— Спасибо тебе, Клара!
— Ну, а как иначе? Пока ты спал, уже в доме, мы с нею обо всем поговорили. И не только с мамкой. Все меня в оборот взяли. Никто с нашим разводом не согласился и не признал его. Упрекали, что души не имею, с тобою не считаюсь. Короче, промыли мозги. А потом и телефонами обменялись. Теперь звонить будут. Я и не знала, что у нас с тобой столько родни!
— Ты еще одного не видела, какой на Дальнем Востоке служит. Он матери прислал телеграмму и деньги. Обещает на Новый год приехать.
— В отпуск?
— Да кто его знает! Мы с ним редко переписывались, мало общались. Он раньше всех из дома ушел. Отцу за все годы ни черкнул ни строчки. А матери сестры и братья его письма читали. От них она знала о нем все.
— Страшно так жить, как твой отец. Вокруг одни враги. И ни одного друга. Сам себя обокрал. Даже лес не любил его. Выдавил из жизни, как чужака. Не приведись никому такой доли.
— Понимаешь, его обидели люди, свои, деревенские. И он мстил всем, огульно ненавидел и не считал за человеков. Мы тоже не прижились в деревне. Ни с кем не дружили и никого не понимали, только мать со всеми ладила и дружила, но она там своя. Кровинка от крови. Потому, ее в деревне уважают. Помнят с детства. Вон сколько людей пришли на похороны. Не из-за отца, из уваженья к матери. Если б не то, ни могилу выкопать, ни гроб отнести на кладбище, желающих не нашли бы. А мамку одну не оставят. Всегда найдется кому помочь и утешить. Я за нее спокоен. А что касается отца, он не только деревенских, нас, своих детей изводил и ненавидел. Если кому помог, потом попрекал. Да так, что его помощи никто не радовался и не вспоминал папаню добрым словом. Не дай Бог быть таким отцом как он!
— Давай позвоним Алеше, позовем к себе!
— Насовсем? — уточнил Степа.
— Разумеется. Мы вместе отметим примирение. И никогда больше не повторим глупое. Мы могли потерять друг друга навсегда. Хорошо, что это не случилось!
— А значит, не зря в деревню съездили! Не всякие похороны горе. Есть исключения из правил, — поддержал жену Степка и продолжил посерьезнев:
— Пусть бы нашего сына обошли такие испытания. Ему нельзя повторять наши ошибки. Они не просто укорачивают жизнь, они делают ее наказанием…
Человек с утра взялся ремонтировать дачу. Дел много, а старый домишко запущен. Все руки не доходили. Покосились окна и двери, подгнило и провалилось облупившееся крыльцо, на стены лучше не смотреть, давно пора было прошпаклевать бревна. Двор захламлен. Когда его подметали в последний раз, никто не помнил. Забор давно походил на пьяного мужика стоявшего на полусогнутых ногах.
Хозяин грустно оглядел ветхий домишко. Вздохнул, подумав, сумеет ли справиться со всеми делами за время отпуска? С сомненьем покачал головой. Все не так просто. Помимо сил и времени нужны материалы. Легко ли привезти их в деревеньку? В одни руки все не одолеть. А куда деваться, если в семье кроме него ни одного мужика. А с баб что возьмешь? Они ни к чему не приспособлены.
В своей деревне тоже рассчитывать не на кого. Людишек совсем мало, да и те, такие же, как этот домишко, старые и квелые, на ногах едва держатся. Кольку едва узнают, да что там он, своих старух в двух шагах не видят.
Все кто были еще в силах, уехали из деревни в город. Оно и понятно. Там и жить, и прокормиться легче, всегда можно сыскать работу. В деревне ее давно уже нет.
Николай огляделся вокруг. Все те же заброшенные, заросшие бурьяном поля. И только возле десятка домов видны огороды, даже палисадники. Возле его дачи самый большой участок, мать старается, не сидит без дела, хотя возраст серьезный, в доме не удержать. С домом ей, конечно не справиться. Зато на огород любо глянуть. Тут все имеется, растет, цветет и пахнет, и притом ни единого сорняка. Все с корнем поизвела. Огородом гордится, а вот избуха вовсе состарилась, окривела, обветшала, хотя и у других хатенки не лучше, словно следом за хозяевами на погост собрались. А что поделаешь, коль сил на них не остается. Вот и доживает свой век кто как может.
Николай уже через два дня приехал на грузовике, доверху загруженном всякими материалами. Из кузова торчали рубероид и сетка-рабица, рамы и ящики со стеклом, краской, гвоздями, готовые двери и шпунтованная доска. Всего не перечислить. Все привезенное мужик перегрузил в сарай. И тут же взялся за дело. Пот заливал лицо, но человек не слезал с крыши. Ее первую покрыть требовалось новым рубероидом. В доме весь потолок протек. Самому бы ладно, а вот мать жаль. Уже третий год помочь просила поднять избу. А кто еще поможет? Коля — сын единственный, на него вся надежда. Так и уговорила.
