— Выходит, всех достал! Не только нас! — хмыкнул Степан, посмотрел на Клару.
— Толик не позволил ребенка бить, и самого выкинул из дома! Постоял за семью! А ты ничего не смог, молчал, как лопух! — вскипела баба вспомнив:
— Как он меня обозвал тогда, а за что?
— Ну, насчет оскорблений, давай не будем! Ты у него в долгу не осталась, полную пазуху натолкала. А вот насчет Алеши, молчу. Надо было ему вломить. Но не насмелился!
— Степка! Ён же тебя за эдакое на кулак бы замотал. Иль запамятовал, как Прохор бился с деревенскими, один супротив всех мужиков! Его неможно было злить. Сам ведаешь, мог душу выпустить окаянный бес, — всплеснула руками мать.
— А как же Толик одолел и выгнал?
— Соседи милицию вызвали. Шум услышали и выручили меня, — признался брат тихо.
— А нас подвел под развод! — сознался Степка глухо.
— Как? — опешили все за столом. Мать, глянув на сына, заплакала:
— Выходит, разбил семью, проклятый лешак?
— Степка, что же ты молчал?
— А чем бы помогли?
— Эх-х, вы, дурачье, нашли из-за кого скандалить и разбегаться!
— Мне больно было за сына, что не сумел защитить от своего отца, — заплакала Клара.
— Знаешь, мы от него не могли отнять свою мамку! Уж ее каждый день мордовал. А нас заступников, всех вырубал одним ударом. До бессознанья вламывал всем. А потом каждому медведю в лесу хвалился, что башки нам на задницы свернул!
— Иль не могли кучей на него насесть и одолеть? Хотя бы за мать? — не верилось Ивану.
— Сколько раз пытались. Так он калеками чуть не оставил. Всякое бывало, от того и теперь простить не можем. Вон Настю с Анкой чуть не порешил. Они тогда вовсе зелеными были. Еле откачали их. Страх перед ним в крови сидел. И неспроста.
— А от чего он был таким психом? — не выдержал Димка.
— У них в роду все мужики были буйными. Когда-то их раскулачили. Отняли все и сюда пригнали как на высылку, насовсем, голых и голодных. Со всей семьи и половины не осталось. С голодухи и от холода, от болезней поумирали. Живые озверели от горя. Местные с ними не дружили и не помогали, от того лютовали, что вкруг себя людей не увидели. Потому оборзели на всех, никому не верили, никого не признавали. Так вот и жили ворогами, — говорила мать.
— А как вы за такого замуж вышли?
— Полюбила его, красивым был, ладным парнем, все умел. Золотые руки имел. Вот и вышла бездумно. Ежли б знала наперед свою долю, может и подумала, не спешила.
— Он сразу был таким?
— Нет, Ванятка! Не враз! Годов пять ладом все шло. А тут с деревенскими не заладилось. Его сестру скопом понасиловали. В той гурьбе мой брат оказался. Прошка прознал. Со всеми расквитался, мой Сеня последним оставался, и я чуяла, что не минет он рук Прохора. Присоветовала уехать с глаз подальше. Брат послушался. А мужик мой, потеряв его из виду, три раза поджигал избу родителей. Никак не мог успокоиться и простить. А брат в Сибирь уехал. Там много годов прожил. Приехал сюда на похороны матери, думал, что Прохор забыл и простил его. Но, зря надеялся. Тот подкараулил возле дома и если б ни собака, сгубил бы брательника. Да пес хороший был. Накинулся враз и за горло. Еле спасли врачи Прошку. Брат, конечно, в Сибирь воротился, а мой мужик до меня добрался. За все разом вламывал. Сколько раз хотела от него уйти, пока живая. Он вертал без уговоров. Говорил, что иначе порешит родителев. А что с него взять? Когда его сестра померла от насилья, он глумным сделался.
— Сколько лет сестре было?
— Она младшей росла, поскребышем, восемнадцать годов должно бы исполниться, но не дожила. Повесилась с позора. За нее Прошка сгубил много виноватых. И по его душу деревня охотилась. Годов за пять до погибели все успокоились, но не простили обид. Хотя мой брат уже помер в Сибири от чахотки, не стало и родителев. А Прохор едино лютовал на всех. Ни с кем, окромя баб, делов не имел и не дружился.
— Мам, ну а мы и ты причем?
— За что он нас ненавидел?
— И верно, даже свою мать обижал!
— У него все вокруг были виноваты, и вы, потому, что я вас родила! — заплакала горько.
— Ты ж не раскулачивала, не насиловала его сестру! Почему на тебе отрывался?
— На всех кто рядом был. Нервы Прошку подвели, больной стал на голову. Так и помер по-глупому. Сам Бог его убрал. Вся деревня эдакое сказала. Видать, правы люди. Нельзя жить злобой! Она, едино погубит виноватого. Всюду сыщет и сведет счеты за каждую душу, — сказала мать.
— Зачем ему нужно было разбивать семьи? — удивлялся Иван.
