Потом я про Вырвиглаза стишок один сочинил, ему по почте отослал. Пол года он на меня дулся, а потом ничего — оттаял.
Старый Сад — заброшенный, печальный,
Очень много лет — тому назад.
О Любви грустит — необычайно.
Старый Сад.
Старый Дом — заброшенный и ветхий —
Много, очень много лет при том.
О Любви грустит — простой и светлой.
Старый Дом.
Старый Пёс — от старости качаясь,
Ветру задаёт один вопрос:
Где же та Любовь, скажи, товарищ?
Старый Пёс.
И когда целуются украдкой
Месяц и заря — почти в засос —
Как щенок, подтявкивает сладко,
Старый Пёс.
И на Пса того идёт охота:
Всем мешает, портит имидж Грёз.
Не было печали — вот забота —
Старый Пёс.
Иногда, мне слышится — как воет
Этот Пёс — за Гранью Бытия….
И ещё мне кажется, порою:
Этот Верный Пёс — возможно, я….
Ну и что тут обидного — спрашивается?
Тоже мне — недотрога хренова.
Байка четырнадцатая
Фраер в белом костюме
Иногда, со Временем (как с философской субстанцией) происходят странные метаморфозы. Бывает, только Новый Год встретили, а уже снова — декабрь на дворе. И не произошло за рассматриваемый период ровным счётом ничего. А бывает — наоборот. Столько всего случилось, думаешь — года два прошло, не иначе. А посмотришь на календарь — ёлы-палы, и двух месяцев не набежало!
Странная это штука — Время.
Из Певека летим не очень долго, минут пятьдесят — строго на восток.
Вот она конечная точка нашего маршрута — посёлок Апрельский, где находится одноимённый прииск, и одноимённая же геолого-разведывательная партия.
Ничего себе — посёлок. Есть, конечно, и бараки разномастные — куда же без них, но присутствуют и современные пятиэтажки, есть типовая — совсем как в крупных городах — школа, детский садик. Даже немного расстроены — больно уж цивилизовано вокруг, не того ожидали.
Впрочем, вдоволь поудивляться не удаётся — наутро всех припахивают по полной.
Ребята получают спецовки и отбывают на свои объекты, меня же Вырвиглаз отводит в расположение полевого отряда, отъезжающего на "Жаркий". Скучно и обыденно представляет, подводит к невзрачному мужичку.
— А вот это, Андрюха, — говорит Вырвиглаз, — и есть твой прямой начальник, он же — наставник и учитель, он же — бурильщик шестого разряда, — Саганбариев Александр, для простоты — Шура Киргиз, или же, ещё короче — Шурик. А ты при нём будешь — "помощником бурильщика", разряда пока четвёртого только, но если заслужишь — повысим обязательно. Ты его, брат, слушайся, он лишнего не посоветует, а полезному чему — научит обязательно.
Шурик ростом ещё ниже меня, но гораздо плотней и в плечах пошире, глаза узкие-узкие, куда там японцам. Выглядит лет на двадцать пять, но, как выяснилось позже, ему уже за пятьдесят, даже внуки имеются.
И по национальности он вовсе не киргиз, а чистокровный бурят из Тувы.
— Ничего, Андрон, — улыбается мой новый мастер-наставник, демонстрируя редкие чёрные зубы, — Всё хорошо, однако, будет. Всему научим, всё покажем. Поработаем — денег заработаем. Доволен останешься, однако. Устанешь только сильно очень. Но это ничего — отдохнёшь потом, однако.
Едем с Шуриком на базу за железяками разными, коронками алмазными буровыми, план-наряд получаем, другие бумаги нужные.
Заходим в неприметный подъезд такого же неприметного здания. На втором этаже железная дверь с крошечной табличкой: "Первый отдел". Получаем инструктаж, подписываем какие-то документы — получаем допуск для работы на секретном объекте.
— Повезло, однако, тебе, — говорит Шурик, — Сразу на "Жаркий" попал.
Из разговора выясняется, что везение моё — сугубо относительное. На Центральном участке буровые бригады работают по нормальному графику: трое суток — двенадцать часов через двенадцать, потом — трое суток отдыхают. А на "Жарком" — тупо — двенадцать часов через двенадцать — без выходных — все полтора месяца, на смену отведённые. А что денег больше заработаешь, ещё не факт, не дашь план, пусть и по самым уважительным причинам, всё равно только тариф голый заплатят.
