Прежде чем отправиться в Токио, я попросил маму сказать мне по крайней мере фамилию моего отца. Как я и ожидал, она отказалась наотрез: «У него есть семья — жена и дети. Не нужно вмешиваться в их жизнь. Его жене ничего о нас не известно».
Тогда я решил узнать у папы адрес церкви и имя того священника. Папа удивился: «Невероятно! Ты не забыл! Шинпу-сама, должно быть, уже больше семидесяти лет. Как бы мне хотелось снова его увидеть. Но вряд ли после бомбардировок Б-29 церковь стоит на прежнем месте и вряд ли Шинпу-сама остался в живых». Папа дал мне также адрес родителей господина Хорибе и сказал: «Можешь как-нибудь зайти к ним. Они меня хорошо знают, ведь мы с господином Хорибе в Токио были близкими друзьями». Родители господина Хорибе? Это же бабушка и дедушка Юкико! У меня заколотилось сердце. Значит, есть надежда отыскать Юкико. Папа даже не подозревал, какие мысли вертелись у меня в голове.
Церкви на прежнем месте не было, папа оказался прав. Я обошел множество других церквей, расспрашивая священников о той, в которую мы ходили с мамой. К моему удивлению, никто не знал ни о церкви, ни о священнике-европейце, ни о двух женщинах, которые там работали. Я был в недоумении. Мне сказали, что после войны город сильно изменился.
И я бродил по этому изменившемуся городу. Едва заметив девушку моего возраста, я тут же останавливался как вкопанный и шел за ней, пока она не исчезала из виду. Такое случалось на улице, на вокзале, в ресторане, в парке… Повсюду я искал девушку, похожую на меня.
Что касается Юкико, то родители господина Хорибе сказали, что она вышла замуж и уехала за границу. И дали мне ее адрес. Прочитав на листке ее новое имя — Юкико Камишима, — я почувствовал, что мое сердце разрывается от боли.
* * *
— Мне жарко, — говорит мама.
Я поднимаюсь со стула и регулирую температуру кондиционера. Я решил установить его, когда отец уже не мог вставать с постели. Потом я снова сажусь.
— У внуков все в порядке? — спрашивает мама.
— Да. Нацуко недавно вернулась из Нью-Йорка. Там проходила конференция, организованная для американских клиентов ее фирмы. Нацуко была переводчиком. Фуюки назначили начальником отдела. А Цубаки по-прежнему учится в университете.
— Хорошо, очень хорошо, — говорит мама, она довольна.
Мгновенье спустя она спрашивает:
— А что изучает Цубаки? Я забыла.
— Археологию.
— Что? Я плохо тебя слышу.
— Ар-хе-о-ло-ги-ю, — медленно повторяю я, наклонившись к ее уху.
— Ах да, теперь вспомнила…
Мама кивает головой, глаза у нее закрыты. Потом она вдруг спрашивает:
— Почему ты назвал ее Цубаки?
Она задает мне этот вопрос каждый раз, когда я рассказываю о своих детях, и каждый раз я повторяю один и тот же ответ: «Потому что она родилась в сезон, когда цветут цубаки». Мама прекрасно помнит, как мы выбирали имя для Нацуко и Фуюки, но всегда забывает про Цубаки. Шизуко назвала двух старших детей, а я младшую, Цубаки.
Мама ждет моего ответа. Говорю очень тихо и думаю: интересно, слышит ли она меня.
— Потому что у меня была подруга, которой нравились цубаки.
— Что?
Она удивленно смотрит на меня. Я улыбаюсь:
— Ты же все слышала.
— Я не знала, что ты встречался еще с кем-то, кроме Шизуко!
— Тогда мне было всего шестнадцать лет. Успокойся, мама.
Маме тоже было шестнадцать лет, когда она познакомилась с моим настоящим отцом, который сделал ее своей любовницей. Но мы с мамой никогда не говорим об этом, соблюдая молчаливый уговор, который длится уже долгие годы. Нельзя будить в ней старые воспоминания.
— Только никому не рассказывай, — нарочно говорю я, словно ребенок, жалобно упрашивающий свою маму.
— Ты совсем как мальчишка, — улыбается она. — Ладно, обещаю, не расскажу.
Мама права: когда я думаю о Юкико, мне всегда шестнадцать лет. Я часто вспоминаю ее лицо. Вспоминаю, как она, чудачка, надевает мое широкое черное пальто. А вот она бежит вприпрыжку по бамбуковому лесу, потом вдруг оборачивается и смеется.
— Ты сильно ее любил? — спрашивает мама.
— Да. Она была моей единственной подругой, в юности я любил только ее. Мы дали друг другу обещание пожениться. Но она вышла замуж за другого.
— Значит, она тебя обманула?
— Нет, — отвечаю я без малейшего колебания. — С ней случилась какая-то серьезная неприятность, из-за которой ей нельзя было со мной встречаться.
