Простые смертные не имели права уходить до звонка. Поэтому организовывался чай. Разгадывали кроссворд. Потом женщины начинали вязать. Мужчины группами уточняли планы на воскресенье или исчезали в соседних отделах, где вдоволь болтали с приятелями. Иногда приносили спирт из лаборатории, и шло всеобщее братание. Враждующие лагеря развивали бешеную активность по части добычи огурцов и капусты из буфета. Последний час все висели на телефонах - координировали с женами и мужьями вечерние покупки. Случайно прорвавшийся деловой звонок (кто-то просил дать консультацию, заказать пропуск, послать представителя) вызывал возмущение: "Ишь, вдруг всполошились, скоро день кончается, вспомнили, ничего, подождут до завтра".
Звонок. Гурьбой к проходной. Уф, устали! Наработались!
***
Старожилы рассказывали, что однажды отдел по собственной инициативе взялся за незапланированную тему. Идея увлекала всех, люди добровольно оставались еще на несколько часов. Вкалывали, что называется, без дураков. И получилось! Важная тема! Благодарность от Комитета заслужили! Но параллельно начальнику вкатили выговор, а отдел лишили квартальной премии. Потому что маленький заказ вовремя не сдали, попросту не успели, а заказ-то был в плане. С тех пор энтузиазма не наблюдалось.
***
И все-таки хорошая жизнь была в "шарашкиной конторе". Как в трамвае: только не скандаль и не высовывайся - спокойно доедешь куда надо. Но Саша и Вадик, ребята из Академгородка, шли своим ходом и на других скоростях. Вот-вот они скроются за поворотом, а ты успей им вдогонку послать прощальный привет. И тогда я спрыгнул с подножки.
***
"Ты начальничек всем начальникам начальничек, отпусти..." А начальник был мудрый человек, по-дружески предупреждал: нельзя нарушать установленные правила движения, ни к чему путному это не приведет.
Я ему и раньше свои идеи высказывал, да, вероятно, полагал он, что перебешусь я, остыну, остепенюсь. Но теперь я впервые мосты за собой сжигал, и он понял, что на этот раз я всерьез. И показалось мне, что уговаривает он меня остаться не по долгу службы - действительно не хочет моего ухода. Может, у него особые планы были? Может, мой поступок задевал его самолюбие (из конторы еще никто добровольно не уходил)?
А может, он просто желал мне добра?
***
- Мартынов, я вам говорил, что через год подберем вам тему и защитите вы кандидатскую диссертацию. Причем за вашей спиной будет наша фирма, да и я постараюсь. Защита пройдет как по маслу. У нас еще не было осечки. Я своих работников ценю. Обещал - слово держу, это вам известно.
- Извините, но я должен повторить вам старый анекдот. В наше научное учреждение попал на стажировку японец. Каждый день, кончая работу, он вставал и произносил одну и ту же фразу. Никто по-японски не понимал, думали, благодарит японец за что-то, японцы - вежливый народ. Однажды пришел переводчик, и публика, естественно, поинтересовалась: дескать, чего там японец бормочет. А японец, оказывается, говорил следующее: "Прошу прощения, господа, но я не член вашего профсоюза и в забастовке не участвую". Так вот, любая капиталистическая фирма давно бы лопнула, будь у нее такие же темпы работы, как у нас.
- Согласен. У нас жизнь спокойнее. Там работают на пределе человеческих сил. Сейчас вы молоды, вам не терпится, вы торопитесь. Но лет через десять вы задохнулись бы от своего темпа. Каков же итог? Вы "не тянете", а от вас требуют. Вы не можете, устали, измотаны - и вас просто увольняют. Выбрасывают. Понимаете? А наша система гуманна. Вам не грозит увольнение. Все, на что вы способны, вы сделаете, - не за десять лет, а за двадцать, но сделаете. Улавливаете разницу? Мы заботимся не только о производстве, но о самом человеке.
- Правильно. Прекрасная система для середнячка. Ориентир на массовость. Не дай бог кому-нибудь вырваться из общей монолитной шеренги. Всякий талант исключается.
- Если вы такая яркая индивидуальность, почему бы вам не использовать свободное время? В вашем распоряжении каждый вечер.
- Трудно работать по вечерам, когда ежедневно привыкаешь бездельничать.
- Ага, значит, виноваты все, кроме вас самих?
- Я никого не обвиняю, но я не хочу участвовать в забастовке.
- Оставим этот термин на вашей совести. Я должен учитывать возможности всего отдела, а не одного Мартынова.
- Предположим, что вы правы. Для вас не секрет: бывают дни, когда совершенно нет никакой работы. Отпустить меня домой вы не можете - конфликт с трудовым законодательством о дисциплине. Но почему бы мне не заниматься своими делами тут же, не покидая контору?
