— Э, мы, собственно, заочно знакомы. Мы разговаривали по телефону. Сережа, — и он протянул отцу руку.
От «Сережи» отца передернуло с головы до ног, он кивнул головой и, не замечая протянутой громовской руки, прошел в комнату. Мама тоже смотрела на Громова без особой симпатии, так что мы сочли за лучшее поскорее ретироваться, пока куртку не отняли.
— Ты куда? — спросила мама. — Уже поздно.
— Я только проводить.
— Да, только проводить и потом сразу возвращайся, — строгим учительским голосом сказала мама и, едва кивнув Громову на прощанье, собралась гордо удалиться. Но Громов и сам был мастером театральных сцен и никак не хотел уступать маме право красивого ухода.
— Э-э-э, мы на самом деле собирались с Алисой сходить в одно место. Так что она задержится.
Мама резко развернулась.
— Сергей, я против того, чтобы Алиса возвращалась одна домой ночью — это опасно. У нас в подъезде уже были случаи нападений.
— Конечно, я все понимаю, — Громов улыбался улыбкой Чеширского кота. — Я и сам волнуюсь и не допущу, чтобы девушка подвергала себя опасности. Можете смело положиться на меня, ваша дочь в надежных руках.
Он обнял меня одной рукой, притиснул к себе и буквально вытолкнул из квартиры. Дверь за нами захлопнулась, но я все равно ощущала у себя на спине испепеляющий мамин взгляд.
— М-да, кажется, я им не понравился, — с удивлением произнес Громов.
— Да уж, — подтвердила я, представив, какой будет скандал, когда я вернусь домой.
— Это странно. Обычно я очень нравлюсь родителям своих девушек Они во мне просто души не чают.
— Ой, прошу тебя. Почему ты должен им нравиться, с какой стати? И потом, что ты мне постоянно рассказываешь про своих девушек?
— Я не рассказываю постоянно, я констатирую факты. Ты ревнуешь? Это глупо. Смешно было бы предполагать, что я прожил до тридцати лет, не встречаясь с девушками, — усмехнулся Громов, но тему все же сменил. — Какие они у тебя напряженные, твои родители. Искры так и летают в воздухе, чиркни спичкой — все взорвется. Теперь я понимаю…
— Что ты понимаешь? — довольно угрюмо поинтересовалась я.
— Почему ты такая нервная и агрессивная.
Всегда в обороне и готова нападать при малейшем воображаемом ущемлении твоих прав.
Мне его слова не понравились, тоже мне нашелся психолог, разбирать мою личность. Если я начинала «лезть в его жизнь», то сразу получала по носу.
— Знаешь, на кого ты похожа, когда вот так жуешь губы? На злого кролика.
— Ненавижу, когда меня называют агрессивной. Что это значит? Я ведь никого не бью и просто так без повода в ссоры не лезу. Что, если тебе срут на голову, надо приседать в книксене и открывать рот пошире?
— Зачем рот открывать? — вдруг заинтересовался Громов.
— Чтобы говна побольше попало. Да? Так, по-твоему?
— Насколько я понимаю, это твоя вариация на библейскую тему непротивления злу? Твоя метафора с говном — на самом деле вопрос, надо ли подставлять правую щеку, если ударили по левой?
— Типа того, — я злилась на него.
Все было так хорошо, и вдруг он опять намекает на свои связи с другими. От этого у меня начинал скручиваться узел в животе, так что становилось трудно дышать. Только я обрела хоть какое-то подобие уверенности в наших отношениях, и вот он снова сталкивает меня с воображаемой точки опоры.
— Ну-ка, подними майку. Живо-живо.
— Зачем?
— Давай задирай майку, без разговоров. Надеюсь, лифчик ты не надела? О, вот они, мои милые.
— Ты спятил, да?
— Нет, просто любуюсь на свою амазонку. Иди сюда, здесь свет от фонаря лучше. О, ты посмотри на себя — настоящая Пентесилея.
— Кто? — Я не очень уютно себя чувствовала, стоя с голой грудью посреди улицы, пусть и ночью. В конце концов, нас могли видеть из окон. И потом, всегда как-то неловко быть голой рядом с одетым человеком.
— Царица Пентесилея — самая знаменитая амазонка. Ты, конечно, не читала Генриха фон Клейста?
Я отрицательно покачала головой и натянула майку. Мы отошли от фонаря и устроились на детской площадке.
