Так ли это на самом деле? Он ни разу напрямую не спрашивал об этом Канну. Супруги разошлись. Дочь потеряла мать. Или — раньше обычного вышла из-под ее опеки. Для школьницы жизнь ее не вполне обычна. Наверно, скоро она и из-под опеки отца уйдет. Будет жить одна, вполне довольная, найдет себе хорошую работу, иногда из чувства долга будет встречаться с отцом. Может быть, уедет за границу…
Однажды, на распутье, сделав свой выбор, не перестаешь гадать, куда бы вывела тебя другая дорога. Если бы дочь росла с матерью, какой бы она стала? Неизвестно. Но никто не делает выбора, загодя взвесив все «за» и «против». Завидует ли Канна детям из обычных семей? Фумихико не имел ни малейшего представления.
В ту ночь после ресторана они отправились еще выпить. Пили допоздна, не чувствуя опьянения. Много говорили на разные темы. Кукин настоял, чтобы он называл его Павел. Потом подробно рассказал о своей извилистой жизни, о своем детстве в Иркутске, о переезде в Москву и возвращении в Иркутск, о долгом пребывании в Ленинграде и командировке в Японию. Чем больше он пил, тем чаще в его японскую речь вкрапливались русские слова. Японские согласные, похожие на обструганные бруски, до блеска отшлифованные хвощом[12], постепенно уступали литой бронзе русских согласных. Однако грамматика и словарный запас оставались на прежнем уровне.
Он был искусным рассказчиком. Эпизоды из детства следовали один другого забавнее. Слушая, Фумихико не мог сдержать смеха. Затем начал рассказывать о себе. Каким образом, недоумевал он, этот человек сделался моим задушевным собеседником? Мы стали друзьями по странному стечению обстоятельств. Надо бы еще расспросить его о Сибири… Мир широк, но не настолько… Победа человека — поражение мира… Тут он впервые заметил, что пьян.
В следующий раз, по инициативе Кукина, они втроем отправились на крытый каток. Фумихико уже лет двадцать не стоял на коньках, но оказалось, что он не разучился управлять своим телом и сделал два круга, скользя с былой легкостью. Канна раньше каталась на роликах, но на лед вышла впервые. Первые три круга Фумихико поддерживал ее рукой. Но стоило ей научиться стоять на лезвии, как она с ходу побежала, умело скользя по льду. Не упала ни разу.
— Здесь не страшно, что попадешь в туман, — шепнула она на ухо Фумихико, а уже в следующее мгновение была на противоположной стороне катка. Фумихико дивился, наблюдая, как задорно она скользит, объезжая нерешительных новичков, ссутулившихся точно орангутаны.
Но кто его по-настоящему поразил, так это Кукин. В своем обычном черном костюме, он надел принесенные с собой ботинки и живо спрыгнул на лед. И куда только девалась его неповоротливость? Удивительно ладно заработали ноги, рассекая лед. Подавшись вперед, он стремительно, на одном дыхании, сделал несколько кругов. Фумихико не мог сдержать восхищения. Ясно стало, что тягаться с этим выросшим в Сибири человеком бессмысленно. Сделав очередной круг, Кукин плавно подъехал к Фумихико, скинул пиджак и неожиданно протянул ему.
— Подержите, пожалуйста! — сказал он небрежно. После чего, в белой рубашке и галстуке, выехал на середину катка и начал выписывать вензеля, как в фигурном катании. Кое-кто на катке выполнял схожие упражнения, но разница в уровне была очевидна. Когда он скользил мимо, все невольно останавливались и провожали его глазами. Для Кукина лед был родной стихией, и сейчас он в эту стихию вернулся. Смещая центр тяжести, он скользил то на левой, то на правой ноге, плавно переходя от одной фигуры к другой. Он прочертил восьмерку, и это была абсолютно правильная, без малейшего изьяна, точно проведенная по лекалу восьмерка.
Вокруг него образовалась толпа. Фумихико, убедившись, что Канна научилась кататься, перестал следить за ней и, стоя среди образовавших живое кольцо людей, сложив руки за спиной, наблюдал за Кукиным, выделывающим фигуры. Когда тот благополучно приземлился после прыжка с двумя оборотами, стоявший рядом с Фумихико юноша присвистнул.
— Вот это да! — воскликнул кто-то рядом, и, обернувшись, Фумихико обнаружил, что Канна, схватив его за руку, с восторгом глядит на Кукина.
— Да, здорово!
— Кто бы мог подумать — вроде бы деревенский дядек, а сейчас другое дело.
— Он тебе казался таким?
— Конечно, с его животом, да с его смехом — типичная деревня. Но тут ему надо отдать должное.
