— Вот что, дорогой,—обратилась она к мужу, собрав жалкие остатки давно минувшего императорского величия, — меня воспитывали совсем в других условиях. Здесь, в этом зверинце, я зачать не смогу, не умею я жить, как эти дикари.
— Да, да, конечно, мы тебе не ровня, ты все время нос задираешь, — прошипела Бариамма, будто воздушный шар продырявили, и, поудобнее устроившись меж подушек, оставила последнее слово за собой. — Забери ее отсюда, Реза, — прожужжала она, — иди, Биллу, скатертью дорога. И стыд свой с собой забирай. Нашей Дунье только спать спокойнее будет. То-то ты на нее набросилась — правда глаза колет. Давай проваливай, тварь приблудная! Складывай вещички, и чтоб духу твоего не было! Хоть в придорожной канаве ночуй!
Кое-что о «приблудных» могу рассказать и я: покинул одну страну (Индию), поселился в двух других (в Англии живу сам, в Пакистане— вопреки моей воле — моя семья). Почему же нас, приблудных, так не любят? У меня на этот счет свое толкование, и связано оно с силой земного притяжения. Нам, эмигрантам, удалось то, о чем издревле мечтают люди, завидуя птицам. Мы победили земное притяжение и, образно говоря, обрели крылья.
Земное притяжение я приравниваю к человеческой привязанности. Оба явления неоспоримо существуют: я стою на земле (она держит меня), и я привязан к своему дому (когда отец продал наш дом в Бомбее, где прошло мое детство, я очень осерчал). Но ни ту, ни другую силу понять нельзя. Мы знаем, что такое притяжение, но не знаем, откуда оно взялось; мы привязаны к месту, где родились, мы уподобляем себя деревьям, говорим о корнях, но объяснить — почему? — не можем.
Посмотрите под ноги, вряд ли вы увидите проросшие из башмаков, уходящие в землю корни. Как мне порой представляется, «корни» — устаревшая сказка, призванная удерживать нас на одном месте. А быль (в противовес этой сказке) будет называться «побег» или «полет», и то и другое — пути к свободе.
Странная штука, эта гравитация. Хоть никто и не берется ее объяснить, всякий знает и отлично разбирается в ее противоположности— в антигравитации. С антипривязанностью сложнее. Ученые еще не нашли ей научного обоснования. Положим, химическая или парфюмерная фирма, а то и управление по аэронавтике изобретет антигравитационные таблетки. Авиакомпании во всем мире разорятся в одночасье. Таблетка поможет вам оторваться от земли, вознестись под облака. Придется изобрести особые влагонепроницаемые костюмы. Перестанет действовать таблетка, и вы плавно опуститесь на землю, но уже в другом месте — отнесет ли ветром, повлияет ли движение планеты. А если наделать таблеток разной силы действия, можно в одиночку летать из страны в страну. Придется привешивать ранец с моторчиком, чтобы направлять полет. И путешествия станут доступны любой семье. Вот вам и связь притяжения с пресловутыми «корнями». Преодолеем гравитацию и все сделаемся перелетными птицами. Поднимемся в воздух, выберем нужную нам широту, опустимся, когда земля повернется к нам нужной стороной.
Когда человек отрывается от родной земли в поисках свободы, он переселяется. Когда освобождаются целые народы, жившие на родной земле, как на чужбине (пример — Бангладеш), они обретают самоопределение. Что самое стоящее у тех и у других? Оптимизм! Вглядитесь в лица на старых фотографиях. В глазах людей горит огонек надежды. А что в этих людях самое нестоящее? Тощий багаж! Я говорю отнюдь не о фанерных чемоданах, не о немногочисленных и уже потерявших смысл безделицах. Мы окончательно отрываемся не только от земли. Мы поднимаемся над историей, оставляем внизу и память, и время.
Все это могло случиться и со мной. Все это могло случиться в Пакистане.
Ни для кого не секрет, что само слово «ПАКИСТАН» — акроним, его придумали в Англии в кругах мусульманской интеллигенции. «П» означает пенджабцев, «А» — афганцев, «К» — для кашмирцев, «С» — синдхов, окончание «тан», как неубедительно объясняют, для обозначения Белуджистана (о восточной части страны, прошу заметить, ни слова! Теперешняя Бангладеш так и не отобразилась в названии страны. Посчитав это побуждением к действию, восточные сепаратисты взяли и отделились еще раз — в независимое государство Бангладеш— от сепаратистов, в свое время отколовших Пакистан от Индии. Представляете, каково народу — дважды сепаратистам!) Итак, «Пакистан» родился на Западе и лишь потом попал на Восток, перешел все границы и барьеры (в том числе и языковые) и утвердился в Истории. Такой вот возвращенец-переселенец на поделенную надвое землю, похоронивший прошлое под надгробием, с которого спешно стерли все надписи. Будто и не бывало никогда индийского прошлого, новой стране — новая история. И не важно, на каком фундаменте она зиждется, все индийское — стереть и переписать наново!
