Из липовой аллеи у освещенной пристани появилась фигура, маленькая и нелепая. Когда она приблизилась к фонарю, можно было увидеть, что это горбун. Лицо его, болезненно-бледное, с запавшими щеками, тонкой переносицей, широко раскрытыми серыми глазами, было красиво и измучено, выражало кроткую мольбу и сострадание. Его появление среди роскошных автомобилей, рослых охранников и чванливых гостей было странным. Когда он взошел на трап, капитан Яким недоверчиво его оглядел:
— А вы, простите, кем будете? Присутствуете в списке гостей? — он стал просматривать листки, где значились вельможные имена, звания и титулы. — Должно быть, вы из группы Словозайцева? Показ экстремальной моды? — Яким чуть насмешливо, сверху вниз, заглянул на его горб.
— Да, да, Словозайцев, — смущенно ответил горбун, получая ключ, расточаясь в глубине коридора.
Есаул все это время из-за плотной шторки наблюдал прибытие гостей. Он нервничал, его раздражали помпезные мужчины и женщины, явившиеся на корабль праздновать — не столько счастливую свадьбу, сколько восхождение Куприянова, его неизбежную победу. Многие из гостей еще недавно боготворили Есаула, искали встречи, пользовались благодеяниями, славословили на всех углах. Но в миг, когда изменилась погода и подули студеные ветры, вероломно от него отвернулись. Эта ветреная, эфемерная публика, изнеженная и развратная, именовалась «элитой», была правящим классом, разорявшим страну. Вызывала у Есаула глубинную ненависть, потаенное презрение, чуткую осторожность. Ибо из вороха драгоценных шелков, блеска бриллиантов, легкомысленного и веселого лепета в любой миг могла протянуться рука с пистолетом.
Есаул смотрел, как подкатывают автомобили и на борт теплохода следует нескончаемая вереница. Прибывали именитые актеры, забавные смехачи, расфранченные писатели, экзотические стилисты. Уже прошествовала черная шляпа, принадлежащая долговязому фату, вылитому артисту Боярскому. На чьем-то лице проплыли хохочущие усы Михалкова. На чьей-то голове проблистала сальная лысинка Жванецкого. Кинозвезды и телеведущие, воротилы шоу-бизнеса и пиар-агентств — все они были похожи на разноцветную легкую пену, шелестящую над кружкой пива. Рождали у Есаула отторжение, как прекрасный ядовитый цветок, насыщенный тлетворными соками.
Из-за темных деревьев взошла луна, вначале оранжевая и туманная, затем все белее и ярче, наливаясь млечным блеском, зеркальным свечением. Огромно и чисто пылала над теплоходом, отражаясь в заливе.
По золотой бахроме, пересекая ее тенями, скользили лодки, яхты, буксиры, вытягивая по воде дрожащие золотые нити.
Есаул встрепенулся, увидев, как подкатывает скромный, с зачехленными окнами, микроавтобус «мерседес». Сразу несколько членов экипажа, мелькая под фонарями белыми сюртуками, кинулись к автобусу, отворяя задние двери. Через минуту от автобуса отделились носилки, подхваченные четырьмя молодцами. На носилках высилась кибитка без окон, в каких по улицам средневекового города странствовали прекрасные дамы, отправляясь на тайные порочные встречи. Бегом, в сопровождении нескольких членов команды, кибитку внесли на трап. Направили в самый отдаленный отсек корабля, в глухую, за железной дверью, каюту, перед которой была выставлена стража. Есаул впервые облегченно вздохнул и заметил, как прекрасна луна.
Оставались последние минуты перед отплытием, когда на пристань выскользнул торжественный кортеж — мотоциклы, лиловые вспышки, шумные вихри машин. То прибыли Святейший Патриарх Пий 45-й и мэр Москвы Юрий Долгоухий. В тяжелых золотых ризах, окутанный сладкими фимиамами, запалив высокие свечи, из автомобилей выплыл клир, начиная богослужение. Патриарх, поддерживаемый под локти, белобородый и немощный, в золотой митре, воздел руки, облаченные в золотые рукава, напоминая птицу, тщетно желавшую взлететь. Знакомый пастве дребезжащий, блеющий голос затянул псалом, обращая его к ковчегу, который, казалось, очнулся, ожил, одухотворился. На палубы из кают выходили набожные пассажиры, держа в руках запаленные свечи. Мэр Юрий Долгоухий стянул замшевое кепи, и его смуглые кудри рассыпались за спиной, придавая сходство с благородным рыцарем.
