Лайка привстала и ощерилась. Теперь они стояли двое против двоих, готовые накинуться друг на друга. А между ними сидел я — сторонний наблюдатель — и чувствовал, как сердце мое начинает биться в унисон с пульсом предгрозовой ситуацией.
— А че орать-то?! — басили малолетки, поглядывая на скалящуюся суку.
— А то! Знаешь, салага, почему нас американцы ненавидят?! — брызгая слюной попер на молодежь пенсионер. — Задумывался своей пустой головой, почему весь мир ненавидит русских?!
Лайка зарычала и выдвинулась вперед.
Я по паспорту русский: «Значит пробил мой час!» — протрубило у меня в мозгу.
— Почему?! — поднялся я со своего места и оказался, как пишут в газетах, между двух огней.
На мгновение все замерли, похоже даже лайка опешила.
— Потому что разрушители мы, понял?! Русские — разрушители! Варвары!!! — взорвался старик и лайка, разразившись яростным лаем, кинулась на меня — на простого русского парня у которого не было в жизни ничего примечального, кроме серпастого, молоткастого паспорта с отметкой в графе национальность — РУССКИЙ.
Но хозяин вздернул поводок — псина вздыбилась, щелкнула челюстями в нескольких сантиметрах от моего кадыка и, исполнив сальто, шлепнулась на пол.
«Киноманы» бросились вперед по проходу.
— Ну-ка, покинули вагон, придурки! — рявкнули динамики по всему салону. — А то я сейчас всех в милицию сдам!
Голова пенсионера-антируссиста юркнула в плечи, вражина весь скукожился, как под шквальным огнем легендарных «катюш», и кинулся в противоположную сторону, увлекая за собой остервеневшую суку. Двери захлопнулись.
— Проспект Просвещения — следующая, — объявил простуженный женский голос.
Трамвай тронулся, я рухнул на сидение.
«Знай наших!» — подумалось мне, напоследок.
Вот уж несколько лет подряд, ежедневно, отправлялся я с этого заколдованного трамвайного кольца на самом краю города с тайной надеждой: А вдруг на сей раз повезет! Вдруг произойдет что-нибудь такое, что озарит, подхватит и понесет в серпантинном вихре небывалых чувств к неизведанным, причудливым просторам иного существования, где распустится моя томительная блажь грандиозными бутонами сладкой прихоти и… зацветет, заблагоухает в оазисе священного Чистогана, где даже сны прозрачны и невинны, и где даже русским есть место. Пусть не надолго, пусть на одно мгновение, пусть смертоносно, но пусть!… Я толком-то и не знал, чего ищу, поэтому был открыт любому позыву. На малейшее прикосновение из вне я реагировал мощнейшей эрекцией всех чувств, имевшихся в арсенале моей души, естественно, в уповании на встречное движение, но именно в этот момент реальность начинала ускользать от меня и странным образом оборачивалась несусветным бредом. И в конце концов я неизменно оказывался в исходной точке. Неужели мне не разорвать этот cirkulus vitiosus?!
«Оплачиваем проезд, кто вошел. На линии работает контроль!» — пригрозил простуженный женский голос из динамиков. Двери вагона распахнулась и в салон вошла женщина. Маленькая, кривоногая, плосколицая казашка с распущенными черными волосами. Некрасивая, но неизведанная женщина с пышным бюстом под облегающей маечкой. Недоступные мне груди, реагируя на безобразные кривлянья вагона, грациозно покачивались. В мерных движениях чувствовался солидный вес.
«Искушение,» — только и успел подумать я, как тут же ему и поддался.
Казашка посмотрела на меня сквозь узкие и раскосые амбразуры. Темен был ее взгляд и глубок, а на самом дне сверкали ядовитые шипы.
У меня заломило поясницу, кровь хлынула в пещерные тела.
Казашка подошла вплотную и потянулась к компостеру. Две бомбы в немыслимое количество мегатонн повисли над моей головой. Я втянул сладковато-резкий запах (букет парфюма и пота), подержал на уровне переносицы и проглотил. Лакомство скользнуло в низ живота и расцвело.
Эх, если бы я был животным, или хотя бы первобытным человеком! Я бы знал, что мне тогда делать. О я бы действовал, как подобает — без страха и упрека, страстно и с размахом!
