Ознакомительная версия.
Не произнесла – прошевелила губами три слова.
Идем с нами.
Пошутила, конечно, в последний раз ласково пошутила, вот только не улыбнулась, даже слегка.
Росс опять расхаживал от стены к стене, теперь не так быстро. Он надел солнцезащитные очки, как бы говоря: нет меня, для тебя во всяком случае. Я направился к выходу. Отец не повторил, что завтра нужно прийти сюда первым делом, с первым светом.
Любовь к женщине, ну да. Только я припомнил слова Стенмарков там, в каменной комнате, адресованные богачам-благотворителям. Сделайте прорыв, сказали они. Сделайте миллиардерский миф о бессмертии реальностью. И зачем откладывать, подумал я. Что еще тут может Росс приобрести? Заплати футурологам за убийство, и они помогут тебе обрести вечную жизнь.
Капсула станет последней обителью, куда отец получит доступ.
Я постучал в дверь, подождал. Приблизился к следующей двери, постучал, подождал. И пошел по коридору, стучал во все двери, но уже не ждал. А ведь я уже делал это два или три дня назад, а может, два или три года назад. Подойду, постучусь, оглянусь через некоторое время – не отворилась ли какая-нибудь дверь? Представилось, как за одной из дверей на столе зазвонил телефон – отсюда не слышно, громкость звонка убавлена. Я постучал, потянулся к дверной ручке, но никакой ручки не обнаружил. Поискал на двери магнит – может, здесь мой браслет подойдет? Двинулся дальше по коридору, свернул за угол и тут каждую дверь проверил: стучусь, смотрю, нет ли магнита. Все двери пастельных тонов. Я отошел, встал у противоположной стены – глухой – лицом к дверям (тут было около десятка), обвел их взглядом и одинаковых не нашел. Да, это искусство для жизни после смерти. Это искусство конца, примитивное, призрачное, бредовое. Ты мертвец, говорит оно. Я пошел по коридору, свернул за угол и постучал в первую дверь.
Возвратившись к себе в комнату, я старался думать о главном. Росс ведь, наверное, здесь не единственный желающий отправиться в криокамеру, будучи еще вполне здоровым человеком. Эти люди помешанные или они – авангард нового мышления? Я лежал на кровати, смотрел в потолок. Пожалуй, отцу и сыну следовало сдержаннее обмениваться любезностями, учитывая, какие вещи им открывались. Я наговорил глупостей, которым нет оправдания. Утром объяснюсь с Россом и буду рядом, когда они с Артис отправятся в хранилище.
Я поспал немного, потом пошел в пищеблок. А там пусто, Монахом и не пахнет, вообще ничем не пахнет, еды в окошечке нет – обедать уже поздно, ужинать рано, но разве здесь эти условности соблюдаются?
Возвращаться в комнату не хотелось. Кресло, кровать, стена и так далее.
Идем с нами, сказала она.
На экране полыхал огонь, флотилия пожарных самолетов рассеивала над обугленными верхушками деревьев густое химикатное облако.
Потом – одинокий человек, идущий по пустынным городским улицам, мимо домов, обрушившихся под напором жара и пламени, мимо фигурок, когда-то украшавших лужайки, а теперь зажаренных до хрустящей корочки.
Потом – снимок со спутника: по серому полю ползет раздвоенная полоса дыма.
Вот, в каком-то еще месте – люди в респираторах, сотни людей, они идут или их несут мимо камеры, и что же это – эпидемия, вирус? – мужчины и женщины бредут длинной колонной – а может, зараза, которую разнесли грызуны, насекомые или ветер рассеял с пылью? – сломленные люди с мертвыми лицами идут и идут – кажется, уже целую вечность.
Потом – женщина, сидящая на крыше автомобиля, схватившись руками за голову, неподалеку – опять же объятые пожаром холмы, пламя спускается к равнине.
Потом – горит трава, в степи бушует пожар, на фоне яркого пламени стадо бизонов, они пробегают галопом вдоль забора из колючей проволоки и исчезают из кадра.
Дальше следует перебивка: на экране вдруг возникают гигантские океанические волны, они подкатывают к берегу, обрушиваются на волноломы; затем – склейка кадров (смонтировано умело, но не успеваешь толком разобрать) – качаются вышки, рушится мост; грандиозный крупный план – из разлома в земной коре вырывается пепел и лава, – хочу посмотреть подольше, все это прямо над моей головой – лава, магма, расплавленная порода, но уже через несколько секунд в кадре появляется ложе высохшего озера, на краю стоит изогнутый ствол дерева, а потом опять пожары – полыхают в лесах и на равнинах, устремляются к городам и автомагистралям.
Затем долго показывали лесистые холмы, скрывавшиеся в клубах дыма; отряд пожарных в шлемах, с ранцами скрылся из виду, поднявшись по горной тропе, и вновь появился в лесу, среди расщепленных сосновых стволов на оголившейся красной земле. А дальше мне почудилось, что экран сейчас разорвет у меня перед носом: пламя перекинулось через ручей и будто бы ворвалось прямо в камеру, а оттуда – в коридор, где я стоял и смотрел.
