– Нужда, – выдавила она, неуклюже поворачиваясь на стуле (изящества, главного в женщине, в ней было явно маловато).
Житие Оксаны было нехитрым и коротким: родилась в Харькове, ходила в детсад, отца перевели во Владивосток, там училась в школе, потом отец потерял работу, надо было возвращаться в Харьков…
– Родители живы? – спросил Тилле.
– Умерли, – ляпнул я за нее, помня о разговоре внизу.
– Когда, где, как?
Я перевел вопрос. Оксана вдруг замялась:
– Вообще-то они живы, но я с ними навсегда поссорилась. Это в моем сердце они умерли.
Я опешил:
– Ах, в сердце!.. Здесь не опера! Я уже сказал, что умерли, – зловеще прошептал я, подумав: «Если все бабы дуры, то эта, видимо, из самых больших…»
– Ну, пусть тогда умерли, – согласилась она.
– Когда, как?.. Он ждет ответа! – в панике подстегнул я ее.
– Авария? – Она полувопросительно уставилась на меня.
«Вот дуреха!» – разозлился я и перевел:
– Да, говорит, в дорожном происшествии.
– Когда? Где? – Тилле ждал конкретных данных.
– На шоссе, в 1995 году, дождь лил, скользко было, они с грибами шли и под грузовик оба попали, – ответила Оксана, а я, переводя эту чушь, с холодком подумал, что вляпываюсь в глупое дело: зачем-то вру сам и вынуждаю врать ее, нарушая тем самым главные заповеди толмачей.
Но, к счастью, Тилле удовлетворился этими данными и перешел к братьям и сестрам, которых не было, а я в душе зарекся вылезать с инициативами.
– Есть ли родственники, бабушки-дедушки, дяди-тети? – продолжал Тилле.
Оксана в замешательстве растянула локти по столу, уложила свою объемистую грудь на стол:
– Неа, никого нет. Бабуня умерла, а дедушка в дурдоме сидит. Рехнулся после смерти бабуни: стал всюду в ее шляпке и с ее сумкой ходить… Из дому убегать… Вот и посадили. Отец сам повез и сдал в дурдом.
– Когда?
– А вот в прошлом году.
– Как – в прошлом году? Вы же говорите, что ваши родители погибли в 95-м? – прищурился Тилле.
Оксана растерянно захлопала глазами. Я смотрел в стол. Она, глубоко вздохнув, убрала со стола грудь и начала плести:
– А… Э… Это… А это папа его раньше сдал, когда дедушка первый раз свихнулся и всех курей перерезал. Дедушка потом убежал из дурдома, а когда бабуня умерла, то он опять погнал и сам пошел в дурдом сдаваться…
– Это тебя надо в дурдом сдать! – проворчал я, переводя этот бред слово в слово.
Тилле сменил тему:
– Дальше. Чем занимались после школы? Работали?
– На бухгалтера училась, но потом не работала. Где работать, если бухгалтера со стажем голодают?.. Да, еще полгода в индейковедческой раболатории уборщицей отпахала…
– Где?
– Ну, у нас есть колледж битой птицы, при нем есть раболатория, где мясо индюшек под микроскопами смотрят… Мышца тазобедренного отруба…
– Лаборатория? Индейковедение? Отруб? Бред какой-то!
Но Тилле прервал нас:
– За рубежом бывали?
– В Турции и Чехии.
– Чем там занимались?
– Работала, – неуверенно сказала она и тише добавила: – На полях.
Тилле, посмотрев на ее холеные руки, поморщился:
– Руки что-то не очень для сельских работ…
– Давно было. Зажили, – она спрятала ладони между колен.
Тилле опять углубился в паспорт и спросил в конце концов:
– У вас виза была в Чехию на три месяца, а вы уехали оттуда через три недели. Почему?
– Начальник домогался… Сексуально, – ответила Оксана, уводя глаза в сторону.
– Просили там убежище?
– Там?.. А чего там просить?.. Там жизнь не особо лучше, чем у нас.
Тилле закончил осмотр паспорта, переложил бумаги по столу, перешел к другой теме:
– Как попали в Германию? Когда?
Оксана рассказала, что на поезде поехала в Москву, работу искать, жила там у подружки, один раз в Ленинград смотались: «В этом, как его… соборе Исаака… ну, где маятник болтается, была…» – там случайно познакомилась с одним немцем, он тоже из Москвы на день на экскурсию приехал, по-русски немного балакал; вместе на «Красной стреле» в Москву вернулись, в купе выпили, она ему всю свою жизнь рассказала, он и посоветовал: «Езжай, мол, в Германию, там тебе помогут!» – и помог.