Всю неделю, не разгибая спины, работал человек. Вставал чуть свет, ложился уже в потемках, а работы не убывало. Дом медленно выпрямлялся. Менял лицо. Вот уж и новые окна появились, другая дверь стоит, не узнать крыльцо, пазы в бревнах прошпаклеваны. Мать потихоньку приводит в порядок двор, собирает в кучу дрова, выгребает, выметает мусор, выносит его подальше от дома и все ждет, когда сын за забор возьмется, заменит калитку, вкопает лавочку, чтоб красиво было, как когда-то.
Сидеть на той лавке иль скамейке уже некому. Не то, что раньше было, возле дома песни и смех не смолкали, места не хватало. Нынче, приметив скамью, лишь усмехнутся старики. Кому она нужна эта старая память? Кто присядет передохнуть? Ушла молодость, и жизнь давно на закат покатила. Потеряны силы. Не держат ноги. И только Николай возится с домом, звенит пилой, стучит молотком, один за всех будит спозаранок деревушку, напоминая, что жизнь в ней не умерла окончательно.
А через неделю к Николаю друзья приехали. Трое мужиков, прямо из города. Подкатили к самой калитке, вошли во двор и, увидев хозяина, навстречу пошли. Придержали чердачную лестницу, там человек не только дверь заменил, а и забил все щели, другую щеколду на двери приладил. Хотел новую лестницу сбить, но гости объявились, — опустился с чердака.
— Ну, привет, дружбан! Поздравить возникли, — улыбались все трое.
— С чем? — удивился человек неподдельно.
— С днем рожденья!
— Или ты это позабыл?
— Ну, блин, даешь! Пошли в дом!
— Мам! Давай в избу! — махнул рукой, позвал с огорода. Женщина, увидев приехавших, заторопилась в избу. О дне рождения сына и она забыла. Заботы вышибли из памяти светлую дату и женщина смутилась:
— Прости, сынок! — сказала, краснея, и, шмыгнув в домишко, засуетилась.
— Не хлопочите. Мы все привезли. Присядьте с нами, отдохните, — доставал Иван из сумок продукты, выкладывал на стол хлеб и колбасу, сыр и рыбу. Чего ж только не было в пакетах. Мужчины приехали сюда ни в первый раз и знали, что деревенский магазин давно не работает и за каждой буханкой хлеба приходится ходить и ездить за десяток километров в другое, большое село. Туда каждый день не набегаешься. Вот и набрали впрок, чтоб меньше мороки было. Сами все нарезали, разложили по тарелкам, на стол поставили. Присели вместе с хозяевами:
— А мы тебя обыскались. Домой звонили, на работу приходили. Ну, там сказали, что ты в отпуске. Когда выйдешь, никто не знает. Так и ответили, мол, у него одних переработок на все лето и ни у кого не хватит совести сорвать тебя. Мол, всех выручал, пусть отдохнет от нас…
— Во! Сознательные! — рассмеялся Николай довольно. И спросил:
— А мои, дома, что ответили?
— На Вальку поначалу нарвались. Она, как всегда, ни хрена не знает. Пошла искать тебя в ванне, в туалете, вернулась к телефону, сказала, что не нашла. А вечером твоя старшенькая сказала, что ты в деревне. Уже вторую неделю отдыхаешь, — рассмеялись друзья.
— Вся спина в мыле от отдыха! — не сдержалась мать и добавила:
— Хоть бы когда-нибудь приехали подмочь, так ведь не едут. Чего ж сами не появляются ко мне на отдых? Иль деревенский курорт не по нраву?
— Вика сказала, что на выходные к тебе собирается. Соскучилась. А вот Анжелка промолчала. Ей, как я понял, неохота город покидать. У нее во дворе полно друзей, скучать некогда.
— Ладно! У всех свои радости! — отмахнулся Николай.
— Слышь, Коль, а я завтра в отпуск ухожу. Никуда не хочу ехать. Прикачу к тебе на недельку, авось, лишним не буду, не помешаю, от города отдохну. У вас здесь райская тишина. Соловьи поют, слышите? А у меня под окнами трамваи звенят и забулдыги орут до самого утра. Ладно б мужики, а то и бабы сворами тусуются. От их частушек уши в воронку скручиваются. Ни то рядом пройти, на лоджии стоять стыдно. Они ж во все горло орут:
Гармонист, гармонист, гармонист удаленький, сам большой, гармонь большая, а херочек маленький…
Мужики от души рассмеялись, а Иван продолжил:
— Эта самая скромная. Другие с таким перцем, что не верится, будто бабы поют. Видел, как однажды к ним менты подошли. Велели прекратить горланить и петь матерное. Так эти телки их пощупали, обоих. Навалились кучей, зажали, и даже на форму не глянули, тискали, сколько хотели. Может, и до худшего дошло, если б подмога вовремя не подоспела. Целая машина легавых. Бабы мигом врассыпную, поняли, со всеми не справятся. Все ж двоих отловили и увезли в машине. Так сразу на улице тихо стало. Целую неделю не орали. Но потом снова запели. Пьяной бабе не то мент, сам черт брат родной, никого не боятся.
