Левису, воспринявшему самомнение послевоенных лет, не нравилась такая медлительность, и тут он был не прав. От союза политики и банка дети рождаются некрасивые, но выносливые.
— Ирэн, вы — воплощение монополии и взяточничества.
— А вы, — парировала она, — беспорядка и спекуляции.
Левис иногда отказывался от дела, которое казалось ему скучным. По общему мнению, он вел себя в этих случаях, как женщина. Ирэн ничего не упускала; ей все было кстати. Она всегда помнила, что современный кредит — потомок былого ростовщичества, и не пренебрегала ничем, даже самым малым. Она старалась не вести охоту на территории Левиса. (Появление сходных предприятий в Средиземноморье способствовало тому, что их интересы нередко сталкивались.) Но если Левис передавал ей какую-нибудь папку с документами, решив посмотреть, как она выпутается из этих трудностей, Ирэн серьезно вникала в существо дел, и положительный результат не заставлял себя долго ждать. Тогда Левиса охватывала обида. Из гордости он старался этого не показывать, но от глаз Ирэн ничто не укрывалось, и она с присущей ей прямотой предлагала ему аннулировать этот контракт. Но он, по-прежнему мрачный, отказывался; обиды Левис забывал с большим трудом.
Конечно, он, как и раньше, восхищался женой, но теперь часто думал о ней с неприязнью.
Он упрекал себя за это, но тем не менее злые мысли приходили все чаще.
Однажды утром Левис сказал:
— Я не вернусь. У меня деловой обед в городе.
Он хотел было ввести Ирэн в курс дела, рассказать ей, что ему предстоит рассмотреть выгодные предложения американского консорциума по установке радиотелеграфа по всей Малой Азии, вплоть до Персии. Однако чтобы заинтриговать Ирэн, — он полагал, что она так же ревнива к его делам, как он к ее, — а может быть, потому, что она, проявляя скромность, ничего не спрашивала, да еще чтобы не сглазить эту сделку, Левис решил больше ничего не говорить.
Вечером, чувствуя угрызения совести, он вернулся к утреннему разговору:
— Я не успел вам объяснить. Я приглашал обедать двух американских банкиров, которые прибыли из Лондона.
— Это не по поводу установки радиотелеграфа в Малой Азии? — прервала Ирэн. — Будьте осторожны, группа Маркони ваших партнеров вовсе не поддерживает, хотя они это утверждают. Я навела справки, это предложение несерьезно.
Не так уж много прошло времени, а оба они стали менее откровенны. Ирэн — потому что ощущала, что муж от нее отдаляется. Левис — потому что чувствовал рядом с собой профессионала более высокого уровня. У него складывалось впечатление, что он ведет борьбу с противником, находясь с ним в интимных отношениях, противником очень ловким, который с первой же сделки оставил его далеко позади. Операция с эксплуатацией Сан-Лючидо сначала их разъединила, потом свела; Левис долго думал о Сан-Лючидо с радостным волнением, как об источнике своего счастья, но по мере процветания разработок серы нарастало чувство унижения; он поймал себя на том, что испытал нечто вроде отвращения, узнав, что работы входят во вторую стадию, что прибыль получена достаточная и компания предлагает даже выплачивать дивиденды.
В связи с этим он вспомнил, что приближается годовщина их встречи на Сицилии. Он решил, что принесет Ирэн букет пьянящего, пахучего жасмина, какой благоухал за окном в тот первый вечер.
X
Во второй половине дня, когда Левис зашел в цветочный магазин за букетом жасмина, случаю — нашему самому злобному врагу — угодно было, чтобы туда же пришла мадам Маниак. (Когда столько лет общаешься в свете, неизбежно имеешь и общих продавцов.) Элси! Она вдруг предстала владычицей всех удовольствий, женщиной величественной и забавной, образованной и совершенной, такой, какою Левис — стыдясь своего желания — хотел бы видеть Ирэн и какою она не была. К этому времени он уже разуверился в том, что законная жена может заменить мужчине любовниц. Он почувствовал, что Элси ему снова необходима. Между ними никогда не возникало ссор, размолвок, не обсуждались вопросы ни чести, ни справедливости. В согласии с нравами аристократического XVI округа мадам Маниак любезно начала разговор так, словно они прервали его накануне.
— К аперитиву не приходите, если вам это неприятно, а вообще я рада буду видеть вас… Новости? Марбо — в постели: в мягкое место ему попала пуля, которую выпустил Харбеджан несколько дней назад, когда они встретились в Солони. Знаете, когда армяне берутся за оружие…
Их разговор прервала цветочница. Ей нигде не удалось раздобыть жасмин.