Эта информация очень заинтересовала Тилле. Он выключил диктофон и спросил, знает ли она адрес, телефон и имя этого благодетеля и чего тот требовал за свою помощь.
– Переспать, наверно, что еще? – вполголоса предположил я, не дожидаясь ответа, но Тилле настойчиво повторил:
– Нет, нет, спросите. Может быть, он ее для проституции выписал. Такие случаи очень часты. И за такие вещи его посадить надо. Торговля людьми!
Но Оксана ответила, что немец Гюнтер, телефон и адрес неизвестны, ничего от нее не требовал, после поезда позвонил и пригласил в ресторан, был очень вежлив, танцевал с ней вальс, на другой день взял паспорт, зашел в посольство и сделал визу на Германию, ничего за это не требуя… ну, почти ничего…
– Почти?.. Как это понять?..
Она потупилась, покраснела:
– Ну… Даже стыдно сказать…
– Говорите, тут, как у врача.
– Попросил, чтобы я ему разрешила свои ноги полизать… И еще что-то… Глупости, в общем. Он был очень хороший, добрый… Старичок уже, лет сорока… Даже билет на автобус купил и денег на дорогу дал. На этом автобусе и приехала сюда.
Тилле усмехнулся, тихо сказал мне:
– Ничего, мы этого Гюнтера найдем, он и будет ее возвращение домой и все издержки оплачивать. – Потом включил диктофон: – Расскажите подробнее, через какие страны вы ехали.
– Да я и не знаю точно. Всюду не по-нашему написано. Через Польшу, наверно. До Франкфурта. А потом вот сюда, к подруге, она у нас в Харькове во дворе жила. У нее сейчас квартирую.
– А чем вы вообще обосновываете свою просьбу об убежище? – с некоторым раздражением спросил Тилле.
Я перевел и добавил, видя, что она опять впадает в коматозное состояние:
– Важный вопрос. Соберись.
Она встряхнулась и запричитала:
– Жизнь заела. Там жизни нету совсем. Там я с голоду умру или в колодец брошусь. Лучше сразу в петлю или под поезд. Там жить страшно, защиты нет никакой. И жить мне негде.
– Позвольте, как это «негде»?.. Вы сказали, что жили в Харькове с родителями, но они в 95-м умерли. Значит, у вас осталась квартира? Почему вы в ней не можете жить?
– Там же родичи, – удивилась Оксана.
– Они же умерли! – окрысился я, подумав: «Вот оно, пошло-поехало!.. Ложь сама себя клонирует!»
– Ах да, умерли… – Она почесала в затылке. – А… А квартира в таком состоянии, что там жить нельзя. На ремонт денег нет. Все протекло. А по стенам – здоровущие трещины, опасно для жизни. Из трещин тараканы таращатся. Это правда! В последнее время я даже у соседа жила.
Теперь пошли выяснения, что за сосед и сколько она жила. Оксана говорила то одно, то другое, путалась в датах, цифрах, адресах и в конце концов разревелась, сквозь слезы повторяя, что если назад – то лучше уж сразу в колодец или под поезд.
– Да хватит с этим поездом! Анна Каренина нашлась! Тут это не проходит, говори что-нибудь конкретное! – одернул я ее.
– Более веских причин нет? – подавая ей воду, настойчивее спросил Тилле.
Но она, всхлипывая, все вспоминала про колодец, рельсы и петлю. Потом прибавила:
– И голод! Голодала сильно! Вот!
– По ней не очень скажешь, – скептически покачал головой Тилле.
– Он сомневается, что ты так уж страшно голодала, – перевел я и добавил злорадно: – По фигурке действительно не скажешь.
– Это я с пшена опухла, – парировала она, кокетливо утираясь платочком и глядя на меня влажными глазами.
«А может, с икры и осетрины,» – хотел сказать я, но промолчал. Между тем Тилле наговорил несколько заключительных фраз и окончил интервью:
– Подождите внизу, – и тише добавил: – Случай простой. Надо уложиться в срок визы. Если сама уедет до истечения визы, у нее не будет проблем на границе. Нет денег на билет – найдем через посольство этого Гюнтера, он обязан оплатить.
