— Я не уверен, что она права, — промолвил Шуки. — Я сам чувствовал в Англии, мягко скажем, неприязнь к евреям, их упорное нежелание думать о нас хорошо, в любых обстоятельствах. Однажды утром я давал интервью на Би-би-си. Мы были в эфире минуты две, когда ведущий программы вдруг заявил: «Вы многому научились в Аушвице».
— Чему это? — спросил я.
— Мол, ведете себя, как нацисты, по отношению к арабам.
— Ну и что ты ему ответил?
— Я потерял дар речи. В других странах Европы я только скрежещу зубами: антисемитизм там такой многовековой и весьма изощренный, просто Византия какая-то. Но в цивилизованной Англии, где люди столь обходительны, столь хорошо воспитаны, даже я потерял бдительность. Я не был известен в Англии в качестве крупного общественного деятеля, проводника политики Израиля, но если бы у меня в ту минуту был автомат, я бы застрелил его.
В тот вечер во время обеда Мария, придя в ярость, сама была готова взять в руки оружие. Я никогда в жизни не видел мою любовь в таком воинственном настроении, даже во время бракоразводного процесса, когда Юрген, бывший муж Марии, чуть не расстроил нашу грядущую свадьбу, заставив ее под писать у юриста официальный документ, согласно которому постоянным местом жительства Фебы должен быть Лондон, а не Нью-Йорк. Если Мария откажется это сделать, он угрожал передать дело в суд и добиться лишения прав опеки над ребенком, приведя факты ее измены как доказательство того, что она плохая мать. Предположив, что я не захочу расстаться с Америкой до конца столетия ради того, чтобы ее бывший муж осуществлял свое право на посещение дочери, Мария стала представлять себе, как будет жить в Лондоне одна, без мужа, с маленьким ребенком на руках, а ее бывший супруг будет травить и преследовать ее. «Врагу не пожелаешь, если он вздумает затаскать меня по судам, обвиняя в измене. Если я признаюсь и он затеет тяжбу, это будет хуже, чем остаться одной». Ее равным образом пугало, что я могу впасть в уныние, если, согласившись на условия ее бывшего мужа, перееду в Лондон и, оставшись без друзей, буду отрезан от своего крута общения, а это может отрицательно сказаться на моем творчестве. Она жила в страхе, боясь, что ее следующий муж тоже станет ей чужим, тем более после того, как она забеременела и обратного пути у нее уже не было.
Она до сих пор с недоумением вспоминала о том, как муж охладел к ней после рождения Фебы: «Он в любой момент мог честно сказать, что появление ребенка ничего не изменит в наших отношениях, не обновит его чувства ко мне. И если бы он это сказал, я бы ответила, что он прав, и, как ни огорчительна была бы правда, каждый из нас мог бы иначе распорядиться своей жизнью. Но почему он не осознавал этого до того момента, как у нас появился ребенок? Я хочу сказать, что если бы тогда приняла все ограничения, которые он накладывал на наши отношения, я бы ни за что не стала заводить ребенка. Я могу принять любые условия. Я готова к ним. Мне все говорят, что я слишком покорная, — потому что я прекрасно понимаю, как глупо бороться с любыми неприятностями, встающими у тебя на пути. Есть вещи, о которых мечтает каждая женщина, и если она не получает желаемого, виноват мужчина. А я отказываюсь винить во всем мужчин. Для меня недостатки нашего брака не стали сюрпризом. Я имею в виду, что у него ужасный характер, но в нем есть и много положительного. Нет, после того как на свет появилась моя девочка, неприятным сюрпризом для меня стало его откровенно наглое, жестокое отношение: он начал со мною очень плохо обращаться, и это случилось только после рождения ребенка, — ничего подобного в его поведении я раньше не замечала. Мне приходилось сталкиваться с очень, очень многими вещами, которые мне решительно не нравились, но это были вещи, на которые можно было посмотреть и с другой стороны. Но только не плохое отношение ко мне. Ну вот, я рассказала, что между нами произошло. И если что-нибудь в этом роде повторится, я не знаю, что с собой сделаю».
Я заверил ее, что подобное никогда не случится, и посоветовал ей подписать бумаги. Я не мог допустить, чтобы он вышел сухим из воды, навалив на нее все это дерьмо, и уж конечно, я не собирался бросать ее: после трех бездетных браков у меня было горячее желание завести с ней семью и дом, если не полный детишек, то хотя бы с одним собственным ребенком, ведь с ней, моей будущей молодой женой, которая не раз говорила о себе как об «умственно отсталой», «интеллектуально неполноценной» и «застенчивой в сексуальном отношении» женщине, я чувствовал себя хорошо: мне она ни разу не наскучила, и я не устал от ее присутствия рядом со мной за сотни проведенных с ней тайных вечеров. Я выжидал много месяцев, прежде чем попросил ее бросить мужа, хотя начал подумывать об этом еще до первой нашей встречи в моей квартире. Несколько раз она упрямо отказывала мне в свидании, и я не мог понять, принимает ли она меня еще за одного заносчивого самца, одержимого желанием лезть напролом, или же она искренне полагает, что я жестоко обманываюсь в ней?
