Типичные и вполне идиотические «школьные» ситуации, которые он начал описывать с псевдонаучной обстоятельностью («во-первых… во-вторых… в-третьих…») и явно преувеличиваемым драматизмом, нагоняли на Фурмана жуткую скуку. Некоторое время ему с трудом удавалось маскировать приступы зевоты, а потом его сознание стало просто отключаться на секунду-другую. В одном из таких глубоких «провалов», обладавших собственным временем, он услышал резкий размеренный голос брата, который убеждал его не бояться трудностей, связанных с поступлением в институт и началом учебы. Пробудившись словно по звонку, Фурман вспомнил, что такой разговор у него с Борей действительно происходил год или два назад… И тут же понял, что ему есть чем ответить на все это жалкое человеческое нытье! Сон как рукой сняло, и пока бедный докладчик неуверенно пытался нащупать точку завершения своего затянувшегося монолога, Фурман, энергично кивая и посверкивая глазами, терпеливо сидел в засаде.
– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – наконец спросил Морозов.
– Что я об этом думаю? – загадочно протянул Фурман, с отстраненным интересом рассматривая жертву. – Я думаю примерно следующее…
И с покровительственно-соболезнующей Бориной интонацией он доходчиво объяснил, что 50 процентов из описанных Сашей мучительных переживаний человека, который, так сказать, пошел на сделку с системой, то бишь стал студентом, вызвано вполне понятными, но в целом незначительными и, главное, преходящими причинами. Что это за причины? Ну, во-первых… (Фурман поймал себя на том, что машинально повторяет морозовские «ходы», но было уже поздно) это ситуация личной свободы, абсолютно новая для подавляющего большинства начинающих студентов и сильно отличающаяся от привычной для них школьной «обязаловки» с постоянным жестким контролем со стороны учителей и родителей. Ясно, что далеко не каждый готов выдержать это испытание свободой и, например, сразу же не пуститься в тяжкий загул, из которого можно уже никогда и не выбраться. Или же выбраться слишком поздно, когда все шансы нагнать других будут упущены… Во-вторых, студента-первокурсника неизбежно сбивает с толку обилие чужих или малознакомых людей, многие из которых поначалу кажутся поразительно яркими, талантливыми и располагающими к общению, а впоследствии оказываются дураками и ничтожествами. К сожалению, на выяснение этого печального обстоятельства может уйти уйма времени и сил. Третья причина – это повальное неумение правильно организовать свои занятия, и как следствие – нарастающий завал с учебой. А поскольку в вузе нет нянек и каждый предоставлен сам себе, уже ко второй сессии как минимум четверть людей безнадежно отстают и становятся кандидатами на отсев. Четвертое – это то, что романтично настроенные молодые люди обычно не понимают одной простой, но важной вещи (впрочем, никто им этого и не объясняет): в любом вузе на 1–3 курсах нет интересных занятий по профессии, а есть только однообразная и несерьезная работа-учеба по общим предметам и дисциплинам. Специализация начинается позднее, но к этому моменту многих уже постигает страшное разочарование в избранном пути, и они, опять-таки, просто перестают учиться.
– Хорошо, допустим, все обстоит именно так, как ты говоришь, – растерянно сказал Морозов. – Но какой ты делаешь вывод? Что из всего этого следует?
– А следует из всего этого только одно: что молодым людям не стоит нервничать и суетиться попусту, – хладнокровно ответил многомудрый Фурман. – Кстати, кажется, мы уже подъезжаем… Так, станция Икша. Быстренько выходим!
Посрамленный Морозов получил возможность выразить Фурману свое завистливое восхищение лишь через несколько минут, когда электричка угрохотала и они остались одни на быстро опустевшей платформе.
По обе стороны железной дороги широкой полосой лежали перепаханные поля, а за ними неровными уступами синел лес. Во внезапно накатившей тишине на пристанционных деревьях возбужденно перекликались какие-то мелкие здешние птицы. Бодрыми порывами налетал свежий загородный ветерок. Сквозь легкие серые облака нежно пригревало утреннее сентябрьское солнышко.
Сориентировавшись по карте, Фурман с Морозовым перебрались через пути, от которых волнующе пахнуло знакомым с детства тяжелым маслянистым запахом, и вскоре вышли на узкое местное шоссе, по которому им теперь предстояло двигаться примерно три километра до пересечения с маленькой безымянной речкой или ручьем.
Асфальт на шоссе оказался на удивление ровным, и в начале пути каждый шаг доставлял какое-то необыкновенное удовольствие. На ходу они продолжали вести неторопливую уважительную беседу на подбрасываемые Морозовым темы.