— Ну, ты знаешь, что амазонки должны были воевать с мужчинами, чтобы в бою захватывать пленников и обеспечивать продолжение рода? Так вот, Пентесилея и ее амазонки пришли на помощь осажденной Трое и ее царю Приаму после гибели Гектора. Пентесилея охотится за Ахиллом, чтобы трахнуть его и потом убить. Ахилл влюбляется в Пентесилею и надеется похитить ее. Он вызывает ее на поединок, с тем чтобы сдаться. Выходит против нее без оружия. Пентесилея воспринимает его действия как насмешку, натравливает на него псов и вместе с ними, обезумев, рвет тело Ахилла на части. Когда до нее доходит, что она натворила, Пентесилея умирает по собственной воле, надеясь воссоединиться с Ахиллом в Царстве мертвых…
— Красиво. Никогда не слышала этот миф.
— Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось вашим мудрецам… А вот скажи мне такую вещь, это правда, что ты в «Юности» демонстрировала всем желающим свою грудь?
— Ничего я не демонстрировала, и не всем желающим.
— Да, а как дело-то было? А то об этом слухи по Москве ходят.
— Да ничего особенного не было. Просто зашла речь, что у кого-то, у какой-то Роминой знакомой грудь потрясающей красоты в форме яблока. Начали спорить, какие формы груди есть: яблоко, грушевидные и так далее. Так вот у этой чувихи — как яблоко. И я говорю: «Самая красивая форма — чашевидная. Вот как у меня».
Они все на меня уставились. Я говорю: «У меня очень красивая грудь, правильной классической формы. Я здесь ни при чем — это природа». Они говорят: «А ну-ка покажи». Типа, мне слабо. Ну, я и показала.
— И что? — заржал очень довольный Громов.
— Ничего, посмотрели и сказали, что на самом деле красивая. А ты откуда знаешь про это?
— А мне Инга рассказала.
Инга была ведущей журналисткой в «20-й комнате» и, кажется, не очень меня жаловала. Но несмотря на это помогала мне. Например, с дикой скоростью печатала на машинке мои материалы, потому что у меня печатной машинки пока не было и печатала я одним пальцем.
— А почему вы с Ингой вдруг начали говорить про мою грудь?
— Мне было одиноко, хотелось как-то взбодриться. Я стал звонить своим знакомым девушкам, а Инге я всегда нравился, еще когда в «Юности» обретался. Она — известная журналистка, молода, красива, умна. Она с радостью согласилась встретиться, и мы пошли в сквот к знакомым художникам. Все, как обычно, вылилось в дикую пьянку. Да, так вот, я ей сказал: «А у вас работает моя знакомая».
Она: Кто?
Я: Алиса.
Она: А, эта сумасшедшая.
Я: Почему сумасшедшая, она вполне вменяема, по-моему?
Она: Ты не видел, как она свои сиськи всем желающим демонстрировала.
Я: Что???
Она: Да. Прямо в редакции задрала эти свои безумные рубища, в которых она ходит без лифчика, и всем показала свои сиськи под предлогом, что они невероятно красивы.
Я: И как, красивые?
Инга: Ужас, похожи на зеленую подушку.
Я слушала и боролась с собой, чтобы не вцепиться ему в его светлые, выгоревшие до белизны волосища. Я мучилась, страдала, рыдала, чуть не сдохла, а он в это время шлялся не пойми с кем!
— Господи! — вырвалось у меня. — Подушку?! И почему зеленую?!
— Да, вот и я подумал, что Инга несправедлива. Захотел вот проверить, изучить, так сказать, опытным взглядом искусствоведа. Подними майку еще раз.
— Иди на хуй, Сережа! Ты мне надоел!
И я повернулась уходить. Но он догнал меня, обнял и убедил, что грудь у меня очень красивая. Намного красивее, чем у Инги.
— Это горе, горе, что Севка не носит кальсоны! — рыдая, бабушка Софа повесила трубку.
Эта сцена повторялась с завидной регулярностью. По вечерам Софа звонила нам домой и зачитывала прогноз погоды на завтра, и, если предвещали холодную погоду, она очень настойчиво советовала отцу надеть кальсоны, чтобы не застудиться.
— Я не ношу кальсоны, мама, ты же знаешь!
— Но ты же можешь застудить все!
— Что застудить, мама? Я — не женщина, у меня нет придатков.
— Не строй из себя дурачка, Сева. Все мужчины зимой носят кальсоны. Твой папа носил кальсоны.
— Мама, мы уже в тысячный раз говорим на эту тему. Я не носил, не ношу и никогда не буду носить кальсоны!
— Но ты раньше носил кальсоны, когда был маленький.
— Когда я был маленьким, ты заставляла меня носить девчачью шапку! — орет отец в полную глотку.
— Это не была девчачья шапка! Это была мальчиковая шапка! — Софа тоже переходит на крик.
— Это была девчачья шапка! Она была с помпоном! И ладно сказала бы: «Сынок, у нас нет денег купить тебе новую шапку. Это та шапка, которая у нас есть, и хотя она девчачья, но я очень прошу тебя ее надеть, потому что холодно и без шапки ты простудишься». И я бы понял. Но ты врала мне, врала, говорила, что она мальчишечья.
