Но у них были взрослые дети, от которых особенно надо было прятать свои чувства. И это было самое трудное. При посторонних они старались казаться солидными, спокойными, разговаривать друг с другом с грубоватой снисходительностью пожилых супругов, у которых давно остыли страсти и осталось только взаимное уважение.
Посторонних можно обмануть, но как скрыть от детей подлинные чувства? Особенно от глазастой Тамары? Она жила в интернате и почти каждую субботу приезжала домой. Она, конечно, замечала все: и влюбленные глаза отца, и нежный румянец, вспыхивающий на полных щеках матери, но деликатно делала вид, что ничего не замечает.
Убрав сковороду, Ульяна Демьяновна налила чаю. Муж спросил:
— Не сказала Тамаре?
— Да чего ей говорить? — вздохнула Ульяна Демьяновна. — Сама, я думаю, давно заметила. А мне вроде совестно. Не молоденькие…
— А разве старые? — засмеялся Афанасий Ильич. Он обошел стол, сел рядом с женой и, обняв ее, сказал:
— Вон какая ты! Лучше всех.
Положив голову на плечо мужа, она закрыла глаза.
— Да разве ты дашь состариться-то!
— Раньше времени и не думай.
На лесозаводе зашипел гудок и, набирая силу, торжественно запел над тайгой. Ульяна Демьяновна слушала не открывая глаз. Когда гудок постепенно замолк и затерялись в тайге его многочисленные отголоски, она вспомнила:
— А идти-то надо.
Они вышли на крыльцо. Незакатное летнее солнце, рассыпая огонь, поднималось над вершинами синих елей.
Афанасий Ильич по пути заглянул на веранду. Анатолий спал, подмяв под себя скомканное одеяло, словно это был лютый враг, с которым он сражался целую ночь и которого, наконец, одолел. Рядом с его постелью, прислоненный к стене, щедро осыпанный солнечными искрами, стоял велосипед.
Гришина постель была пуста.
Ульяна Демьяновна спросила мужа:
— Замечаешь, как Томочка на Гришу поглядывает? Я ей говорю — не забывай: он тебе брат. А она: «Я, мама, ничего». А какое там ничего. Ох дети-ребятишки. Сердцем-то не заставишь не родню за брата признать. Пока ребятишками были, горя не знали. А сейчас она его ко всем ревнует. Смех и горе. Ведь еще сама из девчонок не выпрыгнула, а туда же…
— Девчонки всегда ревнуют братьев, — заметил Афанасий Ильич, — матери сыновей тоже. Все им кажется: хуже себя нашел. Ну, не будем переживать, посмотрим.
Вздохнув, Ульяна Демьяновна решительно сказала:
— Нет, смотреть я не согласна. Томка мне дочь.
— А Гриша сирота, значит.
— Ну, не болтай ты зря-то, — возмутилась Ульяна Демьяновна. — У меня всем поровну и ласки и таски. Сам знаешь.
Вернувшись из клуба, они сидят на высоком крыльце своего дома. В низине над болотом неподвижно стоит облачко серого тумана. Из тайги тянет сырой прохладой, над поселком плавает сладковатый запах горящей хвои от многочисленных костров-дымарей, что разжигают у каждого дома против комаров.
Тихо переговариваясь, они слушают, как затихает поселок. Издалека доносится музыка — в клубе еще танцуют. Там недавно закончился литературный вечер: Гриша встретился со своими друзьями-читателями.
Афанасию Ильичу не понравился вечер. Рабочие лесопункта, в большинстве молодежь, очень уж восторженно приветствовали появление Гриши на сцене. Как будто видели его впервые. Давно ли он работал вместе со всеми и не был ничем замечателен. Такой же шофер, как и все, не хуже, не лучше. А тут, смотри, вышел на сцену, как будто он артист и ему не привыкать к восторгам публики. И разговаривал так, словно он самый умный на свете. И многим это нравится — вот что нехорошо.
Афанасий Ильич сказал:
— Он ее, Тому-то, в корыте купал. Голову ей мылил.
— Так это когда было? А сейчас ей шестнадцать. Девушка. А тут живой писатель.
— Да, писатель, — ворчливо заговорил Афанасий Ильич. — Вот это и беда, что смолоду таким писателям головы забивают. Григорию учиться надо, работать надо, а тут кругом в ладоши хлопают и с Гоголем на одну полку ставят. А голова у этого нового Гоголя еще слабая. Вот он и начинает возноситься…
Заметив, что муж все больше раздражается, Ульяна Демьяновна в тон ему подсказала:
— А сердце у него мягкое…
— Доброе сердце, — подтвердил он.
