Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2005)

Он вышел из гостиницы, покурил, озираясь, и пошел в поселок.

В поселке были добротные дома с высокими заборами, лиственницами, кедрами, воротами: сибирские крепости. В Средней России не так, там хлипкие плетни: глядите, что тут скрывать — одна голь. На улице никого. Рабочий день. Лает собака. Возле дома трактор в пыли и копоти. Может, где-то также причален и “ГАЗ” с желтой бочкой и синей надписью.

Но нигде не было видно этой машины.

И спросить не у кого.

Вдруг откуда-то вырулили белоголовые смуглые пацаны вдвоем на одном велосипеде. Остановить их. Спросить.

— Чё-ё?.. Молоковоз?

Посмотрели друг на друга.

— Дядь Сергей, — сказал один другому.

— А его дома нет. На работе.

— Может, приехал на обед?

Посмотрели друг на друга. Начали объяснять, перебивая друг друга.

— А что, если вы туда поедете, а я буду сзади идти?

Переглянулись. Один согласился, но второй его ткнул в бок:

— Ты чё-ё? забыл?

Второй почесал за ухом, нахмурился.

— Нет, — сказал он, — нам в другую сторону.

— Ладно, — вдруг сказал первый, — покажем.

Второй удивленно вытаращился на него:

— Чё зыришь? садись.

Они оседлали скрипящий велосипед и поехали, оглядываясь и виляя. Он шел за ними.

— Во-он, — в конце концов показали они, остановившись.

— А, спасибо!

— Да чё. — Они развернули велосипед и поехали назад.

Возле указанного дома машины не было. Но, возможно, ее загнали во двор. Он подошел к серо-черным воротам, взялся за теплую от солнца скобу, потянул на себя. Дверь была заперта. Он постучал скобой. Тишина. Посмотрел в щель. Пустой двор. У дома возле будки лежит собака, лохматый бок вздымается и опускается, часто дышит, жарко. Так жарко, что лень лаять на стук.

Что делать? Здесь подождать? Или пойти... куда? В какую-нибудь контору.

Странно все.

У меня пропала жена.

Ее увезли.

Надо запомнить этот дом. Возможно, придется вернуться сюда.

Пошел по улице. Снова — ни души.

Может быть, она уже в гостинице?

Дежурная встретила его с улыбкой, но тут же свела темные брови: “Позвонили из больницы”.

— Она в больнице?

— Да, там.

Несколько мгновений смотрели друг на друга.

— Не волнуйтесь, сказали, ничего уже страшного. Я узнала. Это обычное.

Больница: обширная территория с одноэтажными длинными деревянными домами среди пихт, сосен; в центре кирпичное двухэтажное здание. Всюду мелькают белые халаты, лиловеют-синеют пижамы и халаты больных. Немолодая женщина на скамейке кормит грудью ребенка; озирается, достает из застиранного халата сигарету, закуривает, энергично выдыхает, разгоняя дым, чтобы, наверное, не заметили; да, курит украдкой.

Медсестра или врач, у нее широкое смуглое лицо, узкие глаза, как будто полные нажженных углей.

— Придите вечером, — сказала она. — Или лучше завтра. Она спит. Нет, ничего страшного. Токсикоз. Пройдет небольшой курс терапии.

Вышел за ограду больницы, постоял. Нашел столовую. Перекусив, отправился к реке. Та же самая река, они поднялись вверх по течению на самолете. Здесь она была чище, напористее, громче: хлюпала и шипела, переливаясь на перекатах. Скалы с соснами отражались в воде, трещины змеились, уползали вверх к корням сосен. На реке сильнее был хвойный дух.

Искупаться?

Вода прохладная.

Нет, передумал. Вернулся в гостиницу. Мягкий оживленный взгляд дежурной. Протянула ему ключ.

Номер на втором этаже, деревянные две кровати, стол, над столом небольшой квадрат зеркала, удерживаемый блестящими зажимами. Водопровода нет. Умываться — в коридоре. Из окна вид на округлые горы в зеленой губке сосен.

Надо было спросить о вещах.

За стеной радио, из-за другой стены — чей-то кашель, смех.

Растянулся на кровати, глядя сквозь стекло в небо.

По коридору иногда кто-то проходил. Встал, открыл окно. Птичий свист. Треск трактора. Собачий лай. Детские голоса. Задремал.