— Отправляясь в странствие по водам и потокам днесь, являя народу Израиля рекохом благолепие и стяжание алкающих, снизошед чадам градов сих и поселений, в назидание братии и восшедши, аки дщерь низподаху, благословляю ковчег сей и немощных человеколюбце, аще на поприще благоволения и произрастание злаков и кормящих во утробу сию… — восклицал Пий 45-й, жалобно и слезно воззрясь на ковчег, где ему вторили нестройные голоса верующих и молящихся.
Свечи теплились золотыми огнями. Луиза Кипчак набожно крестилась, капая чистым воском на свою босую, чуть прикрытую бальным платьем ногу с сиреневым педикюром.
— Сочетаемые браком нераздельным, яко светила негасимые царствия опричь, благолепие чертогу и плодов земных, яко виноградников и во оскудение благодати, опричь ниспадаху и отрекоху, преумножая лета и во избавление и продление роду сего, всякого писанного и неписанного, в благодарение и снискание единородных сих… — голосом, дрожащим, как хрусталь во время землетрясения, возглашал Патриарх.
Корабль, как огромный аналой, был дивен и великолепен под полной луной. Куприянов, в галстуке на голом теле, крестился левой рукой, кладя знамение снизу вверх, слева направо, как учил его выкрест-священник, окормлявший кабинет министров.
— От града первопрестольной Москвы, чадам и святотатцам, опричь немощных и увечных, донельзя воинов и благонравных, дабы по водам и потокам в достижение столиц северных и богобоязнен, донельзя и сподвижникам сих человеколюбце… — возглашал Патриарх.
Служки поднесли Патриарху чашу святой воды и кропило. Тот немощной рукой посылал сверкающие под фонарями брызги в сторону корабля, благословляя ковчег и всех странствующих на нем. Оператор Шмульрихтер, приклеив свечку к поручню палубы, ловил в окуляр патриаршьи ризы, облизываясь красным собачьим языком.
Луна отекала медом, вязкая медовая полоса пролегла по заливу. Медлительные лодки и яхты пересекали ее, вытягивая золотой клейкий след. Так оса, попадая в медовую сладость, неохотно ее покидает, оставляя за собой золотистую тягучую струйку.
Мэр Юрий Долгоухий, отбросив назад романтические темные кудри, воскликнул:
— Счастливого плавания, дорогие москвичи. Передайте моей незабвенной коллеге, мэру Санкт-Петербурга Валентине Воспаленко-Оскуденко привет и послание, которое прошу вскрыть по прибытии в город на Неве, — с этими словами мэр протянул на борт конверт, скрепленный сургучными печатями, на которых был оттиснут герб Москвы — азербайджанский шашлык на шампуре высотой с Останкинскую телебашню — работа скульптора Церетели.
И тут случилось знамение. Луна вдруг окуталась пепельной дымкой, словно ее занавесили серым прозрачным батистом. Свет убавился, исчез медовый блеск. Потускнев, луна стала отсвечивать красной медью. След на воде из сусально-золотого превратился в грязно-желтый, какой бывает на обветренной, содранной с кровли латуни. Муть, прилетевшая к луне, прибывала. Это было облако несметных тварей, летучих насекомых, гонимых ветром через моря и горы из песков африканской пустыни. Мириады существ с прозрачными крыльцами окутали луну, помещая ее в туманное облако. Каждая невесомая тварь действовала, как кристаллик стекла, преломляла свет в прозрачных крыльцах и стекловидных чешуйках. Желтую луну окружили зеленые и алые кольца, голубые и оранжевые оболочки. Лунный круг превратился в черный квадрат, по углам которого полыхали изумрудные и багровые вспышки. Рядом с квадратной луной образовались лазурный полумесяц, треугольное фиолетовое светило, шестиконечный спектральный крест. На заливе в багровом отражении струились черные змеи, словно плыли в кровавой реке. Черный квадрат набряк кровью. В его рубиновой глубине стали проявляться силуэты, как в театре теней. Вместо привычной библейской сцены, в которой Каин убивает Авеля, возник Грозный царь, убивающий сына Ивана. Его сменил царь Петр Первый, убивающий сына Алексея. Была явлена сцена, где Иосиф Сталин убивает сына Якова.
Люди на пристани с ужасом взирали на зловещее светило, являвшее сцены детоубийства, сулившее беды и пролитие крови. Гости теплохода немо запрокинули головы, глядя, как из луны в залив капает кровь, и от каждой капли расходятся багровые круги.
Облако слюдянистых тварей, прилетевших из африканских пустынь, пронеслось дальше, оставляя луну. Видение исчезало, ночное светило вновь наполнилось серебряной девственностью, медовым блеском, отражалось в заливе золотой бахромой.
— Тьма египетская, — пролепетал Патриарх Пий 45-й. — Знак Божий, ниспосланный Моисею в исходе иудейском, яко тварей творящий и рабов очищающий, донельзя бысть.