— Дети не просили благословенья, не советовались с ним. Это Прохора бесило. Ведь зятьев и невесток получали со стороны, вовсе незнакомых, чужих, вот и не мог смириться, свирепел. Хотя угодить ему никто не мог.
— А потому, не советовались. Помню, как сам подошел к нему с таким делом, сказал, что понравилась мне девка из деревни. Хотел взять ее в жены еще до службы в армии. Лучше б я не говорил ничего. Папашка на всю деревню разорался. Как он меня грязью облил, с головы до ног. Пообещал все поотрывать и самого утопить в канаве, если я еще раз о той девке вспомню. На смех поднял. После того не только подойти к той девчонке, даже оглядываться в ее сторону не смел. А кода женился, и не подумал приглашать его.
— Никто с ним не советовался, ни с мужьями, ни с женами не знакомили. И все неспроста, каждый знал, чем рискует…
— Именем и семьей, — глухо подытожил Степан и продолжил:
— Он один раз завалился ко мне на работу, а коллеги и нынче помнят, анекдоты о нем рассказывают. Каково мне их слушать? Краснею, как пацан…
— А сколько позора во дворе хватили из-за него? Людям в глаза хоть не смотри, — поддержала Клара.
— Ну, он дурак! И вы не лучше. Развелись из-за него. Вот теперь нет его! А меж вами уже пропасть. Стоил он ваших жизней? Помириться нужно, ведь у вас сын! — говорил Толик.
— За себя простила б, а за сына не могу забыть! — упорствовала Клара.
— Тогда мы все поразбежались бы! Или я своего сына не люблю! А ведь и его поймал отец за уши. Грозил с балкона выбросить. Конечно, сцепились. Он меня за шкирняк схватил и чуть не выкинул во двор. Рад был бы вломить, но я против него козявка жалкая, не одолел бы ни за что.
— А у меня жену побил. Я за нож схватился, в глазах потемнело. И саданул бы, но тятька опередил. Как поддел на кулак, я кувыркался через всю кухню в коридор и зубами в стенку вцепился, встать не смог. А он ногой на горло мне наступил и грозит:
— Размажу, как клопа!
— Вот и поговори с ним!
— Помиритесь вы, ребята! Умоляю, семьей живите. Никто боле помеху не учинит. Об сыне подумайте, — просила мать.
Все ждали, когда схлынет вода и можно будет навестить могилу Прохора, помянуть его и поехать по домам. Степка, как и все, частенько смотрел в окно. За ним стихал дождь, очищалось от серых туч небо, но вода еще не убывала. Ни одна машина не рисковала выехать на дорогу. Деревня обезлюдела. Ни голоса, ни звука во дворах. Только собаки жалобно скулили, забравшись на крыши конур, и ждали, когда хозяева сжалятся и запустят в дом…
Дождь прекратился к обеду. Иван, Димка и Володька взялись за трубу. Сбрасывали старый кирпич, поднимали новый, потом подавали наверх раствор. Толик с Андреем тоже не сидели без дела, чистили канаву, чтобы поскорее ушла вода со двора. Степка ремонтировал чердачную лестницу. Женщины вычерпывали воду из подвала, готовили поесть, прибирались в доме.
— Хоть теперь спокойно заживете, никто душу мотать не будет, — пожалела Настя мать.
— Через сорок ден, глядишь, оставит в покое.
— А что может сделать? — оглянулась в испуге.
— Да разве его угадаешь? — отмахнулась вяло.
— Мам! Давай на это время ко мне!
— Хозяйство кто доглядит, Вовке не порваться на части. А Прошке, коль моча в голову долбанет, всюду достанет. Нынче под утро вовсе задергал. Щипал, совсем измучил. Гля, все руки в синяках, — задрала рукав халата.
— Гляньте, всю до черна исщипал изверг! — возмутилась Настя.
— Всю жизнь с ним вот эдак маялась, — призналась женщина, тяжело вздохнув.
— Ты хоть на Рождество приедь ко мне в гости, — заранее пригласила Анна.
— Коль доживу, може наведаюсь, — ответила устало.
— А к нам? — спросила Клара.
— Ты, поначалу семью наладь, а уж опосля зови. К разводягам не поеду. На что мне душу свою рвать. Я не меньше, поболе тебя пережила и вынесла. Но семью не порушила. Детей не опозорила разводом. Хоть причин хватало выше макушки.
— Наверное, любила? — спросила Клара.
— То поначалу, а посля все ушло. Все с души выбил и вытравил. Остался страх и стыд перед детьми…
— Да кто бы тебя осудил? — качал головой Степан.
— Бог бы не простил. Ить мы с Прошкой были венчаны. И я перед иконами обещалась с ним до гробовой доски жить. Перед ним неможно брехать, взыщется. Когда навовсе терпенья не хватало, и уходила к отцу в дом, там оба родителя совестили, что клятву нарушаю, и не мешали Прошке вертать меня в обрат. Все бабы со своими мужиками маются. Но живут и поныне. Иначе не можно. Всем ведомо, что первый муж от Бога! Другие от нечистого! Они лучше первого не бывают, — сказала уверенно.