Краем глаза Фурман с тревогой отмечал, как быстро сгущаются облака и тускнеет воздух. Когда спустя сорок минут они приблизились к небольшому поселку с ухоженными домиками, закапал дождь. Они старались мужественно не обращать на него внимания, но, дойдя через пару сотен метров до отмеченного на карте ручья, у которого им следовало свернуть в лес, все же решили переждать непогоду под аккуратным с виду каменным мостом. Однако внизу все оказалось «как везде», и они, брезгливо поглядывая под ноги, встали у самого входа под арку – просто чтобы головы не так мокли.
Сердито отшумевший ливень перерос в унылый мелкий дождик. Судя по всему, зарядил он надолго. Торчать неизвестно сколько среди этой вони было глупо. Как говорится, не за этим они сюда ехали из самой столицы! Посовещавшись, они решили, что правильнее будет войти в лес и приступить к выполнению задания. Морозов попросил Фурмана подождать еще минутку; достав из сумки газету, он несколькими отработанными движениями ловко сложил из нее треуголку и нахлобучил себе на макушку, сразу сделавшись похожим на маляра. Зато теперь и Фурман мог натянуть свой капюшон (до этого он не накрывал голову из молчаливой солидарности с напарником). Выйдя под дождичек, они направились вдоль ручья по хорошо утоптанной тропе.
Живописные окрестности имели вполне обжитый и окультуренный вид: чистые крашеные скамейки, детская площадка, что-то вроде песчаного пляжа на берегу ручья, тут и там – скульптурно обработанные пни… (Интересно, что от всего этого останется, если здесь просто пройдут мимо несколько тысяч человек с рюкзаками и прочим туристским скарбом?) Но вскоре тропа сузилась и запетляла по неухоженному смешанному молодому лесу. Через каждые двести метров разведчики ненадолго углублялись в него, держа в памяти, что ручей должен оставаться в пределах досягаемости.
Чем дальше от поселка, тем сильнее и красивее становился лес. Блуждая среди наполненных густой молчаливой жизнью стволов, уклоняясь от их защитных колючих сетей, пробиваясь сквозь гибкие агрессивные заросли к обманчиво манящим просветам, Фурман с Морозовым постепенно расходились в разные стороны, но периодически окликали друг друга и снова сближались.
Пара обнаруженных ими довольно уютных полян явно не подходили по размеру для большого лагеря, поэтому они продолжали продвигаться дальше по тропе, совершая вылазки.
Между тем дождь как-то незаметно прекратился, тучи разогнало, и сквозь листву в голубеющем небе засверкало солнышко.
…А у Фурмана начала побаливать голова. По печальному опыту зная, что головная боль у него никогда не проходит сама собой, но может становиться невыносимой, он предусмотрительно прихватил в дорогу проверенную таблеточку. Вот только запить ее сейчас было нечем (запастись питьем ни он, ни Морозов не догадались), поэтому Фурман решил еще немного потерпеть.
Ориентировался он в лесу не очень хорошо (да и отяжелевшая голова этому не способствовала). Выйдя в какой-то момент к ручью, он вдруг подумал, что в сапогах его вполне можно перейти вброд. Идея ему очень понравилась – ведь это сразу вдвое увеличивало зону поиска!
Другой берег оказался сильно заболоченным и весь зарос каким-то высоким и труднопроходимым кустарником. Минут через пятнадцать, когда Фурман потерял всякое представление о своем местонахождении и заметался, его вдруг снова вынесло к ручью – но теперь прямо напротив детской площадки, которую они видели в самом начале маршрута. Пораженный своим загадочным промахом, Фурман уже напрямик перебрался на ту сторону и побежал по знакомой тропе назад. Как это могло произойти? Почему он сделал такую огромную петлю? А главное, что Морозов наверняка уже хватился его… Вот ужас-то!.. Добежав на цыпочках до какого-то смутно знакомого места, он вломился в чащу, прорвался сквозь нее, слегка отдышался и потом громко позвал Морозова. В голове били тяжелые молоты… Через пару минут Морозов отозвался (оказалось, недалеко ушел), и нелепая фурмановская оплошность осталась тайной.
При очередной встрече они заметили, что впереди тропа забирается в горку, и решили взглянуть на окрестности с этой небольшой высотки. Но вид оттуда оказался намного внушительнее, чем это можно было себе представить. Дальше пейзаж радикально менялся: впереди один за другим вздымались неожиданно крутые и очень живописные лесистые холмы; от узкой вершины, на которой они остановились, склон резко уходил вниз, и свой ручеек они обнаружили не сразу – он скрывался среди зарослей и уходил в обрывистое ущелье между ближними холмами. Для Подмосковья эта местность казалась совершенно нехарактерной.