— Наверное, запретили родители.
— Нет. Они хорошо ко мне относились, особенно ее отец.
— Странно.
— Но, даже несмотря на это, я надеялся, что мы будем вместе.
Мама поднимает глаза к потолку.
— Вот почему, оказывается, ты женился так поздно… Тебе было тридцать пять лет, когда ты взял в жены Шизуко.
Я молчу. Может быть, мама права. Или я просто долго не мог найти идеальный образ, о котором мечтал. Мама тоже замолчала. Я смотрю в окно: в саду Шизуко, она собирает в корзину горох. Мама дразнит меня:
— Твоя юная подружка была так же красива, как Шизуко?
— Разумеется, она казалась мне красивой. Она была такой же очаровательной, как ты, мама.
— Как я? Не нужно так шутить. Я же твоя мать!
Мама делает вид, что сердится. По правде говоря, вместо «очаровательная» я хотел сказать «чувственная». В молодости мама привлекала внимание мужчин своей женственностью: у нее были длинные волосы, высокая грудь, тонкая талия. Кроме того, на ее лице, не принадлежавшем ни к какой национальности, всегда было задумчивое выражение. Она не походила ни на одну из женщин, которых я знал.
— А как ее звали? — поинтересовалась мама.
— Кого? — растерянно спрашиваю я.
— Твою подружку, конечно!
— Юкико. Ее звали Юкико, — отвечаю я, поколебавшись с минуту.
— Юкико? — повторяет мама.
— Ее фамилия — Хорибе. Помнишь их семью?
Мама смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Ты имеешь в виду наших соседей в… — говорит она, так и не закончив начатой фразы.
— Да, в квартале Урагами, в Нагасаки, — подхватываю я. — Отец Юкико погиб при взрыве атомной бомбы. Потом Юкико с матерью вернулись в Токио, так ведь?
Мама не отвечает. Я продолжаю, улыбаясь:
— Ты, наверное, удивлена, мама. Да, я был влюблен в дочку наших соседей.
Мама по-прежнему молчит, уставившись в одну точку. Потом она спрашивает:
— Где сейчас Юкико?
— Не знаю. Ее бабушка с дедушкой говорили, что она вышла замуж и уехала из Японии.
— Бабушка с дедушкой? То есть родители ее матери?
— Нет. Родители отца, господина Хорибе.
— Как ты с ними познакомился?
— Незадолго до моего отъезда в Токио папа дал мне их адрес и сказал, чтобы я зашел их проведать. Разве ты забыла, в университете папа с господином Хорибе были приятелями? Родители господина Хорибе хорошо помнили папу и с радостью приняли меня. Разумеется, я не сказал им, что встречался с Юкико.
Мама не проронила ни слова. Я продолжил:
— От них я узнал, что мать Юкико скончалась от лейкемии: во время атомного взрыва она подверглась сильной радиации.
— Госпожа Хорибе умерла… — произнесла мама слабым голосом.
— Да, — отвечаю я. — Если бы я приехал в Токио тремя месяцами раньше, я бы застал там Юкико.
— После этого ты еще виделся с ее бабушкой и дедушкой? — спрашивает мама.
— Да, но всего лишь два раза.
И я продолжаю рассказывать о родителях ее отца. Они говорили, что Юкико ни разу не приезжала в Японию навестить их и даже не писала писем.
— Мне это и вправду показалось странным… — добавляю я.
Но мама не слушает. Прикрыв глаза, она задремала.
Выхожу из спальни, захватив с собой поднос, чтобы разогреть еду.
* * *
Иду к себе в комнату, где я обычно читаю. Все стены в книжных полках. Среди научных книг выделяются три: «Манифест коммунистической партии», «Капитал» и «Гражданская война во Франции». Достаю эту последнюю и открываю наугад. Между страницами — две фотографии Юкико, пожелтевшие от времени. И еще клочок бумаги, на котором написан ее заграничный адрес. Бумага тоже пожелтела, а в местах сгиба и вовсе почти порвалась. Я сажусь за стол и раскладываю фотографии перед собой.
На одной из них Юкико снята стоя, на ней матросский костюм. Волосы заплетены в косички. Мягкая улыбка на губах. Но взгляд говорит о твердом характере. На обороте подпись: «Юкико 13 лет».
На другой фотографии она сидит на скамейке, лицом к объективу. Рядом стоит мальчик, ее ровесник, со слегка опущенной головой. «Юкико три года», — читаю на обратной стороне.
Когда Юкико показала мне эту фотографию, она сказала в шутку: «Мальчик — мой друг». От тех слов у меня сжалось сердце. Первая любовь, первый поцелуй. До сих пор помню прикосновение ее губ. Ощущение, будто внутри все горит. Я хотел остаться с ней до конца жизни. Неужели все дело в том, что мне было только шестнадцать лет? Не знаю. Но воспоминание о Юкико живо до сих пор.
