Ознакомительная версия.
Он подъехал еще ближе. Теперь было видно, что автомобиль стоит не на шоссе, а на обочине, причем стоит как-то косо, почти уткнувшись капотом в скальную стенку. Белый «форд-фокус», такой же, как у него… погоди, погоди, уж не Леонид ли это? А капот-то помят, и крыло отогнуто… Не иначе как долихачился, сноб ненормальный, не справился, не вписался в поворот… гоняют, идиоты… Левая дверца, со стороны водителя была приоткрыта, в салоне горел свет. Остановиться или проехать? Этот вопрос, пусть заданный только мысленно, прозвучал такой гадкой и трусливой подлостью, что Сева даже инстинктивно покосился по сторонам: не услышал ли кто? Он остановился и вышел из машины.
— Наконец-то! — Леонид смотрел на него, полулежа на передних сиденьях и насмешливо улыбаясь. Правую руку он держал прижатой к груди, как будто выражал глубокое почтение на куртуазный манер. — Я уж думал, ты никогда не подъедешь…
— А я думаю, что в вашем положении неуместно рассуждать о скорости езды, — парировал Сева. — Что случилось? Занесло? Вы можете встать? Выйти из машины?
— Поз-вони… скорее… — перебил его Леонид.
Затем он странно, по-куриному кудахтнул и замолчал, свесив голову набок и продолжая улыбаться. Что за черт?
— Леонид! — позвал Сева, просовываясь внутрь салона и трогая бородача за руку. — Лео…
Слово замерло у него на губах. Леонид был без сознания. Его прижатая к груди ладонь сползла, и на открывшемся месте пульсировал маленький ярко-красный фонтанчик, с каждым вдохом выплескивающий наружу новую порцию крови. Кровь была повсюду — на сиденьях, на руле, на приборном щитке. На лице раненого застыла гримаса боли, неизвестно как и почему принятая Севой за саркастическую улыбку. Только слепой мог не увидеть это сразу. И не только это… ранение Леонида было пулевым… дырки от пуль виднелись по всему капоту, на ветровом стекле, в обивке салона. В него стреляли, вот что!
Вдруг Сева, будто со стороны, увидел себя, наклонившегося внутрь расстрелянного «фокуса», беззащитной спиной вверх, безоружного, беспомощного и слабого. А что, если убийцы еще здесь, рядом? У него перехватило дыхание. Спокойно. Возьми себя в руки. Он что-то просил. Ах, да: нужно срочно позвонить, немедленно, иначе человек умрет от потери крови. Позвонить. Трясущимися руками он вытащил мобильный телефон. Но куда? Куда звонить? В полицию? Какой телефон у полиции? Боже мой, откуда мне знать! Я в жизни не звонил в полицию! Он сейчас умрет, идиот! Звони!
Сева в панике ткнул в какую-то кнопку; на экранчике высветился номер… не важно какой, лишь бы ответили… лишь бы ответили…
— Алло! — хрипловатый голос со звонкими вставками, как серебряная ложка в бархате… Ханна! Ну конечно… просто мобильник показал ему номер самого последнего разговора.
— Алло! Господин Баранов! Это вы?
— Я, я! — закричал он в трубку. — Ханна! Нужна срочная помощь. Тут человек умирает. Позвоните в полицию и врачам. Я не знаю как.
— Где вы?
— Я?.. Ну… как его…
— Дорога Алона?
— Да! Вот-вот! Дорога Алона, будь она проклята.
— В каком месте?
— Да черт ее знает!
— Сева, — спокойно сказала она. — Пожалуйста, сосредоточьтесь. Я спрашиваю, в каком месте?
Он перевел дыхание. Равнодушная сучка.
— Не доезжая километров пяти до перекрестка с первым шоссе, — заражаясь ее спокойствием, проговорил он. — Может, еще ближе. Обстреляна машина. Один тяжелораненый. Без сознания.
— Не двигайте его, но попробуйте остановить кровотечение, — сказала она очень быстро. — И если придет в себя, разговаривайте. Не давайте уходить.
Гудки… Сева закрыл мобильник и вернулся к Леониду. Он ощущал все то же неожиданное спокойствие, как будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим, причем происходит не по-настоящему, а словно бы в кино, понарошку, с актером, в то время как сам Сева сидит, нога на ногу, перед телевизором и смотрит, изредка подавая советы неразумному сценаристу. Кровь по-прежнему выплескивалась наружу с неприятным бульканьем. Надо протянуть руку и прижать к ране. Вот так…
Леонид застонал и открыл глаза. Успокоить. Разговаривать.
— Ничего, Леня, все путем. Сюда уже едут. Потерпите несколько минуток, ладно? Я тут пока с вами побуду, ничего?
— Ни-че-го… — раздельно произнес Леонид и закрыл глаза.
— Нет-нет! — громко запротестовал Сева. — Куда это вы собрались? Эй, Леонид! — свободной рукой он шлепнул раненого по бородатой окровавленной щеке. — Ну-ка, открыл глаза! Открыл глаза! Вот так… вот молодец… давай-ка, расскажи-ка мне что-нибудь…
— Ч-что?
