— Тьма египетская, — пролепетал Патриарх Пий 45-й. — Знак Божий, ниспосланный Моисею в исходе иудейском, яко тварей творящий и рабов очищающий, донельзя бысть.
— Приказал же моим педерастам, — досадовал мэр Юрий Долгоухий. — «Поднимите самолеты, разгоните облака». Так нет же, суки, пропьянствовали.
Есаул, бледный и истовый, смотрел в небеса, пославшие ему загадочный, укрепляющий знак.
В недрах корабля мягко зарокотало. Бархатно задышало железо палуб. Махина теплохода плавно отвалила от пристани, оставляя на берегу кортежи, слуг, охрану, благословляющего Патриарха, машущего исступленно мэра.
Два оркестра страстно и пылко взыграли, знаменуя отплытие. На носу бушевал новоорлеанский диксиленд — десяток негров в красных жилетках. Дули, сияли медью, выпучивали фарфоровые белки, раскрывали красные рты, оглашали залив музыкой Миссисипи. Случившийся рядом прокурор Грустинов не удержался, заколыхал тучным телом, задвигал локтями, как если бы тер себе спину махровым полотенцем. Здоровенный негр, выворачивая красные губы, игриво ему подмигнул, намекая на возможность близких отношений.
На корме играл струнный одесский джаз — в фиолетовых куртках, галстуках-бабочках, чернявые, глазастые, очаровательно-порочные музыканты. Взмахивали смычками, рвали струны, картинно изгибались, встряхивали кудрями. Губернатор Русак, услышав музыку милых сердцу местечек, не удержался и стал отплясывать «семь-сорок».
На воде разгорался праздник. По всему заливу из темных глянцевых вод вырывались салюты, взмывали огненные вихри, полыхали сгустки пламени. Продернутые под водой огненные жгуты взмывали фонтанами света, описывали вензеля, рисовали виньетки. На темной поверхности алмазной нитью загорелась вышивка — два имени: «Луиза» и «Франц», и рядом — рубиновое, всплывшее из глубин сердце.
— Франтик, это чудо какое-то! — обнимала суженого Луиза Кипчак. — Давай скорей прыгнем в воду. Наш домовой хочет поплавать среди такой красоты! — Франц Малютка начал было раздеваться, но потом опомнился, завороженно смотрел на пламенные письмена.
Провожая теплоход, плыли яхты, моторные лодки, веселые кораблики, все в гирляндах, в цветных лампадах, как светящиеся алтари, плавучие часовни. Куприянов самодовольно улыбался, кланялся проплывавшим яхтам, послал воздушный поцелуй какой-то женщине, махавшей ему цветами.
На палубах слуги с подносов раздавали бокалы, в которых метались искры салюта. Казалось, вино было почерпнуто прямо за бортом, из рубиново-алых волн, из золотистых разливов, из шипящих огненных брызг.
Над заливом появились дельтапланы. Перепончатые драконы попадали в лучи прожекторов, вспыхивали орнаментом своих отточенных крыльев, как восхитительные исчадия ада. Пилоты в блестящих трико разбрасывали над водой термитные шарики. Мерцающие корпускулы, ударяясь о воду, превращались в кипящие кометы, ныряли в глубину, просвечивая полыханием. Казалось, в заливе отражается северное сияние, а в воде мечется огромный электрический скат, рассылая туманные молнии, розовые и зеленоватые отсветы.
Корабль проплывал под мостом. Автомобили брызгали аметистовыми фарами, посылали сигналы восторженных приветствий. Мост был украшен гирляндами, усыпан самоцветами, походил на великолепную радугу, пропускавшую корабль в волшебную страну. Был вратами в рай. На вершине моста горело пульсирующее алое сердце, из которого сыпались в воду парашютисты, похожие на купидонов. Проносились над палубами, осыпая пассажиров конфетти, серпантинами, блестками, бросая пригоршни конфет и золоченых орехов.
За мостом открывалась просторная большая вода, по которой теплоход плыл на золотых отражениях. В темноте возникали сияющие буруны, стеклянные вздутья. Лопались, словно прозрачные кувшины, и из них появлялись русалки. Их было множество, целая стая, явившаяся из теплых морей в прохладные подмосковные воды. Ныряли, резвились, взлетали в разноцветных фонтанах. Перевертывались и уходили в глубь, мелькая раздвоенными хвостами. Плыли наперегонки, вырывая из воды белые руки, сгибая в локтях, как стремительные пловчихи, а потом, исчезали, оставляя на поверхности серебряные круги, словно плеснувшие рыбы.
Среди русалок были блондинки с утонченными славянскими лицами и васильковыми глазами. Были чернокудрые смуглянки галльского или испанского типа, страстные, нетерпеливые. Были смуглые, с фиолетовым отливом мулатки, томные и ленивые, чьи волосы, переплетенные кувшинками, стеклянно прилипали к плечам. Были страстные негритянки с длинными козьими грудями и фиолетовыми сосками — их мокрые волосы были заплетены множеством блестящих косичек с раковинами и жемчужинами. Были монголоидные красавицы с луновидными ликами и узкими смеющимися глазами, чьи белые шеи украшали стеклянные бусы и костяные амулеты. Казалось, над их прическами работали в дорогих салонах красоты — завитые или распущенные, уложенные или схваченные в пучки, их волосы были ярко-зеленые, нежно-голубые, медно-алые. Русалки то и дело пленительным жестом перебрасывали их на спину. Грациозно ныряли, обнажая изумительные полукруглые ягодицы, из которых возникал упругий чешуйчатый хвост, утончался, змеино извивался, переходя в глянцевитый дву-листник.
