За обедом мне приходится рассказать Мишелю о подвигах Анри. Он сокрушенно качает головой. Но худшее еще ждет нас впереди: почтальон выполнил свою угрозу, и в субботу мы получаем из почтового управления письменное предупреждение, что, если мы не призовем к порядку свою собаку, дело будет передано в суд и тогда животное придется уничтожить.
Я с отчаянием смотрю на Анри, жизнерадостно машущего хвостом.
— Придется отдать его, chérie, — вздыхает Мишель.
— Но пока он у нас живет, я не видела ни одного кабана. И мне с ним веселее. Пожалуйста, давай его оставим!
— Мы еще серьезно об этом подумаем, — хмурится Мишель.
А днем — последняя соломинка! — к нам является Жан-Клод с ужасной новостью: ему позвонили из полицейского участка в Каннах и сообщили, что большая черная собака по имени Анри (оно указано на ошейнике) терроризирует отдыхающих на частном пляже отеля «Мажестик». Мишель благодарит Жан-Клода, после чего едет в Канны и забирает собаку, а заодно и платит солидный штраф: Анри обвиняют в нарушении общественного спокойствия.
Я беру бутылку вина и иду к соседям, чтобы извиниться за причиненное беспокойство. Жан-Клод трубно хохочет и одним взмахом руки отметает все мои извинения, а потом приглашает нас на очередной аперитив. Я еще помню, как тошно мне было после предыдущего, а потому вежливо отклоняю предложение и объясняю, что теперь их очередь приходить к нам. За ужином мы с Мишелем обсуждаем проблему, и я скрепя сердце вынуждена согласиться, что для всех, включая самого Анри, будет лучше, если он возвратится в приют.
В понедельник, чувствуя себя очень неловко под мрачным взглядом заведующей, мы снова подписываем документы, на этот раз снимающие с нас всякую ответственность за судьбу несчастного животного.
Я плачу в три ручья и целую Анри на прощанье, а потом его уводят, чтобы снова посадить в ужасную клетку. В следующем году, когда наша жизнь будет лучше организована, мы обязательно вернемся за тобой, мысленно обещаю ему я.
Сегодня солнечное и прозрачное осеннее утро, а вчера целый день шел дождь, первый за два месяца. В воздухе чувствуется свежая прохлада, а это означает, что даже здесь, на юге Франции, лето не может быть бесконечным. Еще несколько дней, и нам придется попрощаться с «Аппассионатой». Мы с Мишелем летим в Австралию, где будет сниматься фильм по моему роману. Я играю в нем главную роль, и эта перспектива захватывает нас обоих, но все-таки мне бесконечно жаль уезжать отсюда. Австралия слишком далеко — домой на выходные оттуда не прилетишь.
Вот если бы действие романа происходило здесь, мечтаю я, перекладывая простыни в комоде мешочками с лавандой.
Перед отъездом у нас куча дел — мне надо собрать все свои бумаги и заметки, упаковать вещи, а кроме того, мы не оставляем попыток поймать неуловимого нотариуса и договориться о дате завершения покупки, — но вдруг Мишель объявляет:
— Бросай все это. Мы отправляемся в экспедицию.
— Куда? — смеюсь я.
— Сядем на паром и поедем на острова. Будем искать сокровища.
Я тут же соглашаюсь — перспектива путешествия по воде всегда приводит меня в чисто детский восторг. К тому же я еще ни разу не была на Леренских островах.
— А какое сокровище?
— Увидишь. Сначала сплаваем на дальний остров, потом вернемся на ближний, там поедим и успеем домой еще до темноты.
Мы покупаем билеты в маленькой кассе, приютившейся у конторы капитана порта, и в ожидании парома идем прогуляться по пирсу. На самой дальней его точке мы останавливаемся и смотрим на высокую башню Сюке, вокруг которой располагается старый город. Когда-то на этом месте стояла небольшая рыбацкая деревушка Кануа, что означает «камышовая гавань». Здесь и правда не было ничего, кроме зарослей камыша да заболоченного берега. Глядя на сегодняшние Канны, в это трудно поверить. С моря дует легкий бриз, и вдоль линии берега неслышно покачивается целое ожерелье из белоснежных яхт.
— Кому они принадлежат? — задаю я вслух вопрос, который уже давно интересует меня. Я даже не представляю, сколько миллионов должно быть у человека, чтобы он мог позволить себе такую великолепную игрушку. Некоторые из них длиннее железнодорожного вагона и стоят наверняка больше, чем средний служащий зарабатывает за всю жизнь.
— В основном иностранцам. И, конечно, здесь крутится немало грязных денег. Одному из бывших мэров Ниццы даже пришлось уехать в Уругвай.
— Почему?