— Что-нибудь… Ну, например, как ты дошел да жизни такой?
— С-стре-ля-ли…
— Ты прямо как тот Саид из кино, — пошутил Сева.
Леонид кхекнул, выдул ртом красный пузырь и сморщился:
— Боль-но…
— Больно — не смейся, — заторопился Сева, проклиная себя за глупость. — Потом вместе посмеемся. Я тебя в больницу навещать приду, вот и посмеемся.
— Дай руку, — сказал Леонид. — Дай руку… скорее.
Он слепо подвигал в воздухе своей окровавленной кистью, ища Севину.
— Вот, Леня… вот тебе рука. Только держись, ладно? Глаза открой! Глаза!
Леонид снова тихонько застонал. Теперь он крепко держал Севу за руку, как держится за спасительную веревку соскальзывающий в пропасть человек. Он и в самом деле соскальзывал… Сева никогда не видел смерти, но почему-то сразу узнал ее, почувствовал ее присутствие, ее уверенную неторопливую повадку. Это она тянула Леонида вниз, к себе, в клубящуюся темноту, куда-то туда, в сердцевину ада, серебрящегося слева от дороги. Сева покрепче сжал руку… кисть скользила, хлюпала мокрым… это кровь… не удержать, нет, не удержать…
— Я тут, Леня, — повторил он. — Я держу. Не бойся. Я держу.
— Ноги замерзли, — сказал Леонид. — Это все…
Он едва слышно зашевелил губами. Молится, понял Сева. Вот и хорошо, пусть молится… Вдали возникла сирена, ввинтилась в мертвую тишину пустыни и уже не умолкала, приближаясь и нарастая.
— Слышишь? Едут. Еще немножко…
— Все… — прошептал Леонид. — Все.
Молодец, он не сдавался, боролся до конца, не разжимал последнего рукопожатия. Так и умер, крепко, до боли, вцепившись в жизнь, в олицетворявшую ее кисть Севиной онемевшей руки. Наверное, поэтому Сева так явно и точно почувствовал момент его смерти: это был ощутимый, даже сильный толчок, будто душа умирающего, спасаясь от подступающего небытия, в поисках выхода вдруг наткнулась на другое существо, живое, целое, полное силы и, не раздумывая, бросилась туда, перетекла, как перетекает вода из сосуда в сосуд.
Это было странное, очень странное чувство, как будто вся жизнь другого человека промелькнула перед Севиными глазами… вернее, даже не промелькнула, а вошла в него — полностью, целиком, с первыми детскими впечатлениями, желаниями и страхами, с болью от ушибов, со школьной елкой, с выбитым во дворе молочным зубом, с подростковыми муками и томными танцами в темноте, с радостью музыки и чтения, со светлым чудом открытий, с надеждами, любовью, с рождением первенца, пеленками и счастьем, с похоронами близких, с семьей, домашней собакой, садом, с сегодняшним разговором в климовом вагончике, ночной дорогой и вспышками автоматных очередей оттуда, с утеса, что высится вон там, напротив.
Вся жизнь, от начала до конца, чужая душа, испуганная и потерянная, еще недавно полноправная хозяйка, властительница и царица, а ныне — сирота, бездомная нищенка, гонимая и беззащитная. Минуту-другую Сева ощущал, как она мечется внутри, натыкаясь на его собственную, смущенную неожиданным вторжением душу… как плачет и жалуется, поняв, что дома для нее здесь нет и быть не может, занято: так уж устроены люди, что способны вместить только одну душу, да и то не всегда… как уходит неизвестно куда, тает, исчезая в тех скрытых от нашего понимания далях, где, ей, видимо, назначено жить, где живут они все, где со временем окажемся и мы, и я, и ты.
— Алло! Алло! Отпусти его! Слышишь? — Севу уже трясли за плечо, хлопали по спине, тянули за пояс, толпились вокруг, топоча по асфальту звонкими армейскими каблуками, стукая прикладами и стволами автоматов по дверцам и крыльям расстрелянного автомобиля, а он все не выпускал мертвой руки, все прижимал онемевшую ладонь к неподвижному телу, все шептал что-то в застывшее, удивленное лицо с отвисшей челюстью и остановившимся взглядом широко открытых, невидящих глаз.
— А ну-ка, пустите. Он ведь в шоке… — кто-то, зайдя с противоположной стороны, взял Севу за подбородок, развернул его лицо к себе, сказал, близко уставив молодые строгие глаза. — Я Нир, фельдшер. А ты кто?
— Я Сева, а он Леонид. С ним нужно разговаривать.
— Уже не нужно, — твердо сказал фельдшер.
— Действительно, — согласился Сева. — Он ведь умер.
— Куда ты ранен?
— Я не ранен. Я его нашел. Подъехал через несколько минут.
Ознакомительная версия.