— А характер твердый…
Афанасий Ильич и тут не мог не согласиться: Гришин характер ему хорошо известен.
— Характер у него есть.
— Хороший, в общем, у нас парень, — заключила Ульяна Демьяновна. — Я за него не беспокоюсь. А что покрасуется немного, погордится, так беды в этом большой нет. Потолкуй с ним по-отцовски, по-партийному. Ну, словом, сам знаешь, как надо, не мне тебя учить. Только осторожненько, с лаской. А то взбрыкнет, и поди лови его.
Помолчала, прислушиваясь к мирному дыханию тайги. Сонным голосом сказала:
— Видно, не дождешься их сегодня.
А они в это время и не думали о том, что их может кто-то ждать. Они вообще ни о чем, кроме как о себе и о своих делах, не могли думать. И им казалось, что все, самое главное, без чего невозможно жить сейчас, сосредоточено в них двоих, зависит от их решения, от их желания и доброй воли.
Их ничто не пугало, прошлое не тяготило их души, они были отважны, когда заходил разговор о делах страны и общества, и нерешительны, если приходилось решать сердечные вопросы.
Из поселка они свернули на старую лежневую дорогу, Тамара знала, сколько натерпелся здесь в годы войны ее названый брат, работая на древней своей лесовозной машине. Она все знала, даже то, что ей совсем и не надо бы знать.
Но, несмотря на это, ей казалось, что она ничего еще не знает о людях, которые окружают ее, что они скрывают от нее самое главное и считают, что она еще не доросла до того, чтобы знать все, что знают они.
Сегодня, когда слушала выступление Гриши на маленькой клубной сцене, она сделала одно, поразившее ее открытие: самые близкие как раз и являются теми, о ком мы меньше всего знаем. Вот Гриша, почти родной, вместе росли, жили под одной крышей, ссорились, мирились, вели долгие задушевные беседы… А тут, пожалуйста: оказывается, о нем-то она совершенно ничего не знает. Он сегодня рассказывал такие эпизоды из своей жизни, о каких она и понятия не имела.
Конечно, пришлось делать вид, что все это давно ей известно, как ближайшей родственнице и, почем знать, может быть, свидетельнице и даже участнице всех этих значительных событий его жизни.
По-видимому, это ей удавалось, потому что подруги посматривали на нее с девчоночьим ревнивым уважением.
Они прошли через заправочную площадку. Каблуки звонко стучали по сухим брусьям настила. Большие окна главной диспетчерской, освещенные электричеством, нарисовали на площадке ясные прямоугольники. Оранжевый свет струился из открытой двери заправочной. Обилие света ослепляло, и оттого тайга казалась еще чернее. Гигантские сосны протягивали над площадкой могучие лапы своих ветвей.
Тамара знала, что здесь в День победы был устроен бал при свете костров. Электричества тогда еще не было в леспромхозе.
По гулкой лежневке они углубились в тайгу. Далеко впереди сквозь стволы придорожных сосен замигали пронзительные огни фар. Тамара и Гриша сошли с лежневки. Мимо них, постукивая брусьями настила, проплыла машина с грузом бревен. «Кубометров двенадцать взял, молодец», — подумал Гриша, а Тамара сказала:
— Пиловочник. На лесозавод…
Посмотрев вслед машине, они снова пошли вперед в полумраке летней ночи. Опаловое небо белело над тайгой, обесцвечивая все вокруг. Идти вдвоем по одной колее можно было только тесно прижавшись друг к другу. Тамара взяла Гришу под руку. Но идти так стало совсем невозможно, потому что она то приплясывала на ходу, то вдруг начинала отмерять огромные шаги, стараясь приспособиться к его походке.
Пристально глядя в темноту прищуренными глазами, она спросила:
— Эта, рыжая… Тебе нравится?
Гриша легко ответил:
— Нет. Развязная очень.
— Ее зовут Сашка! — с негодованием воскликнула Тамара и осуждающе сообщила:
— Она губы красит во время каникул. В школе-то не смеет.
— А мне-то что, — ответил Гриша с таким искренним равнодушием, что Тамара сразу успокоилась и развеселилась.
Она упруго и ловко перепрыгнула на соседнюю колею, и теперь они шли сцепив пальцы и размахивая руками. Потом, вдруг присмирев, Тамара снова спросила:
— Вот этого я никак не пойму: тебе никто не нравится. Ты врешь, Гришка.
Посмеиваясь, Гриша заметил снисходительным тоном старшего брата:
— Такие вопросы, наверное, задают только жены и влюбленные девушки.
— Вот еще! — вызывающе перебила Тамара. — Я что же, не имею права спросить?..
— Никаких ты прав не имеешь. Я тебя еще в корыте купал. Забыла?