- У меня нет гарантии, что Мартынов отложит в сторону свои дела, когда появится нужная мне работа. И тогда за него придется работать другим. Возможно, лично Мартынов совестлив, но, разрешив ему, я автоматически разрешаю остальным. Я не уверен, что и остальные будут так же бескорыстны и преданы общему делу. Значит, мне проверять каждого? Кроме того - и это естественно, - основное внимание Мартынов станет уделять своей личной теме, а службу исполнять спустя рукава.
- Значит, мне сознательно смириться с тем, что мой КПД составит не больше двадцати процентов?
И мы пошли по второму кругу, но так и не договорились.
- Я знаю, - сказал начальник, - вас прельстили звезды Академгородка. Но у тех ребят другая тренировка. Вы за ними не угонитесь. Если говорить правду, то вы, Мартынов, переоцениваете свои способности. Там ребятишки посильнее вас.
- Хорошо, но я попробую. Во всяком случае, винить буду только себя.
- Вам поздно пробовать. Вы сложившийся человек. У вас определенный настрой головы. Вы часть нашей машины, необходимая деталь. Чтоб достигнуть этого, вы учились в институте, учились у нас. Вы профессионал - вот в чем ваша ценность. Куда же вы теперь денетесь, Мартынов?
Тут он попал в яблочко. Имелись еще две фирмы, сходные с нашей по профилю. Но я не пойду ни к Штейнбергу, ни к Бондаренко. Профессиональная гордость не позволит. Мы сталкивались с ними и понимали, что уровень нашего отдела выше. Не я у них, а Штейнберг и Бондаренко должны бы работать в моем подчинении. Однако сие невозможно. Так что начальник рассчитал точно.
- Но это мой выбор. Вы мне не можете помешать!
- Давайте без басовых нот, Мартынов. Я хочу вам помочь. Будь моя злая воля - с вами можно сделать все что угодно. Например, сейчас в глазах отдела вы выглядите правдоискателем. Ну не надо скромничать. Так вот, я скажу, что начиная с первого дня вы передавали мне разговоры всех сотрудников и за это я вам платил тридцать рублей в месяц.
- Никто не поверит! Все знают, что я не стремлюсь к карьере. Я просто хочу честно работать. Я никого не подсиживаю и не пытаюсь урвать жирный кусок.
- Вот именно это и непонятно. Вы плохо разбираетесь в людях. Они мерят на свой аршин. Идеализм странен. А тут все прояснится. И чем чудовищней будет выдумка, тем охотнее в нее поверят.
***
Меня уволили по собственному желанию, но я знал, что любому слабому работнику, от которого хотят избавиться, пишут ту же формулировку. Я толкался в разные "ящики", но там листали мою трудовую книжку и предлагали мне третьестепенные должности. Я устроился в одно учреждение, проработал несколько недель и понял, что это и есть истинная "шарашкина контора", а моя старая фирма, по сравнению с теперешней, образцово-показательный научный институт. Это было падением, сдачей позиций, и начальник мог злорадствовать: дескать, он оказался прав, - ему, конечно, донесли, куда я попал.
Опять увольнение по собственному желанию.
Теперь на хорошую работу дорога была закрыта.
И я полностью ощутил то наслаждение, которое испытывает человек, катясь дальше вниз. Приходит какая-то странная удаль - чем хуже, тем лучше! Вниз под горку, только в ушах свистит! И мне казалось, что этим я отомстил своему начальнику. Задержись я в захудалом "ящике" - был бы повод для торжества. Но я совсем ушел из физики, и тут начальнику стоило бы призадуматься. Получилось не то, на что он рассчитывал. Значит, он не понял меня, а ведь хвастался: дескать, разбирается в людях. Во всяком случае, теперь начисто исключалась возможность моего покаянного возвращения.
***
Случайно я встретил ребят, с которыми играл в джазе на институтских вечерах. Баловство вдруг обернулось второй профессией. Человек из ресторана - куда уж дальше?
***
Каждый вечер я всматривался в ряды публики и ожидал увидеть знакомое лицо. Я готов был поклясться, что он следил за мной, вернее, прослеживал мой путь и теперь должен был явиться, удостовериться собственными глазами. Ведь наш спор не кончился и вроде выигрывал я.
И он пришел.
Он, конечно, мог бы подойти, поздороваться, протянуть трешку, заказать что-нибудь этакое, по его, начальникову, вкусу, вздохнуть, развести руками или просто посмеяться. Но он был слишком умен. Он понял, что тем самым он бы не меня - себя унизил. И он сидел за столиком с двумя деятелями из нашей конторы, сидел спиной к оркестру, и ни разу не обернулся, и, уходя, не взглянул в мою сторону.