— Тем хуже, — раздраженно произнес Левис, — дайте что-нибудь другое, например… салат…
Уже час как Левис находился у мадам Маниак; он лежал на диване, она кружила рядом, продолжая в том же легкомысленном тоне:
— Все говорят, что твоя жена восхитительна. Прямо с фресок Равенны. Ты, видно, хочешь, чтобы я познакомилась с ней одной из последних? Уверена, что она бы мне понравилась.
— Это уже опасно.
— Ну ладно, Левис… Рассказывают к тому же, что она отличный бизнесмен. Познакомь нас.
— Как-нибудь потом.
Она прошептала ему на ухо, посмеиваясь:
— Может быть, так будет удобнее?
XI
Левис вышел от мадам Маниак и пошел пешком, чтобы выветрились ароматы, проникшие в его кожу. К ужину он пришел с опозданием. Ирэн лежала у камина, спрятав лицо в ладони. Левис подумал, что она плачет, и взял ее руку в свою. Нет, Ирэн никогда не плакала, но было видно, что она скрывает душевную боль.
— Когда я возвращаюсь, — произнес Левис с игривой свирепостью, — мне хочется видеть вас веселой. А у вас вид необеспеченного чека. Отчего вы так грустны?
— Я давно дома и все размышляю о том, что зря я вернулась к делам. А теперь уже ничего изменить нельзя. Это не та игра, которую можно начать или бросить в любой момент. Леность — приятное занятие, и с ней все кажется легким. А работа — тяжелое обязательство с серьезными последствиями, в чем я убедилась только сегодня.
Левис выказал нетерпение, чтобы остановить нравоучительную тираду.
— Все это по моей вине, — продолжала Ирэн, — моя вина уже в том, что я вышла за тебя замуж. А меня считают волевой. Да я и сама так думала… Я попытаюсь объяснить тебе, в чем ты не решаешься себе признаться: ты женился, чтобы быть счастливым, чтобы обрести покой и счастье, а не для того, чтобы твой дом стал прилавком банка — хуже! — двух банков. Сегодня я для тебя конкурентка. А завтра? Может быть, даже женитьба на мне — для тебя только реванш, после которого ты захотел снова жить свободно; если говорить серьезно, Левис, я не так уж необходима тебе, как ты думаешь. К несчастью, теперь я тебя люблю… (она остановила его, боясь, что он прервет ее), но это касается только меня. Бросить работу? Ты же видел, я пыталась, но я не могу жить бездельничая. Я гречанка и люблю, чтобы любой план, любая мечта осуществлялись. Мои предки жили на своем острове, несмотря на то что их уничтожали, гнали, — на том самом острове, где ты жить не смог. Я тоже остров, простой, изолированный от внешнего мира, — ты не можешь здесь жить. Мне ненавистно все бездумное, доставляющее удовольствие. Меня не прельщают пороки — будь они яркими или просто удобными. За моими плечами — века свободной торговли, эмиграции. Теперь дай мне возможность уйти…
Левис приподнял волосы Ирэн, тончайшие, как проводки в магнитофоне.
— Ты уйдешь, не дав мне даже времени на размышления? Мы же друзья.
— Нет, не друзья. У меня нет времени ждать, когда сложатся прочные возрастные привязанности. Не усложняй. Ты ведь не русский, чтобы уйти, пошатываясь и взволнованно восклицая: «Как все запутано!» Не отворачивайся от правды. Девизом человечества должен быть лозунг: «Такова правда. Спасайся кто может!» Исключение здесь составляют только греки. Кто мы, собственно, такие? Днем мы враги. Ночью? Ночью — тоже, но тут нам не приходится выбирать оружие. Можно ли продолжать так жить? Скоро это будет мукой. Нас ждут такие испытания! Ты очень образованный, нервный, колеблющийся; я вся во власти варварских импульсов и страстей…
Левис не отвечал. Этот ребенок был так близок его сердцу. Он обнял ее, скользнув ладонью под платье, лаская кожу спины.
— Ирэн, ведь ваше имя означает мир, так?
Ирэн уткнулась лицом ему в колени, обессилев, точно какой-нибудь греческий городок, попранный тираном.
XII
Так Левис понял, что при всей своей гордости Ирэн не может перед ним устоять. Он подумал: «Вот говорят, что в наши дни женщинам трудно найти мужчину; для любви-то они всегда его найдут, но им всегда будет не хватать мужчины, который бы сел рядом, обнял за плечи и спросил: „Отчего вы грустите?“»
Его поразило, что эта меланхолическая исповедь, эта первая попытка восстания точно совпала по времени — хотя она не могла об этом подозревать — с моментом, когда он от нее отдалился. Когда живешь бок о бок с человеком более утонченной натуры, чем ты об этом думаешь, многие его поступки кажутся необъяснимыми, подчиняясь особой оккультной логике.
