– Я мог бы выучиться кататься на лыжах, – сказал Джек, – тогда мы сможем кататься все втроем.
– Нет, вдвоем, ты и я. Папины горнолыжные подвиги остались в прошлом.
– Он разучился кататься?
– Когда ты его впервые увидишь, ты не заметишь в его поведении ничего странного, ровным счетом ничего – ну разве только решишь, что у папы немного эксцентричный характер, – сказала Джеку сестра. Она сняла очки и коснулась своим носом носа Джека. – Вот с такого расстояния я могу видеть тебя четко без очков, – сказала она и стала постепенно отдаляться от него; когда между их носами стало сантиметров десять – пятнадцать, она надела очки. – А вот с этого расстояния без очков ты уже кажешься пятном. В общем, когда ты его впервые увидишь, он так себя будет вести, что ты подумаешь, какие проблемы, его можно взять с собой в Лос-Анджелес и хорошенько там повеселиться. Ты решишь, что я отдала его в сумасшедший дом из жестокости или чего-то в этом роде, но это не так – он не может вести самостоятельную жизнь, он нуждается в ежедневном уходе, и в больнице это умеют делать. Они знают, что надо и как. Ты даже в мыслях не держи, что сможешь за ним ухаживать, – нет, это могут только врачи. Если уж я не могу с ним справиться, то ты и подавно. Пойми, папа сейчас именно там, где ему полагается быть; поначалу тебе покажется, что это не так, но потом ты поймешь, что я права.
– Я понял, – кивнул Джек, снял с сестры очки и коснулся своим носом ее. – А ты не своди с меня глаз. Я верю тебе.
– Я полжизни провела, разглядывая твое лицо крупным планом.
– Я не могу наглядеться на тебя, Хетер.
Она запустила руку в волосы, затем вытерла губы тыльной стороной ладони. Джек узнал жест – это кадр из «Последнего автостопщика», Джек Бернс снимает парик и стирает с губ помаду.
– Вы, наверное, решили, я девушка? – проговорила Хетер, почти идеально скопировав голос Джека.
– Неплохо, – сказал он, смотря ей прямо в глаза.
– Здесь не очень-то безопасно останавливаться, – произнесла Хетер точно так, как он в фильме. – Прошу прощения, мне просто чаще удается поймать машину в женском платье. Я стараюсь не платить за ужин, – продолжила она и пожала плечами – точно как Джек.
– Отлично, а можешь показать Мелоди из «Экскурсовода»?
Хетер откашлялась.
– Потерять такую работу – что может быть в жизни лучше? – сказала она; снова в яблочко.
– Так, а как насчет Джонни, переодетого в шлюху? – загорелся он, подумав, что нет на свете женщины, которая сможет сымитировать это.
– Я тебе кое-что скажу, красавчик, – завела Хетер хриплым, пропитым бабьим голосом, – Лестер Биллингс заплатил по счетам и выехал из вашей забегаловки, вот чего! Но зато что у него в номере! Ой, ты не поверишь – там такой бардак!
– Ладно, надевай очки, – сказал Джек, встал с кровати, подошел к ее шкафу, открыв двери, вынул оттуда розовую блузку и приложил себе к груди, прямо с вешалкой.
– Боже мой, готов поклясться – на тебе это выглядит шикарно, – сказала Хетер, словно она Джек, а Джек – Джессика Ли.
Он повесил блузку на место, и они с Хетер пошли на кухню мыть чашки. Джек все никак не мог взять в толк, как это вообще возможно – пятерым незнакомым людям жить в одной квартире.
– Это же словно жизнь на корабле, – сказал он сестре.
– Я все равно скоро переезжаю, – рассмеялась она в ответ.
Они вышли из дому и пошли обратно той же дорогой к Медоу-парк. У Хетер был с собой маленький рюкзачок, но Джек не стал класть фотоальбом туда, а понес в руках.
На углу Джордж-сквер они увидели пожилого мужчину, совершенно седого, он играл на гитаре и насвистывал. Он каждый день стоит на этом углу, сказала Хетер Джеку, даже зимой, появляется в восемь утра и стоит до самого вечера.
– Он сумасшедший? – спросил Джек.
– Смотря с чем сравнивать, – ответила сестра.
Она рассказывала Джеку, как играет в сквош, кажется, она всерьез им увлеклась; в Эдинбургском университете есть своя команда по сквошу, и Хетер один из лучших игроков. Еще она пару раз упомянула «городских чаек, подлинную казнь египетскую для Эдинбурга».
– А что городские чайки? – сделал круглые глаза Джек.
– Они весь город заполнили, напали даже на одного человека, всего изранили, несчастный провел в больнице бог знает сколько времени!
Они дошли до пересечения Южного моста с Королевской Милей. Джек даже не заметил, что смотрит не в ту сторону, переходя улицу; Хетер схватила его за руку и резко сказала:
– Джек, смотреть надо направо! Я не хочу потерять тебя.
