового платка в витрине «Гермеса» или в другом магазине?
Как раз такие мелочи и доставили бы им самое большое удовольствие, и он с наслаждением бы покупал их — без долгих споров, без мучительных колебаний, предшествовавших каждой покупке. Войти в магазин. Выбрать, что тебе хочется, не спрашивая о цене…
Все чаще он вспоминал грабителей из Бостона и в конце концов стал ими восхищаться, считая, что их несправедливо посадили за решетку по меньшей мере на пятнадцать лет, тогда как они не притронулись ни к одному банкноту, не доставили себе ни малейшего удовольствия и никогда уже не смогут это сделать.
А тот бедняга, их сообщник, который не удержался и, потеряв голову, предал их за неделю до истечения срока давности. Уж очень велик был соблазн почувствовать себя богатым человеком…
Но в октябре и у Жюстена не хватило выдержки. Он отправился во второй или в третий раз на вокзал Сен-Лазар, прошел со своим чемоданчиком в туалет и, запершись, открыл его как бы для того, чтобы удостовериться, не положил ли кто вместо его богатства старые газеты.
