– Отпусти сейчас же! – Мария начала бить его руками по лицу.
Косте было все равно. Тогда Мария укусила его за ухо и ощутила вкус крови во рту. Костя вскрикнул, поставил девушку на пол и схватился за ухо. Она воспользовалась его замешательством, схватила сумку и начала пробираться к выходу.
Уже на улице Марию догнал официант.
– Я ни в чем не виновата. Что вы от меня хотите?
– Это вам от Михаила Сергеевича. Извините. – Он протянул девушке визитную карточку. Ручкой внизу был подписан номер мобильного телефона. Первым порывом было выбросить ее в первое попавшееся мусорное ведро, но потом она изменила свое решение и, сунув карточку в карман сумки, зашагала быстрее.
Всю следующую неделю Ева писала портреты. Точно такие, которые художники выставляли на Арбате, чтобы показать сходство рисованных персонажей с оригиналами. Она брала фотографии известных людей и срисовывала карандашом их лица: Эдиты Пьехи, Высоцкого, Чарли Чаплина, Эдит Пиаф, Мэрилин Монро и Элвиса Пресли. Портрет Юлии Тимошенко удался ей особенно хорошо.
– Она похожа на одну мою школьную учительницу! – констатировала Кристина. – Та тоже заплетала косу вокруг головы. Говорила, что с таким «нимбом» Боженька обязательно впустит ее в рай.
Вполне удовлетворенная результатом, Ева скрутила свои произведения в длинную черную тубу и отправилась на заработок. Оказалось, что занять свое место под солнцем тут было не так-то просто. Завсегдатаи указали ей место в конце улицы, прямо напротив «Макдоналдса».
«Это название преследует меня повсюду», – возмутилась Ева и, сама не понимая, с чего вдруг она испытывает такую неприязнь к фастфуду, расположилась к нему спиной.
Вечер подходил к концу, но никто из прохожих так и не решился заказать портрет у молодой художницы. Ева уже собралась уходить, когда к ней подошла пара молодых людей. Приглядевшись, она поняла, что мужчина действительно молод, а вот у его спутницы молодость весьма наживная, точнее сказать, натянутая. Казалось, она позволила себе не одну пластическую операцию. Сделано все было качественно, но создавало эффект мумифицированности. «Интересно, спит она тоже в гробнице?» – подумала про себя Ева.
– Котик, я хочу нарисовать свой портрет. – Дама говорила с легким акцентом.
– Может, не сейчас, моя бабочка? – Молодой человек настойчиво потянул подругу за локоть.
– Нет, сейчас! – закапризничала «мумия бабочки» и уже уселась на стул перед Евой. – Пойди пока посмотри сувениры. Мы же должны привести что-нибудь нашим друзьям.
– Хорошо, моя душка! – покорился молодой человек. – Позвони, как закончишь. Я буду неподалеку.
«Терпеть не могу альфонсов, „бабочек“, „котиков“ и вообще все искусственное!» – поморщилась Ева.
– Что-то не так? – Брови, щеки и подбородок дамы организованно поползли вниз.
– Переносица зачесалась, – выкрутилась Ева.
– И сколько вы хотите за свои услуги?
– Двести долларов, – выпалила Ева.
Брови, щеки подбородок теперь двинулись вверх:
– Почему так дорого?
– Понимаете, мне деньги очень нужны! – не долго думая, ответила Ева.
– А ты оригинальная девушка! Дам тебе деньги вперед, чтоб веселее работалось.
Она протянула Еве две новеньких бумажки, и та спрятала их в нагрудный карман комбинезона.
– Только нарисуй меня так, чтобы я себе очень понравилась. Тогда возможна прибавка к жалованью. – Она подмигнула Еве сразу обоими глазами. При этом ни одной морщинки не образовалось на ее лице.
«Хоть на мятой бумаге ее рисуй, – вздохнула Ева. – Тогда, может, какой-то „рельеф“ получится». Она критично оглядела сидящую напротив женщину, пытаясь увидеть ее заново. Вдруг ее привлекла одна очень интересная деталь.
– Я думаю, у меня получится, – задумчиво произнесла Ева и принялась за работу.
Дама оказалась на редкость послушной натурщицей и сидела неподвижно. Через час она попросила разрешения посмотреть на себя в зеркало, припудрила нос и приняла точно такое же положение.
– Я закончила. – Ева легко смахнула кистью излишки карандаша.
– Можно смотреть?
Девушка смело развернула готовый лист. Лицо натурщицы впервые приобрело асимметричность.
– Что это? – спросила она, зажав рот руками.
– Это вы настоящая, – убедительно ответила художница.
На портрете были изображены руки. Слегка морщинистые кисти с еле заметными выступающими венами покоились друг на друге. Тонкие красивые пальцы, заканчивающиеся аккуратным прозрачным маникюром, изящно переплетались, образуя свободное пространство, отчего складывалось впечатление, что руки будто бы дышали.
Когда пульс женщины пришел в норму, она с удивлением посмотрела на Еву и спросила:
– Но почему? У меня же бордовые ногти.
– Так ведь было и будет не всегда.
– А мое кольцо?
– По-моему, оно слишком вульгарно.
Последняя фраза была явно лишней, так как после нее на творца посыпался отборный мат. Еву обозвали шарлатанкой, авантюристкой, хамкой с придурью. И это только из того, что поддается цензуре.