– А я тебя, – сказал он.
– Я про то, как улицу надо переходить.
Джек сомневался, что сумел бы без помощи Хетер найти Старый собор Св. Павла – он бы заблудился, даже с картой. Церковь пряталась в холме, расположенном между Королевской Милей, Джеффри-стрит (туда был обращен главный фасад собора), узенькой улочкой Каррубер-Клоуз (с которой тоже можно было попасть в собор через боковой вход) и еще более узкой улочкой Норт-Грей-Клоуз (оттуда входа в церковь не было).
Джек рассказал Хетер байку про пьяного, которую много лет назад узнал от мамы. Однажды ночью, незадолго до полуночи, Уильям играл на органе в соборе Св. Павла – он участвовал в так называемом органном марафоне, когда в течение суток на органе играют разные органисты, по часу-полчаса каждый, – и якобы разбудил своей игрой пьяного, уснувшего на улице рядом с церковью. Тот очнулся и принялся поносить всех вокруг.
В этом месте Хетер его перебила:
– Я знаю эту байку, пьяный сказал нечто вроде «а ну прекратите это блядское черт знает что, я тут, блядь, прилег на ночь, поспать, блядь, что твой ангел, понимаешь, а тут какая-то блядь уселась за свой блядский орган». Ты про это?
– Да-да, что-то в этом роде.
– Я тебе сыграю эту вещь, – сказала Хетер. – Это все или творческое преувеличение, или пьяный уснул на скамье внутри собора. За стенами собора толком ничего не слышно, и если человек заснул на мостовой Каррубер-Клоуз, то даже Боэльманова токката не сможет его разбудить.
Боковая дверь на Каррубер была заперта, они с Хетер зашли через главный вход. В церкви никого не было, но горели масляные лампы у алтаря. Они всегда горят, сказала Джеку Хетер, даже поздно ночью, когда она играет на органе.
– Ночью здесь страшновато, – призналась она. – Но у меня нет выбора, надо тренироваться играть в темноте.
– Зачем? – спросил Джек.
– В темноте происходит много интересного, – сказала ему сестра. – Например, пасхальная всенощная начинается в темноте. Играть без света в принципе несложно, надо только помнить музыку наизусть.
Джек стоял в центральном проходе, лицом к алтарю; ему казалось, что трубы органа ничуть не меньше в высоту, чем витражи. Церковь не казалась огромной; полумрак окутывал ее, превращал в мир в себе. Находясь здесь, ты забывал, какое снаружи время года и время суток – только тусклый свет, проходящий сквозь витражи давал слабый намек на то, что за дверьми день.
Джек подошел к алтарю и долго не мог прочесть надпись Venite Exultemus Domino; еще мистер Рэмзи подметил, что у Джека трудности с латынью. Хетер перевела ему:
– Идемте, восславим Господа.
– А, ну конечно.
– Привыкнешь, – сказала сестра.
У алтаря она перекрестилась, сняла рюкзак и села на скамью. Джек сел подле нее.
– Я потом сыграю тебе что-нибудь более нежное, что же до Боэльмановой токкаты – это громкая музыка, ее нельзя играть тихо. А когда ты услышишь, как ее играет он, это будет куда громче, чем здесь. Там совсем другая церковь, – сказала она, покачав головой.
Хетер словно преобразилась – за мануалом она стала другой, мощной и яростной, так она нажимала на клавиши; Джек ничего подобного не ожидал. Да и музыка – о, ничего громогласнее, ничего резче он никогда не слышал. Орган выдыхал в воздух новые аккорды, а старые продолжали разноситься по собору эхом; мануальная скамья дрожала. Казалось, это не церковная музыка, а саундтрек к фильму про вампиров – сцена погони из готического романа.
– Черт меня побери! – воскликнул Джек, забыв, где находится.
– Вот, теперь ты понял, о чем речь, – сказала Хетер и убрала руки с мануала; гулкое эхо продолжало разноситься по собору. – А теперь иди на улицу и посмотри, услышишь ты музыку или нет.
Она продолжила играть Боэльманову токкату; при первых же нотах у Джека застучало сердце.
Он вышел на Джеффри-стрит и прошелся по улочке Норт-Грей-Клоуз, к Королевской Миле и обратно. Улочка грязная, пахнет мочой и пивом, везде валяются осколки бутылочного стекла, пустые пачки из-под сигарет, обертки от жвачки. Пройдя половину улицы, Джек приложил ухо к стене собора – слышно, но еле-еле, только-только можно мелодию уловить.
На Королевской Миле органа и вовсе не слыхать – может быть, заглушает толпа; на других улицах тоже не слышно, на Каррубер-Клоуз мешают кондиционеры и вентиляторы, орган доносится лишь как невнятное бормотание. Но когда Джек вернулся в собор, Старик Уиллис обрушился на него всей своей Боэльмановой мощью. Сестра старалась изо всех сил, Джек чуть не оглох.