Короче говоря, "Жаркий" этот самый — местная натуральная ссылка, куда отправляют на перековку всяких там провинившихся и недоделанных. Да ещё вот таких, как Шурик — безропотных и тихих нацменов. Боятся они всего — вдруг начальник зуб заимеет, да и выгонит с Чукотки с волчьим билетом на Большую Землю — в Туву, то есть. А там больших денег не платят, а у Шурика домочадцев на шее — штук двадцать, как их кормить? Поэтому Шурик по первому начальственному свистку готов на всё и везде.
— И всё равно, повезло тебе, — нудит начальник-бурят, "Жаркий" — жутко секретное место, однако. Золота там — ужас. На вертолёте лёту — час с хвостиком. И площадка вертолётная там есть. Но, однако, на машинах пойдём. Часов сорок. Потому как — секретность! — Шурик назидательно поднимает в верх толстый указательный палец.
Ну, что ж, посмотрим, что за "Жаркий" такой.
На следующий день назначен выезд. Всех отъезжающих выстраивают в ряд, шманают рюкзаки. Во-первых, на предмет выявления спиртного — на "Жарком" сухой закон.
Во-вторых, изымают все консервы — а вдруг в банках спрятана шпионская аппаратура?
Зато охотничьи ружья, наоборот, разрешены — места, как-никак, там дикие, всякое случиться может.
Колонна, состоящая из трёх новеньких "Уралов" потихонечку трогается.
За баранкой нашего, передового "Урала" — Пашка Обезьян — начальник отряда, единственный из всех отбывающих, кто уже был на "Жарком" и неоднократно, все остальные следуют на сей секретный участок в первый раз.
Пока дорога вполне сносная, трясёт вполне терпимо, жить можно. Едем по грунтовке, проложенной прямо по откосу пологой сопки, справа нависает каменный приступок, слева — пологий склон, поросший кустарником — карликовыми берёзами, ольхой и чем-то хвойным.
Сзади раздаётся громкая автомобильная сирена, останавливаемся.
Вдруг из бокового окошка последнего "Урала" раздаются выстрелы — один, второй, третий, четвёртый. Из дверцы вываливают возбуждённые мужики, толпой группируются у кабины вахтовки, всматриваются куда-то по склону — в даль.
Подходим — оказывается, из окошка усекли медведицу с двумя медвежатами — и давай палить почём зря. Кажется, одного медвежонка подстрелили таки — что-то бурое в кустарнике лежит неподвижно.
— Ну, вы дикие какие-то! — Возмущается Обезьян, — Зачем медвежонка замочили? Всё равно не достать его. Или кто смелый всё же найдётся? Медведица то жива осталась, прячется где-то рядом. Что — нет смелых? Уроды грёбаные! Ну, допустим, захотелось кому-то медвежатинки отведать. Высмотри себе одинокого медведя, завали, тут этих медведей — как собак нерезаных. Засранцы вы всё-таки.
Не прекращая ругаться и ворчать, Пашка залезает в кабину, едем дальше.
И, действительно, пока до лагеря доехали, видели медведей этих — не сосчитать.
И одиночные попадались, и — группами. Самое интересное, что все медведи были разномастными — от практически чёрной до светло-жёлтой окраски. Один раз видели на сопке группу из трёх косолапых: один — палевый, другой — светло-рыжий, третий буро-чёрный. В чём тут дело? Даже многоопытный Обезьян ответа не знал.
На рассвете, по крохотному ручью (здесь вместо дорог используют русла ручьёв и речек небольших) выезжаем на морской берег — Анадырский залив Берингова моря.
На море полное безветрие. Ласковый прибой перебирает разноцветную гальку.
По контуру берега — высоченные скалы, метрах в четырёх от уреза воды по скалам прочерчена непрерывная белая линия — делать кому-то нечего было? Часа два едем вдоль берега, потом делаем привал.
Над капотами усталых машин поднимается белый пар. Водилы тоже устали нешуточно, прямо под колёса "Уралов" подстилают ватники и заваливаются спать.
Разводим костёр, готовим королевский обед — макароны с тушёнкой, плюс крепкий чай.
После обеда все разбредаются кто куда.
Мне, как самому молодому, поручают помыть грязную посуду. Складываю всё в объёмный котёл из под макарон, иду к морю.
На берегу тщательно намыливаю ложки-вилки, тарелки-кружки, вхожу по колено в море — набрать воды для споласкивания.
Неожиданно, прямо передо мной, из воды выпрыгивает большая рыба, падает обратно, обдав меня веером брызг. Вот это да! Присматриваюсь — а вдоль берега, туда-сюда, перемещаются сотни, да какие там сотни — тысячи здоровенных рыбин.
Зову товарищей — полюбоваться на это зрелище.
— Да это, однако, кета на нерест собралась, — говорит Шурик, — Пару дней вдоль берега потусуется, присмотрится — да и попрёт в ручьи валом, только, однако, держись.