Она глотала оскорбления до тех пор, пока дама не потребовала с нее обратно денег. К этому времени вернулся ее «котик» и прорычал, что она должна не только вернуть деньги, но и выплатить им моральный ущерб за потраченное время и нервы.
– Они же старые! – не унималась хозяйка, глядя на картину.
– Ваши руки прекрасны, они изящные, честные и настоящие, в отличие от... – Ева вовремя прикусила язык. – Если вам они не нравятся, я оставлю их себе!
– Вот еще! – возмутился «котик», которого никто и не спрашивал. – Мы забираем их с собой вместе со своими деньгами, а будешь сопротивляться – применю силу. – Он схватил девушку за плечо и потянул к себе.
Вдруг что-то внутри Евы надломилось, перевернулось и задребезжало. Она впилась зубами в его руку так, что парень взвыл от боли.
– Да она сумасшедшая! – На запястье пострадавшего проступила кровь. – Она могла отгрызть мне руку. Пойдем отсюда.
Прохожие останавливались, чтобы понаблюдать за тем, как юная художница рвет свои портреты и раскидывает их в разные стороны:
– Ненавижу, ненавижу! – кричала она и топтала клочки бумаги ногами. – Ну что вы все уставились?
Апофеозом развернувшегося действия стала поломка складной табуретки. Девушка била по ней тубом до тех пор, пока она не развалилась на части.
Толпа зевак расступилась. Из нее выделился парень, который направился прямо к девушке.
– Что с тобой? – Он осторожно взял ее за плечи и заставил посмотреть ему в глаза.
Девушка с трудом узнала парня, который однажды накормил ее завтраком в «Макдоналдсе».
– О господи, это ты? – Она огляделась вокруг, как будто не понимая, где находится. – Как я здесь очутилась?
– Все в порядке. – Он заметил, что глаза у девушки стали совсем другого цвета. Из светло-голубых и мягких они превратились в ярко-зеленые, прожигающие насквозь. – Эти люди чем-то обидели тебя? – Он прижал девушку к себе.
– Не знаю, – растерянно ответила она и отвела в сторону раскрасневшееся лицо.
Потом девушка отстранилась, еще раз посмотрела на хаос, который творился вокруг, и, подобрав сумочку, пошла прочь.
– Куда же ты? – кинулся за ней Федор.
– Мне пора идти!
– Разве ты не хочешь, чтобы я проводил тебя?
– Нет. Лучше иди домой.
– Но уже поздно. Я хочу помочь тебе, слышишь? – Он взял ее за локоть и попытался остановить.
Девушка резко развернулась. Ее голос стал металлическим:
– Разве я не ясно выразилась? Оставь меня в покое.
Федор не посмел настаивать. Он проводил ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась из виду. Подозрения, мучившие его до этого, подтвердились.
Было уже поздно. Ресторан закрывался, официанты убирали столики. Пошел четвертый час, как я сидел возле стойки бара и в очередной раз заказывал «последний» бокал виски.
Никогда прежде я не думал так много о детях-сиротах, об их судьбах и характерах. Ведь каждый человек, имеющий маму и папу или хотя бы одного из родителей, знает, что где-то у него есть тыл. Пусть далеко, пусть в другом городе или на другом краю света есть тот, кто любит тебя больше всего на свете, всем сердцем, не требуя ничего взамен. Ты можешь быть отвергнутым всем миром, взлететь высоко или пасть так низко, что останется только ползти, но даже если ты приползешь к матери или отцу – они примут тебя любого, прижмут к любящему сердцу и снова поднимут на ноги. Они спасут тебя от несчастной любви, наркомании или алкоголизма, примут тебя нищего, а стань ты вдруг богатым и знаменитым, к родительской любви добавится лишь гордость. Им по-прежнему будет не хватать только тебя, и никакая корысть или выгода не примешается к родительской нежности. Три года назад, похоронив мать, я вдруг почувствовал такой приступ одиночества, что мне захотелось выть на луну от тоски. А как же они – дети, никогда не знающие своих родителей, брошенные, обделенные материнской лаской и отцовским вниманием? Как им наравне с другими любить этот мир, в котором им приходится рассчитывать только на самих себя? Тогда, за ужином, Евгения Ивановна поведала мне историю о том, как она усыновила ребенка. Однажды один детдомовский мальчик обварил себе руку кипятком. Так получилось, что она сама везла его в травмпункт и по дороге всеми способами старалась утешить малыша: гладила его по голове, говорила ласковые слова, всячески старалась отвлечь его от страданий. Миша – так звали пятилетнего сироту – воспринял это на свой лад. Он так привязался к Евгении Ивановне, что впоследствии стал преследовать ее. Едва услышав шаги по коридору, Миша ложился на пол, подглядывал в дверную щель и кричал: «Мама! Мама!» Он хватал ее за ногу или за подол платья и не отпускал до тех пор, пока его не отнимали силой. Не помогали ни замки, ни уговоры. Ребенок так привязался к женщине, что она взяла его к себе и назвала своим сыном. К сожалению, мальчик болел какой-то неизлечимой болезнью, название которой я даже не смогу повторить. Промучившись с ним три года, Евгения Ивановна похоронила Мишу, который носил ее фамилию, и пообещала себе больше никогда не иметь детей. Как я и рассчитывал, дело Карауловой попало мне в руки. Я узнал не только адрес училища, где должна была учиться Ева, но и фамилии тех воспитанников, которые могли поддерживать с ней связь.
