Так что до тех пор, пока какой-нибудь критически настроенный читатель настоящего определителя не предложит лучшее название (все предложения и замечания будут приняты с благодарностью, как уже говорилось в предисловии), мы будем пользоваться этим. Во второе, расширенное издание нашего труда, относительно выхода которого в свет нет оснований сомневаться, мы с удовольствием внесем лучшее, более компромиссное название семейства.
Русалки всегда восхищали людей своим пением. Еще во времена Гомера. Хотя этот праотец демонологии превозносит в своей «Одиссее» песни сирен (сирены,
по составленной мною всеобщей демонологической номенклатуре, принадлежат к параллельному с русалками отряду), многие авторитеты, соприкасавшиеся как с сиренами, так и с русалками, придерживаются мнения, что между вокальным мастерством тех и других (из русалочьих, конечно, имеются в виду писклявки) существенных различий нет. А могущество пения сирен вошло в легенду. Даже в темное средневековье, когда Гомер не пользовался широкой популярностью, весьма серьезно относились к его утверждениям по поводу вокальной культуры сирен, этих полуженщин-полуптиц. Иначе отправляющиеся в длительные морские путешествия — и среди них Фернан Магеллан — не брали бы с собой в числе других припасов несколько бочек специально сваренной алхимиками антисиреновой пасты. Многолетний опыт показал, что если как следует не законопатить ею уши, то пение сирен доведет изголодавшихся по эмоциям моряков до эйфории, за которой может последовать гипнотическое состояние. Коль скоро имеет место гипноз, возможен и транс. А насчет этого состояния наша точная и свободная от идеализма Эстонская Энциклопедия (Т. 3, С. 109) сообщает: «В трансе загипнотизированный не воспринимает ни одного раздражителя, кроме слов гипнотизера (рапорт-контакт)». Таким образом, что сирены напоют, то мужики и делают.
Некоторые исследователи считают столь сильное влияние пения сирен и русалок преувеличенным, однако и современная музыкальная практика дает примеры прямо-таки непостижимого влияния эвфонии на человеческую душу. Ведь королю рока Элвису Пресли удавалось весьма тривиальными мелодиями и примитивными ритмами доводить толпы молодых людей до полного самозабвения, которое сопровождалось сокрушением мебели и случайными совокуплениями. Если же учесть, что лучшие песни русалок почти всегда стоят на значительно более высоком идейно-художественном уровне, чем обыкновенные шлягеры, и даже оказывали влияние на таких великих людей, как Петр Ильич Чайковский (к этому мы еще вернемся), то утверждение Гомера отнюдь нельзя считать недостоверным. Мнения современных русалковедов далеко не всегда совпадают с утверждениями фольклористов, но приятно отметить полное их единодушие в данном вопросе.
В последние годы музыковедческие исследования русалочьих песен получили заметное развитие. Многие весьма авторитетные музыковеды, проводившие сравнение народной и русалочьей музыки, бытовавшей одновременно (с чем же еще можно сравнивать опусы русалок, они ведь тоже являются самодеятельными композиторами), признают большую художественную ценность музыки водяного народа.
Прежде всего, русалочьи мелодии превосходят народные песни по диапазону. Если эстонские рунические мотивы часто ограничены квартой и большая секста — уже заслуживающая внимания величина, то русалки могут распевать в пределах чуть ли не трех октав. Подобная амплитуда возможна только для певиц типа Имы Сумак. Русалки открыли превосходную возможность использования своего голоса именно в полифонической музыке. Если в некоторых произведениях типа фуги сопрано неожиданно переходит в теноровую партию или наоборот, это производит на минимально разбирающегося в музыке слушателя потрясающее впечатление. Ниже мы познакомим читателей с одним такого рода музыкальным отрывком; записывавший его признался, что этот переход потряс его до такой степени, что он, не разбирая дороги, устремился с микрофоном к певице, в результате чего микрофон, забулькав, хлебнул воды. Так, к сожалению, музыкальное произведение и осталось не записанным до конца.
Что касается формы русалочьих песен, то она гораздо ближе к классической, чем к народной музыке. Народная песня по большей части ограничивается периодом, встречаются также варианты с рефреном (по схеме а б а). А русалки часто используют форму рондо; говорят, что отмечены даже попытки создания произведений, близких по форме к сонатному аллегро (правда, не у нас, а в Италии и Германии).