— Потому что во Франции его арестовали бы за взятки и уклонение от налогов. Он присвоил большую часть денег, выделенных на благоустройство Ниццы, и перевел их в Южную Америку. Видимо, копил на старость.
— Ну конечно! Я же помню! Его звали Жак Медесен. Его ведь, кажется, в конце концов посадили?
— Да.
Тут я вспоминаю, что Грэм Грин, который жил на мысе Антиб и с которым я была немного знакома, в восемьдесят втором году написал книгу «J’accuse»[79]. В ней как раз рассказывалось и о расцвете коррупции в Ницце, и о связях Медесена с итальянской мафией. Кажется, упоминался еще какой-то скандал с казино. По мнению Грина, пугающий процент полицейских и судей состоял в близких отношениях с milieu, миром криминала.
— Как ты думаешь, после ареста Медесена на Ривьере больше нет коррупции? — спрашиваю я у Мишеля.
— Что-то я сомневаюсь.
— А что, если он не вывез все эти миллионы в Уругвай, а зарыл их на одном из островов?
— Кто знает?
— Тогда мы их откопаем и расплатимся с мадам Б.!
— Нет, — смеется он. — Сегодня мы будем искать другое сокровище.
— Какое?
— Увидишь.
Я улыбаюсь: мне нравится эта игра. Оглядевшись, я замечаю, что почти на всех яхтах трудится, подобно муравьям, целая армия молодых загорелых людей, одетых в одни шорты. Одни до блеска натирают алюминиевые мачты, другие драят тиковые палубы или моют из шлангов фибергласовые корпуса.
Мишель тянет меня за руку:
— Пойдем, нам пора.
Часы на башне Сюке бьют десять, и паром уже готов отойти, но тут на причале появляется группка опаздывающих. Они машут руками и что-то кричат. Капитан ухмыляется, паром ждет. Наконец они прыгают на борт, все по очереди благодарно пожимают руку капитану, и мы отправляемся.
А я тем временем любуюсь старым портом и вынуждена признать, что он еще сохранил немалую долю очарования. Очень хорош, например, отель «Сплендид» с его простым белым фасадом и радугой разноцветных флагов. Потом мне на глаза попадаются большие черные буквы «Джим-клуб» на уродливом, бежевом фасаде и кричаще-синяя надпись «Казино» под ними, и я недовольно морщу лоб. Трудно представить себе что-то более убогое.
Паром набирает ход, и порт остается позади. Я стою, облокотившись на поручни, и голова просто кружится от восторга. Я с детства обожаю воду и только поблизости от моря бываю счастлива. Над нашими головами кружатся чайки, за кормой вскипает белая пена, поднимается кверху и приносит с собой прохладу и влагу. Мы плавно огибаем пятимачтовый роскошный лайнер «Клуб Мед-2» и битком набитую туристами прогулочную лодку со стеклянным дном.
Издалека Канны все еще красивы, хотя при ближайшем рассмотрении напоминают стареющую и уже почти отчаявшуюся шлюху. Я припоминаю забавную компанию трансвеститов, с которыми когда-то давно подружилась в Бразилии. Им всем было лет по сорок — сорок пять, и их лучшее время осталось далеко позади, но издалека, с помощью огромного количества грима и щадящего освещения они все еще умудрялись выглядеть неплохо. Я улыбаюсь, вспоминая их кипучую энергию, отчасти подпитываемую кокаином, чудовищные заведения, в которые они иногда таскали меня, и невероятные истории их похождений.
Мой взгляд невольно притягивает белоснежный, словно накрахмаленный фасад отеля «Карлтон» посреди набережной Круазетт. Отсюда он кажется величественным и элегантным, а пропитавший его рыночный дух, к счастью, не ощущается на таком расстоянии. Заслонив глаза от солнца, я нахожу взглядом купол обсерватории высоко над городом и россыпь старых вилл, чьи окна подмигивают, как будто пираты посылают оттуда сигналы своим товарищам. На склонах холмов уже проступают осенние — золотые, красные, желтые — краски, но сотни загорелых тел все еще нежатся на пляжах. Эта морская прогулка кажется мне просто восхитительной. Пассажиров на пароме совсем немного, и, похоже, в основном это местные, съездившие с утра пораньше за покупками на рынок Форвиль. Даже сидя, они крепко прижимают к груди сумки, разбухшие от разноцветных овощей и фруктов. Две старые деревенские кумушки сблизили головы и о чем-то вдохновенно сплетничают, поблескивая бойкими, любопытными глазками.
— А сколько народу там живет? — спрашиваю я.
— На Сент-Маргарите люди живут, но я не знаю сколько. Домов двадцать, наверное. Сент-Гонорат необитаемый, если не считать кучки монахов-цистерцианцев и жутко дорогого ресторана на самом берегу пролива между островами.