— Боже, посмотри чем они занимаются! — Спикер Грязнов схватил за локоть рассеянного и восторженного министра экономического развития Круцефикса. — Да ведь они лесбиянки!
И впрямь резвящиеся водяные создания, ведущие свой род от пленительной Сафо, сплетались в гибкие сладострастные узлы. Одна из них, родом из Карибского моря, перевернулась на спину, вздымая смуглые груди, напоминавшие экзотические плоды, томно плескала хвостом, открывая выпуклый, стеклянно блестевший живот. Другие извивались вокруг, ласкали легкими касаниями, целовали соски, оглаживали кувшинообраз-ные бедра, погружая персты в густой, как водоросль, лобок, переливавшийся слюдяными блесками.
Другая наяда, беловолосая, чьи предки обитали в устье Даугавы, лежала на воде грудью вниз, выгибая гибкую спину, на которой ложбинка отливала изумрудной водой. Ее круглые, дивной красоты ягодицы были источником наслаждения для других наяд, что разгонялись в воде, взмывали, как летучие рыбы, проносились над подругой, целуя ее на лету, касаясь в полете ее прелестей, осыпая ворохом ярких брызг. Вода сверкала, кипела серебром, словно нерестилище со множеством сильных, страстных рыбин.
Третья русалка, с верховий Нигера, держала над водой глазастую голову, иногда выхватывая гибкую руку с браслетом из слоновой кости. Вода под ней волновалась, ходила ходуном от вьющихся ненасытных тел. Мелькали на мгновенья хвосты, возникали обезумевшие от наслаждений прекрасные лица. Волны от подводных совокуплений широко расходились, переливаясь, словно павлинье перо.
Тонкие вскрики, сладкие вздохи, пронзительные вопли неслись к кораблю. Оба оркестра, на носу и на корме, аранжировали эти сладострастные песнопения, создавая бесчисленные импровизации на тему русалочьей любви. Несколько манекенщиц из гарема Словозайцева принялись было высовывать чувственные язычки, шаловливо расстегивать бретельки платьев. Однако евнух в турецком халате, приставленный наблюдать за красотками, строго погрозил им нагайкой.
— Господа, кто желает принять участие в охоте на русалок? — возгласил в громкоговоритель капитан Яким, приглашая гостей перейти на верхнюю палубу, где у борта стояла гарпунная пушка. Вместо разящего острия в нее была заряжена сеть, упакованная в плотный ком.
Когда охочие до потехи гости собрались на палубе, Яким приник к пушке, направил ее плывуцдую в отдалении русалку и выстрелил. Стремительный комок полетел, освещенный прожектором. Упал на воду, не попадая в русалку, раскрываясь шатром. Сеть сжалась, охватывая пустоту, на шелковой веревке потянулась обратно к теплоходу, оставляя искрящийся след. Русалка, увильнувшая от выстрела, сначала испуганно нырнула, а потом появилась над водой, с любопытством рассматривая уплывавшую сеть. Ее миловидное славянское личико с накрашенными губками и выщипанными бровями выражало неподдельный интерес.
— Дайте мне, — потребовал у Якима Куприянов, перенимая пушку. Приник к прицелу, направляя ствол на проплывавшую невдалеке китаянку, — ее маленькие ладные грудки трепетали над волнами, изящные руки сверкающими кругами двигались в воде, а хвост оставлял ртутный бурун, от которого убегали две небольшие крепкие ягодицы. Выстрел ахнул, как хлопушка. С красными искрами полетел комок сети, плюхнул рядом с русалкой, едва ее не накрыв. Китаянка ушла в глубину, поднырнув под опасную снасть. Выскользнула в стороне, как нерпа, блестя лицом, стряхивая с бровей капли.
— А ну-ка, я попробую. — Министр обороны Дезодорантов молодцевато прохромал к гарпунной пушке. Откинул стек. Освободился от мешавшего монокля. Прижал воспаленный глаз к прицелу, наведя орудие на проплывавшую цель, — медлительная немолодая красавица плавно двигалась, выставив полную грудь, похожая на императрицу Анну Иоанновну в декольте. И впрямь, на ее высокой прическе красовалась небольшая алмазная корона. Раздался выстрел. Сеть перелетела русалку, распустилась в воде широким пологом, а потом быстро сжалась в том месте, где только что находилась матрона. Видавшая виды русалка продолжала спокойно плыть, помахав Дезодорантову пухлой ручкой, на которой виднелся золотой браслет от часов. Посмотрела на крохотный, окруженный бриллиантами циферблат, спохватилась, словно куда-то опаздывала, и ушла в глубину, показав незадачливому стрелку великолепный зад, похожий на две пышные округлые подушки.