Дабы сдержать позыв, пришлось закрыть глаза. Но в полной темноте внутреннего взора меня уже поджидала совершенно голая казашка. Очертя голову, я кинулся на свою жертву. Теплое и мягкое хлынуло в лицо. Я открыл рот и заглотил сколько смог. Одновременно, мои руки заскользили вниз по выпуклостям и впадинам и пальцы заплутали в зарослях, а средний окунулся в кратер, бурлящий горячей жижей. Самка встрепенулась и отдалась. Затем, бросок вперед, и я подмял ее покорное тело под себя, лишь оставив на плечах тугие, подбритые икры. Член мой горел и ныл от вздыби, я высвободил сей факел и ринулся в расщелину…
— Метро «Озерки», - прохрипело над головой, и я очнулся.
Рядом толпилось масса народу, источающие духоту и пыль. Сердце мое трепыхалось, как обезглавленная птица, между ног было сыро и неуютно. Я поднялся и стал пробиваться к выходу. В просвете голов мелькнули черные волосы казашки. Едва замешкавшись, я вышел из трамвая.
Свежий воздух отрезвил. За спиной громыхал трамвай, увлекая с собой мое искушение, но его верные псы тянулись носами, поскуливали, сучили ножками, готовые припуститься вдогонку. Рванув поводок на себя, я осадил ретивцев: человеку в джинсах Lee, рубашке Colin’s, кроссовках Reebok сначала нужно заиметь деньги, а уж потом спускать чувства с цепи. Таковы правила игры.
Теоретически деньги уже существовали, оставалось лишь фактически занять их у Николая, на встречу с которым, я и прибыл.
До назначенного времени оставалось пятнадцать минут, и я решил прогуляться, чтобы развеяться и оглядеться.
Место людное. Центром тусовки — станция метро «Озерки»; стеклянные двери непрерывно штамповали гибкие тела девушек в коротеньких шортах и темных очках.
Справа — армяне на мангалах жарили шашлыки. Жидкий дымок взвивался в голубизну неба и растворялся в нем.
Слева — арабы в белых халатах заворачивали шаверму.
Полуголые женские тела, терпкий аромат восточной кухни и жесткие ритмы негритянской музыки красноречиво говорили мне, что мир пропитан безумием. И я ощущал его в себе, я сочился им, как сочится жиром подоспевший шашлык, или готовый стручок шавермы.
«Лучше отойду на безопасное расстояние,» — решил я.
Поодаль, на пыльной площади бряцала вокально-инструментальная группа:
«Лица стерты, краски тусклы.
То ли лица, то ли куклы…»
Пел жирный парень в грязной майке, лениво теребя струны.
Я бесцельно прохаживался и вдруг боковым зрением приметил, что мной интересуются — рослая, стройная, распущенные волосы, в светлом платьице — двинулась на меня.
— Игорь? — тронула за руку, будто ковырнула сомнительную монетку, втоптанную в грязь.
Я посмотрел в улыбающееся лицо.
— Узнал? — выговорила требовательно и со смущением.
(наплыв)
Она полулежала на двуспальной кровати в халате из бордового шелка. Распущенные волосы скрывали половину лица.
Оставляя на полу джинсы, я подполз к ее лодыжкам. Затем, мурлыкая вздор, поднырнул под мышку, высвободил из под холодной, скользкой материи увесистую грудь и пощекотал кончиком носа черешню соска.
— Не надо… ты красивый мальчик и привык, что тебе никто не отказывает, — говорила она, дыша мне в макушку.
— Разве к этому можно привыкнуть?
Не насытившись одним плодом, я полез за соседним.
— Мне пора собираться, — простонала она и опрокинулась на спину. — Что ты делаешь?
Я распахнул халат, скатился по ложбинке меж грудей и провалился в пупок.
— У меня есть парень, который это делает…
— Как его имя?
— Кого?
— Который умеет вот так делать?
Мой юлящийся язык настиг ускользающую черную полоску трусиков и взъерошил примятые золотистые заросли.
— А…(шепотом)дурак.
Горячие и упругие ляжки стиснули мою голову в душистых объятиях. Я целиком окунулся в их аромат и осторожно отведал деликатеса.
Распалившись, она подтянула мои губы к своим и впилась в них, как оса:
— Может ты, наконец, расстанешься со своими трусами?! — прошептала не отрываясь.
Я расстался, и мы совокупились.
— Мне ни с кем не было так хорошо…
— Мне никогда не будет так хорошо…
— Только не кончай в меня…
— Мы кончим вместе…
— Да… но не в меня…
— А в кого?
— На живот!
— Вот! Вот!
— Скотина.
(прошло шесть лет)
— Оля! — выдохнул я и подался к губам.
— Ну, как ты? Где? — тоном участкового приструнила меня Оля. Я одумался и принял правила игры.
— В принципе, не плохо. А в общем, отлично. Добиваюсь поставленной цели. Уже имею дивиденды.
— Вот как?
— А разве могло быть иначе?