Хотя русалочья музыка по диапазону шире, а по форме сложнее, она использует модуляции, а местами даже элементы додекафонии (русалки, обитающие там, где родился отец додекафонии Шёнберг), все же какой-либо антагонистичности музыкальных культур местных русалок и местных жителей ни разу не отмечалось. Это ясно любому хоть немного разбирающемуся в русалочьей психологии: песня задумана в качестве средства прельщения, а тот, кто желает кого-то прельстить, должен считаться со вкусом прельщаемого. Так, народная музыка какого-либо определенного края всегда оказывала влияние на русалочью музыку, и совершенно логично предположить, что существует и обратное влияние — от русалок к людям.
Один наш известный композитор и музыковед, защитивший кандидатскую диссертацию о музыке сету, познакомившись с фольклором русалок Причудья, утверждал, что у этих двух музыкальных культур много общих черт. Тамошние русалки также используют нейтральные терции и резкие параллельные диссонансы; в их песнях, как и в песнях сету, чувствуется влияние русской народной (или русалочьей?) музыки — так называемой подголосочной полифонии. Кандидат признался, что намерен в будущем более основательно исследовать и осветить в соответствующей монографии эту проблему. Чтобы задуманный труд явился сюрпризом для нашего музыкального мира, он просил не называть его имени. Он сожалел, что при работе над кандидатской диссертацией у него не было времени для изучения русалочьей музыки. Но разве это так уж плохо? Музыковедческая мысль в пятидесятых годах, по-видимому, еще не созрела для такого анализа. Будем с интересом ждать компетентного музыковедческого исследования русалочьей музыки.
Давая высокую оценку мелодической, структурной и полифонической сторонам музыки русалок, мы, однако, не можем положительно оценить распеваемые ими тексты. В этом отношении они уступают даже народным песням местного населения. До тридцатых годов нашего столетия русалки варьировали примерно десяток, как правило, однострочных текстиков, в которых превалировали темы ожидания мужчины:
«Вот и день настал, а мужик нейдет!» (Эйзен, № 30),
«Пришла пора — надо мужика!» (Эйзен, № 27),
«Погоди, не уходи!» (Эйзен, № 5),
«Завтра будешь мой, завтра будешь мой!» (Эйзен, № 29).
Относительно больший интерес представляет грустное двустишие, записанное О. Хинтценбергом из Лехтсе:
«Плету, плету саван покойнику,
Плету покров мертвецу» (Эйзен, № 42).
Прекрасный пример четверостишия лирического склада зарегистрировал Я. Сику из Тарвасту:
«На лугу ты хорош,
Ты на пастбище пригож,
На деревне светлый,
На меже заметный» (Эйзен, № 43).
Два последних примера являются особенно ярким свидетельством явной стилистической однородности со староэстонским аллитерационным стихом, подтверждением вкусовой сопринадлежности русалок и местного населения. Аллитерация и ассонанс, а также ритмическая структура стихов засвидетельствует это даже не знакомому с фольклором.
Подводя итог, мы вынуждены констатировать, что тексты русалочьих песен относительно бедны. Но заслуживает ли это осуждения? Гениальный И. С. Бах написал много страниц великолепной музыки на одно-единственное слово («Аминь» или «Аллилуйя»). Такие же сверхскудные тексты встречаем мы и в наши дни в самой модной музыке.
Однако в последние годы в русалочьей музыке отмечается повышение роли текста: тексты ругательниц условно можно считать даже публицистическими. Они бичуют, иногда весьма резко, отдельные недостатки, имеющиеся в нашей жизни, хотя при этом порой проявляют, на манер Аристофана, грубость и даже непристойность. Другие русалки тоже обогатили текстовую часть своих песен, но иногда об этом приходится сожалеть. Автор определителя просто оторопел, услышав в одну чарующую лунную ночь — над рекой повисла пелена тумана, пахло сеном, окружающая природа заставляла забыть о городском шуме, о болезнях цивилизации двадцатого века, о демографическом взрыве и временных трудностях в снабжении населения колбасными изделиями — прекрасный голос русалки, поющей ариозо, которое начиналось словами:
