— Да, это так. Да, ты права, точно…
Амандина смеялась, визжала и фыркала, изображая звуки прибывающего поезда. Соланж крикнула, перекрывая шум:
— Послушай объявление по станции.
«Прибыл поезд из Марселя на одиннадцатый путь. На одиннадцатый путь прибыл марсельский поезд».
Амандина следила за пассажирами, улыбаясь, и махала рукой приехавшим, они спускались по металлическим подножкам вагонов. Особое внимание она уделяла женщинам.
— Можем ли мы остаться здесь, чтобы посмотреть и другие поезда? Я хочу постоять здесь до…
— Давай пойдем назад посмотреть табло и узнать, когда придет следующий.
— Следующий, и еще следующий и…
— Хорошо, еще два. А потом пойдем выпьем чаю. Разве ты не проголодалась?
Еще два. А потом еще, пока не погас свет над платформой номер шесть. Раскачивая на запястье темно-синий, как полночь, мешочек, в шляпке набекрень Амандина смотрела на Соланж.
— Мне здесь нравится.
— Мне тоже.
— Мне нравится здешний запах. Он обжигает нос, но мне нравится. Мне нравится здешний воздух на вкус. Он такой, как вкус ложки, когда облизываешь ее после пудинга.
— Действительно, воздух пахнет металлом.
— Я могла бы остаться здесь навсегда, пока придет ее поезд. Придет из… Хотела бы я знать откуда. Может, это будет следующий. Самое лучшее в поездах то, что поезд, который вы ждете, может быть следующим.
— Я думаю, шестнадцать ноль три придет вовремя. Ты слышишь?
Потом Амандина и Соланж кричали во весь голос вместе с начальником станции:
— На шестой путь прибыл поезд из Каркассона. Поезд из Каркассона прибыл на шестой путь.
Однажды воскресным утром через месяц, когда Соланж стелила простыни на Амандинину драпированную ситцем кровать и взбивала подушку, она подняла ее к свету и спросила:
— Что это значит? Не думаю, что это хорошо для постельного белья.
— Я не пыталась сделать белье лучше. Это рисунок лица моей мамы. Смотри, если ты вглядишься более внимательно, тебе покажется, что он такой же, как рисунки на наволочках.
— Амандина, разве у тебя не было возможности рисовать не на наволочке? Это нечеткое изображение чего-то похожего на…
— Это рисунок углем. Мы используем уголь в рисовальном классе. Обычно мы рисуем деревья или цветы, но иногда я рисую лица. Как ты можешь видеть.
— Да, да, я вижу. Но почему ты решила нарисовать ее на подушке? Почему не на…
— Я это делала все время в школе, но сестра Женевьева не обращала на меня внимания. Когда она меняла белье, я просто брала чистую наволочку вместо наволочки с портретом моей мамы. Я сказала сестре Женевьеве, что это помогает мне спать, когда мама рядом со мной. Я знала, что ты будешь меня ругать, и никогда этого здесь не делала. Но прошлой ночью я не могла заснуть и подумала, что если нарисовать ее…
— Я поняла. Пусть она будет здесь. Оставим ее здесь на следующую неделю. Хорошо?
— Хорошо.
— Но ты знаешь, что если не можешь заснуть или если мечты тебя тревожат… Ты знаешь, что можешь прийти спать ко мне в кровать или позвать меня прийти спать к тебе. Ты знаешь это, не так ли?
— Да. Но когда мне не спится в спальне школы и если тебя нет там… Кроме того, мне уже семь, и я должна научиться быть одной.
— Ты знаешь, как сильно я скучаю по тебе, Амандина?
— Тебе тоже нужно научиться одиночеству.
Эти слова больно ужалили Соланж, и она тихо остановилась, глядя на Амандину, которая отвернулась, отойдя к окну.
— Открыть тебе секрет? — спросила Соланж.
— Какой секрет?
Соланж села на диван.
— Подойди и сядь со мной. Поближе.
Амандина прижалась спиной к ее груди, Соланж обняла девочку и сказала:
— Помнишь ли ты, как я рассказывала тебе о даме, которая приехала повидаться с моей бабушкой? О той, которая приехала поговорить о тебе?
— О той, у которой были оленьи глаза?
— Да. О ней. Ну, она оставила мне кое-что для тебя, Амандина. Я берегла это для тебя, пока ты не станешь старше. Бабушка велела мне беречь эту вещь, как я бы берегла тебя.
— Что это? Где это?
— Я не знаю, что это такое. Я никогда не открывала пакет. Он спрятан в моих вещах. Я покажу тебе пакет, если хочешь, но ты не открывай его. Это для тебя, но открыть его нужно, когда время придет. Я написала твое имя на маленькой карточке и прикрепила ее к пакету. Он хранится таким, как дама оставила его.
— О да, я бы хотела посмотреть на пакет.
Соланж поднялась, отошла к шкафу и открыла один из трех узких ящиков с нижним бельем. Не глядя, достала завернутый в коричневую бумагу и перевязанный белой бечевкой пакет.
— Вот он. Ты можешь подержать его, но не вскрывать упаковку. Обещаешь?
— Обещаю.
Амандина взяла пакет, нежно держа его как новорожденного ребенка и разглядывая.
— Неужели его действительно принесла та самая дама?
— Действительно. И причина, по которой говорю тебе это сегодня, заключается в том, чтобы ты знала об этом подарке и чувствовала себя менее одинокой. Видишь ли, это своего рода символ любви твоей мамы к тебе.
— Какой символ?
— Символ — это знак. Обозначающий настроение. Чувство. В нашем случае то, что в пакете — символ любви к тебе твоей мамы. Не имеет особого значения, какой символ… Это может быть что-то старинное, что было дорого ей, когда она была ребенком, я не знаю. Но имеет значение, что она хотела, чтобы это принадлежало тебе. То есть, содержимое этого пакета представляет связь между тобой и ею.
— Связь?
— Да, ту истину, что вы являетесь частью друг друга.
— Действительно частью друг друга?
— Действительно. Неважно, здесь ты или нет, неважно, как она выглядит… Все это вещи, которых ты не знаешь и, может, никогда не узнаешь, но это не меняет важного факта. Что она твоя мать, а ты ее дочь.
— Здесь два факта.
— Ты права. Два факта. Держи пакет крепко, и я думаю, что ты будешь менее одинока.
— Когда я смогу его открыть?
— Моя бабушка сказала, что дама просила ее отдать тебе пакет в твой тринадцатый день рождения.
— Тринадцать? Но мне только семь сейчас. Я буду уже старой в тринадцать.
— Я так не думаю, дорогая девочка. Я думаю, ты будешь такой же юной. Гораздо моложе, чем я сейчас.
— Это связано только с числами? Я имею в виду, что разница в возрасте станет меньше по мере возрастания чисел?
— Если нам повезет. Ох. А теперь я думаю, что нам время идти гулять, так что ты должна…
— Красные сапожки. Я знаю.
Каждую среду во время отдыха учащимся разрешали прогулку в деревню, где девочки помоложе ходили в кондитерскую, более старшие заходили в магазин «Монопри» за булавками, тампонами или фиалковой водой. В одну из сред Амандина, которая обычно не присоединялась к прогулкам, а бродила одна, вошла в газетный киоск, пожелала газетчику доброго полдня и неуверенно огляделась вокруг.
— Могу я вам помочь, мадемуазель?
— Да, мсье. Я бы хотела посмотреть журналы со звездами кино.
— А, они здесь. Какой-нибудь определенный?
— Нет, мсье. Могу я посмотреть некоторые?
— Конечно, мадемуазель. Дайте мне знать, когда вам понадобится моя помощь.
Сначала она рассмотрела обложки, затем выбрала один, медленно его пролистала. Ничего. Взяла другой журнал. За полчаса она просмотрела все журналы. Газетчик работал поблизости, подсчитывал журналы и газеты, разрезал бечевки на стопках новых поступлений, подготавливал полки для их расстановки. Он напевал, и Амандине нравилась эта музыка. Им было комфортно в компании друг друга. Когда он разрезал ножиком бечевку на завернутой в газету стопке журналов, Амандина сказала ему:
— Вот этот. Этот, мсье, пожалуйста, я могу посмотреть его?
На обложке журнала, который Амандина хотела посмотреть, было помещено фото актрисы Хеди Ламарр крупным планом.
— Ах, у мадемуазель прекрасный вкус. Самая красивая женщина в кино. Так ее называют, вы знаете.
Амандина улыбнулась. Забрала журнал у газетчика, присела на пол и рассматривала обложку. Пролистала страницы, снова посмотрела на обложку, опять вернулась к страницам. Снова на обложку. Заплакала. Медленно оторвала обложку от остальных страниц и отнесла ее к прилавку, где газетчик обслуживал остальных покупателей. Когда подошла ее очередь, она сказала:
— Я думаю, что мне не хватит денег на покупку всего журнала, поэтому я возьму только обложку. Если это возможно.
Она исследовала глубину своего темно-синего, как полночь, кошелька и стала доставать оттуда монеты, по одной выкладывая их на прилавок перед газетчиком, вытирая при этом слезы тыльной стороной руки. Он начал было объяснять, что нельзя купить только обложку журнала, но быстро сдался перед Амандиниными аргументами.