Я еще побродил без всякой цели, видел, как женщина открыла дверь и вошла в располагавшееся за ней пространство, каким бы оно ни было. Потом преследовал бригаду рабочих – метров пятьдесят, но решил свернуть в другой коридор, и длинный пандус привел меня к двери с ручкой. Я постоял в нерешительности без единой мысли, а потом повернул ручку, толкнул дверь и вышел на воздух, к земле и небу.
Я оказался в обнесенном стеной саду, среди цветов, кустов, деревьев. Стоял, осматривался. Пекло уже не так люто, как в день моего приезда. Это-то мне и нужно было – выйти из комнат, коридоров, отсеков, найти место вовне, чтобы спокойно подумать о предстоящем – что я увижу, услышу, почувствую, когда завтра с первым светом Артис и Росс отправятся в хранилище. Я пошел вниз по извилистой тропинке, и тут только меня озадачило одно обстоятельство: вокруг-то не пустынный оазис, а самый настоящий английский парк с подстриженной живой изгородью, тенистыми деревьями, шпалерами, увитыми плетистой розой. А еще больше озадачило другое: кора деревьев, стебли травы и каждый цветок – все было глянцевое, словно покрытое лаком или тонким слоем глазури. То есть ненастоящее – от ветерка, гулявшего по саду, не шевелился ни один листок.
Деревья и прочие растения сопровождались табличками (я прочел несколько латинских названий), что только усиливало таинственность, парадоксальность, обманчивость – или что там еще – этого места. Опять Стенмарки, ясное дело. Carpinus betulus fastigiata, дерево с пирамидальной кроной, зеленая листва, тонкий ствол, чистый и гладкий на ощупь – пластмасса какая-то или стеклопластик; я будто в музее оказался, стал читать таблички и просто не мог остановиться; обломки латыни сталкивались друг с другом, смешивались; Helianthus decapetalus – остроконечные листья, кольцо ярко-желтых лепестков, а потом я увидел скамью в тени высокого дуба, на ней неподвижно сидел некто, с виду человек, в просторной серой рубахе, серых же брюках и серебристой тюбетейке. Он повернулся ко мне и кивнул – подойди, мол, – я осторожно приблизился. И увидел мужчину уже в летах, худощавого, кожа у него была цвета шоколадного масла, подбородок заострен, руки тонкие, а жилы на шее как стальные канаты.
– Ты и есть сын, – сказал он.
– По всей вероятности.
– И как, интересно, тебе удалось обойти систему защиты и попасть сюда?
– Видимо, мой диск неправильно сработал. Вот это украшение на моем запястье.
– Чудо, – сказал человек. – А еще сегодня вечером ветерок. Тоже чудо.
Он предложил и мне присесть на скамью – вроде церковной, только покороче. Бен-Эзра – так его звали – рассказал, что любит выходить сюда и думать о тех далеких временах, когда он, перерожденный, вернется в этот сад, сядет на эту скамейку и будет думать о тех временах, когда часто здесь сиживал, обычно в одиночестве, и воображал этот самый момент.
– И здесь будут те же деревья, тот же плющ.
– Да, наверное, – сказал он.
– Или нечто совершенно иное.
– Здесь уже сейчас нечто совершенно иное. Загробная жизнь нашей планеты, лунная жизнь. Синтетическая материя, неувядающий сад. Все это как бы говорит, что течение жизни прекратилось.
– Есть в этом саду что-то издевательское, вам не кажется? Или, может, ностальгическое?
– Конечно, ты не успел еще освободиться от стереотипов, которые приехали сюда вместе с тобой. Мало времени прошло.
– А Росс? О нем что скажете?
– Росс быстро достиг безоговорочного понимания.
– И вот теперь мне приходится наблюдать, как уходит из жизни женщина, которой я восхищаюсь, и вместе с ней – опрометчиво и преждевременно – ее любимый мужчина, а он, так уж получилось, еще и мой отец. И что я тем временем делаю? Сижу на скамеечке в английском парке посреди пустыни.
– Мы его намерений не одобряем.
– Но позволите ему сделать это. Позволите вашим людям это сделать.
– Прожив здесь некоторое время, человек наконец понимает самого себя. Не потому, что общается с какими-нибудь специалистами, просто он занимается самоанализом, саморазоблачением. Эта затерянная земля, это дикое место сокрушает человека. Комнаты эти, коридоры, тишина, ожидание. Разве все мы здесь не ждем, когда что-нибудь произойдет? Произойдет в другом месте, но определит цель нашего пребывания здесь. И других событий ждем – сокровенных событий. Ждем, когда настанет время войти в камеру и узнать, каково там будет. Да, некоторые из ожидающих вполне здоровы, очень немногие, но они предпочли отказаться от этой жизни, оставшейся жизни, и взойти на новую ступень – познать абсолютное обновление.
Ознакомительная версия.