Так кто же заправлял этим делом? Пришлые переселенцы — мо-хаджиры. И на каких языках переписывалась история? На английском и урду — чуждых местному люду. Один язык перекочевал из-за моря, другой — из соседней страны. И вся дальнейшая история Пакистана видится как борьба времен: прошлое не сдается, пытается сбросить нововозведенное надгробие.
Истинное желание любого художника — выразить свое видение мира. Прошлое Пакистана погребено под разбитой плитой с затертой надписью: его настоящее — клубок противоречий — можно смело назвать неудачей мечтателей-утопистов. То ли для этого полотна выбрали нестойкие краски, как у Леонардо; то ли недостало создателям воображения — вот и сложилась картина, полная вопиющих несуразиц: по соседству с «бесстыдными» сари (завезенными пришлым людом) скромные мусульманские одеяния; язык урду вечно на ножах с пенджабским; новое не в ладах со старым, одним словом, Пакистан — это фальшивое чудо.
Что до меня, я, как и всякая «перелетная птица», — выдумщик. Измысливаю целые страны, примеряю их к существующим. История и мне задает загадки: что сохранить, что выбросить, как не потерять сокровища, хранимые в недрах памяти, как относиться к переменам. А что касается уже упоминавшихся «корней», то мне так и не удалось от них избавиться. Порой я и впрямь вижусь себе деревом, раскидистым ясенем из норвежского эпоса — мировым деревом Иггдрасилем. У Иггдрасиля три корня[4]: первый восходит к Вальхалле и источнику мудрости, откуда черпает Один. Второй мало-помалу снедается негасимым огнем великана Сурта, повелителя огненной страны Муспель-хейм. Третий корень точится страшным змеем Нидхёггом. Изведут огонь да змей два корня, и рухнет ясень, и погрузится мир во тьму. И кончится весь белый свет: древо жизни предвосхищает смерть.
Итак, страна моего повествования, чье прошлое упрятано под плитой с затертыми надписями, своего названия не имеет.
«Любое название,—указывает чешский писатель Кундера (ныне эмигрант),—означает неразрывную связь с прошлым, а народ без прошлого — безымянный народ». Но прошлое, с которым приходится иметь дело мне, не так-то легко похоронить. Оно каждодневно с боями прорывается в настоящее, и чересчур жестоко отказывать моей вымышленной стране в названии.
Не знаю, насколько достоверно, но говорят, что Нэпир [5] после удачного похода в страну Синд (нынешний юг Пакистана) отослал в Англию депешу с одним-единственным повинным и победным словом PECCAVI [6]. Согрешу-ка и я и назову Пакистан моего вымысла в честь этой языковой шутки (сдается мне все же, что и она — вымысел). Итак, да будет ПЕККАВИСТАН!
В тот день душе единственного сына генерала Резы Хайдара предстояло появиться на свет в другом обличье.
Покинув дом Бариаммы, где одно старухино присутствие действовало не хуже противозачаточного средства, Билькис поселилась на военной базе в простом общежитии для семейных офицеров. Вскорости, как и предрекала, она забеременела.
— Ну, что я тебе говорила!—ликовала Билькис.—Резачок, миленький, наш ангелочек возвращается! Осталось ждать совсем немного!
То, что она наконец понесла, Билькис объясняла просто: не нужно больше сдерживаться, можно стонать, вскрикивать во время мужниных ласк, так что «душа нашего сыночка, ожидая своего часа, слышит и внемлет нашим стараниям». Все это она с гордостью и любовью донесла до сведения мужа, и тот, возрадовавшись, не нашел возразить, что не только сыновняя душа слышит ее страстные стоны, но и соседи-офицеры — как начальство, так и подчиненные. В офицерском клубе ему приходится выслушивать немало шуток в свой адрес.
Пока жена рожала, Реза, с минуты на минуту ожидая перевоплощенного первенца, неподвижно сидел в приемном покое родильного отделения при госпитале. Восемь часов мучилась Билькис, охрипла, потеряла много крови, перебрала все самые грязные ругательства — роженицам и такое позволительно — и, наконец, раз!—и, о чудо из чудес! В два пятнадцать дня Реза Хайдар стал отцом… девочки, которая нравом и особенно поведением являла полную противоположность старшему братцу.