Спустился в вестибюль. Вместо кареглазой белокурой дежурной пожилая алтайка в очках. Отдал ключ.

Пошел было в больницу, но приостановился, повернул в другую сторону. Раз врач или медсестра сказала. В столовой только два посетителя, что-то ели и втихаря выпивали. Он взял макароны, гуляш, стакан березового сока. Пил кисло-сладкую туманную водицу, думая, что берез здесь как-то не замечал, откуда-нибудь привозят. Мужики разлили остатки водки, подмигнули друг другу, выпили. В любую погоду, в любом уголке страны. Солнце косо лило лучи на окна столовой. По щекам скатывались капли. Утираясь платком, вышел. Еще не поздно пойти в больницу? Но, может быть, она уже спит.

Направился снова к реке, отошел к скале, разделся. Прозрачная вода охватила ноги холодком. Сквозь безостановочный поток воды видны были камни, серые, белые, зеленоватые; вошел еще глубже, окунулся, поплыл, ухая. На самом деле вода была не холодной. Сильное течение сносило, он подплыл к берегу. По не остывшим даже вечером камням вернулся к скале. Уже снова хотелось окунуться. Отлично! Они должны были сюда приехать.

Утром в окне — синее небо.

Завернул в столовую.

Потом дожидался ее перед входом в одноэтажный деревянный корпус.

Она вышла в линялом то ли фиолетовом, то ли лиловом халате; волосы собраны сзади хвостом, на осунувшемся лице улыбка. Потянулась к нему. Он поцеловал. Запах лекарств. Она предложила пойти на какую-нибудь скамейку.

— Ты завтракал?

— Да.

— По-дурацки получилось, — сказала она. — Что ты подумал?

Он пожал плечами.

— Меня так скрючило, что шофер перепугался и прямиком сюда, — продолжала она, опускаясь на скамейку под пихтами.

— А вещи?

Она растерянно взглянула на него:

— Ой, я как-то не подумала...

— В гостиницу он не привез. Ты не просила?

— Нет. Я... не подумала просто. Но вряд ли этот дядечка...

— Да ладно. Я знаю, где он живет.

— Нет, надо... — Она встала.

— Куда ты?

— Спрошу в приемном.

Вещи там и оказались — рюкзак, сумки.

— Ну вот видишь, — сказала она.

Он кивнул и ответил, что, видимо, у него будет много свободного времени.

— Да, наверное, еще дня три-четыре, — сказала она, — меня здесь продержат.

— Так что это?

— Токсикоз.

— Это я уже слышал. Нельзя без таинственности?

— Отравление, — ответила она, сбоку взглядывая на него.

— Чем? — терпеливо спрашивает он.

— Продуктами распада, — отвечает она тихо.

Он думает. Достает сигарету.

— Звучит... угрожающе.

— Ну, просто это результат... новой жизнедеятельности, — с усилием выговаривает она и улыбается.

— А? уже?..

Она кивает.

Мимо проходят больные с большим алюминиевым чаном, накрытым желтой крышкой, медсестра идет позади с эмалированным ведром, на котором небрежно намалевана цифра 5.

Он молчит. Она тоже. Чертит носком по земле в желтых хвоинках и выпотрошенных птицами шишках. Вспыхивает спичка. Она отворачивается.

— О, не кури, а?

Смял зажженную сигарету о коробок, сыпля искры, табак на колено.

— Вообще, конечно...

— Что?

— Что... что значит: не хотела стреноживать?.. Это нелепо... здесь.

— Почему? Я сказала не здесь, а в Бийске, — напомнила она.

— Какая разница. Все равно поздно. Мы могли бы остаться. Никуда не поехали бы. Или...

— Что?

— Да вот и все.

Она ничего не отвечала, чертила носком.

— Я сначала сама не знала. Думала, ну мало ли. У сестры была задержка однажды чуть ли не в два месяца. И у меня... иногда смещалось... ну. Вот. А потом уже, когда стало ясно, уже было поздно, мы собрались.

— Никогда не поздно.

— ...Что?

— Остановиться. Сдать билеты. Велика беда.

Он поддал ногой пустую шишку. Поднял голову. Перед ним остановилась женщина с ребенком. Немолодая. Переводит близко посаженные глаза с него на нее; откашливается.