— Я влюбился в тебя, — сказал я ей.
— Ты слишком самоуверен, чтобы влюбиться. Видишь ли, — проговорила она, глядя мимо меня, — если бы ты в самом деле был убежден в комизме и абсурдности ситуации, как ты хочешь изобразить, ты не был бы так серьезен. Почему бы тебе не относиться к нашей встрече как к деловому свиданию?
Когда я сказал ей, что хочу от нее ребенка, она ответила:
— Зачем тебе тратить время на мелодраму семейной жизни?
А когда я сказал, что она не принадлежит мне целиком и полностью, она ответила:
— Нет-нет, я читала твои книги. Тебе нужна светская львица, соблазнительница, которая дала бы хорошую встряску твоему либидо. Тебе нужна женщина, которая постоянно принимала бы откровенные эротические позы, когда бы ей ни довелось присесть хоть на минуту, а это все явно не для меня. Ты хочешь приобрести новый опыт, а я все та же старая перечница. Никакого яркого эффекта ожидать не стоит. Тебя ждут только долгие скучные английские вечера перед камином, которые ты будешь проводить с весьма здравомыслящей, респектабельной женщиной с развитым чувством долга. Иногда тебе будут требоваться изощренные штучки в постели, чтобы подстегнуть твой интерес, тогда как меня, как ты видишь, удовлетворяет обычный секс. Я знаю, что не иду в ногу со временем, но мне не интересно сосать чей-то локоть, честное слово. Может быть, потому, что я иногда свобод на по вечерам и вытворяю аморальные штучки, ты подумал обо мне неправильно. Мне не нужно шесть мужиков сразу, хотя теперь это может показаться старомодным. Когда-то в прошлом, когда я была моложе, у меня были фантазии насчет таких вещей, но в настоящей жизни реальные мужчины редко бывают так хороши, чтобы тебе захотелось иметь больше одного. Я не желаю одеваться как горничная, чтобы мой фартучек стал чьим-то объектом поклонения. Мне не нужен фетишизм. У меня нет никакого желания, чтобы меня привязывали к спинке кровати и секли плеткой, и не могу сказать, что содомия доставит мне удовольствие. Твое признание меня радует, но, боюсь, твоя влюбленность принесет нам много огорчений, а на этом нельзя основывать брак. Если бы нам стала известна истина, я бы везде расставила цветочки и сделала бы несколько надписей на стенах — в разных местах. Вот и все.
— Тогда почему мне в голову постоянно приходят эротические мысли? Ты все время стоишь у меня перед глазами.
— Правда? А какие мысли? Поделись со мной.
— Я все утро представлял тебя в эротических позах.
— А что мы делали?
— Ты усердно занималась стимуляцией моего члена, обхватив его губами.
— А-а, а я-то думала, ты расскажешь мне кое-что необычное. То, чего я в жизни не сделаю.
— Мария, почему я так привязался к тебе, если ты такая заурядная, как ты себя считаешь?
— Думаю, я нравлюсь тебе потому, что у меня нет обычных женских пороков. Мне кажется, умные женщины, как правило, бывают жестокими и беспощадными. Тебе нравится, что я умная, но не жестокая и беспощадная, я обычная, заурядная женщина и никогда не смогу дать тебе по зубам. Но зачем продолжать наш роман? Зачем тебе жениться на мне, заводить ребенка? Неужели ты хочешь осесть в каком-нибудь месте и жить, как все остальные, кто обманывает самих себя?
— Потому что я решил перестать играть самого себя и начать жить полной фальши жизнью другого человека, которая принесет мне огромное удовлетворение. Выходи за меня.
— Боже мой, когда ты чего-нибудь хочешь, ты так испуганно на меня смотришь…
— Потому что я подговариваю тебя убежать. Я люблю тебя! Я хочу жить с тобой! Я хочу от тебя ребенка!
— Пожалуйста, — попросила она, — попридержи фантазию в моем присутствии. Мы оба слишком трезвые люди, чтобы предаваться мечтам.
Но я настаивал на своем; я решил не обуздывать себя в своих мыслях о будущем, и когда она наконец поверила мне, или же просто-напросто сдалась под моим натиском, или же и то и другое, первым делом я посоветовал ей подписать документ, который поставил бы точку на моей жизни в Америке до тех пор, пока Феба не достигнет возраста, позволяющего ей иметь право голоса на выборах. Конечно, ситуация разворачивалась не так, как я предполагал, и я серьезно задумался о том, каким образом переезд в Англию повлияет на мое творчество, но война в суде за право опекунства была бы ужаснее по многим причинам; я также полагал, что два-три года спустя, когда накал страстей по поводу развода ослабеет, а Феба подрастет и начнет ходить в школу, когда ее бывший муж снова женится и заведет нового ребенка в другом браке, можно будет снова вернуться к условиям договора.