— Да, его мастерство действует заразительно.
Кукин катался минут двадцать, потом внезапно остановился, отыскал глазами Канну и, приветливо улыбаясь, подъехал к ней.
— Вы настоящий мастер! — сказала Канна с благоговением в голосе.
— К сожалению, у меня почти нет возможности тренироваться, — скромничая, сказал Кукин.
— А в соревнованиях вам не приходилось раньше участвовать?
— Один только раз, в семнадцать лет, ездил в Хабаровск. Но я только в одиночном катании ничего, а в паре — хуже некуда. Призового места я не получил. Потом только поддерживал себя на приличном уровне, немного преподавал в спортивном клубе, в Японии время от времени захожу сюда, вот, собственно, и все, заядлым спортсменом меня не назовешь.
— Я бы тоже хотела так уметь!
— Пожалуйста, могу помочь. Ты занимаешься гимнастикой, поэтому у тебя быстро получится.
— Мне правда можно будет брать у него уроки? — обратилась Канна к отцу.
— Тебе так понравилось? — спросил Фумихико.
— Очень. Но главное, мне невероятно повезло, что у меня будет такой учитель! — тут же выпалила она так, что Фумихико не успел вмешаться. Она всегда быстро принимала решения. Колебаться не в ее характере. Все делает по-своему…
Канна и Кукин тут же, стоя на льду, шепотом договорились об уроках два раза в месяц — во второе и четвертое воскресенье.
Вечером, вернувшись домой, Канна удивительно спокойным тоном объявила, что в гимнастике достигла своего предела.
— Сколько бы я ни занималась, выше мне уже вряд ли подняться. И по росту, и по возрасту я не гожусь, последнее время лидируют девочки лет тринадцати-четырнадцати. Гимнастика все больше смахивает на акробатику, да и возрастная планка понижается.
— Да, я слышал. Тенденция последних десяти лет. Чаславска выступала в двадцать два, а Команечи — в четырнадцать.
— К тому же сложность элементов, которые выполняла Команечи, — неимоверная. Не зря ее прозвали гимнастической машиной. А это было десять лет назад. Что до меня, за два года я сильно продвинулась, но мое тело по-прежнему скованно. Ничего не могу с собой поделать. Видно, достигла своего предела. Выступлю в последний раз на предстоящих соревнованиях, и хватит.
— Ты не хочешь продолжить занятия спортом в университете?
— Нет, пойду в обычный университет. Я не чувствую себя прирожденной гимнасткой. Потому и не пошла в спортивный клуб, ограничившись занятиями в школе. Может, буду время от времени тренировать ребят из младших классов. Коньки дело другое — это удовольствие.
В самом деле, подумал Фумихико, в следующем году вступительные экзамены. Наверно и вправду пора с этим заканчивать. Она много читает, когда просит объяснить что-то из математики или физики, понимает все с полуслова. У нее еще есть время, чтобы найти работу по душе. Хорошо уже то, подумал Фумихико, что она не поедет в Россию учиться там гимнастике.
Вскоре у них вошло в обычай, что один-два раза в месяц Фумихико встречался с Кукиным в ресторане, а Канна брала у него уроки фигурного катания. И то и другое, по-видимому, было Кукину в радость.
— Вы еще не думаете возвращаться в Россию? — как-то раз спросил Фумихико.
— Подумываю. Хочется вновь оказаться на родных просторах, проехаться верхом на коне по снегу. Повидать жену, детей. Да и по нашей еде я соскучился. Иногда становится просто невыносимо. Вдруг замечаю, что мысленно брожу по Иркутску, до мелочей припоминая каждую улицу!
— Мне это понятно, — сказал Фумихико сочувственно.
— Я все время хлопочу, чтобы побыстрее вернуться домой. Но начальство считает, что я хорошо справляюсь с работой и что специалисту с языком целесообразнее находиться здесь. Так что пока вернуться никак не получается.
— Вы действительно превосходно владеете языком.
— С недавних пор я часто задумываюсь о разнице между тоской по дому и патриотизмом.
— В каком смысле?
— Не является ли для человека, вынужденного жить за границей, так сказать, святым правилом — поддерживать разумный баланс между этими двумя чувствами, вот о чем я думаю. В первое время по приезде в Японию я ощущал себя исключительно патриотом. Но после того как я прожил здесь несколько лет, образ СССР во мне потускнел, зато тяга к моей малой родине сильно обострилась. Короче, патриотизм исчез, осталась только тоска по родному дому. Во мне теперь преобладает не представитель Страны Советов, а хныкающий мужик родом из Сибири. Одним словом, пора домой.
