Ознакомительная версия.
– Слава, что ты ешь себя? Таки это довольно приличный способ немного заработать. Ведь мы никого не грабим, а просто делаем свой маленький гешефт.
Мне тогда захотелось убить тетю Циву, и лишь предчувствие скорой развязки в семье Аллы удержало меня от необдуманных резких действий в тети-Цивином отношении.
В канун нового, 1994 года, когда до ночи тазов оливье и всеобщего пьянства оставалось дней пятнадцать, а может, чуть больше, Илья, муж Аллы, скоропостижно скончался прямо в лифте подъезда собственного дома по дороге на работу. Некоторый комизм всей ситуации придал тот факт, что вместе с ним в кабине лифта спускался некий сосед со своею собачкой. И его имя, и клички этой самой собачки канули в омуте истории. В ушах соседа имелись наушники-«затычки», музыка в которых все равно звучала столь громко, что, уже теряя сознание, Илья услышал слова: «Когда ты думала, я сплю, но я-то видел, дружок, как ты мне сыпала в суп какой-то белый порошок».
– Отравила, – прошептал Аллин супруг, царапая ногтями одежду, – умираю…
Но никто его не услышал, и лишь собачка испуганно шарахнулась в сторону и прижалась к ногам своего хозяина-меломана, когда стоявший рядом человек грузно осел и стукнулся лбом о стенку кабины лифта. Сосед-меломан подумал, что Илья пьян, а собачка сделала на полу маленькую лужицу. Она была небольшой собачкой, и лужица у нее тоже вышла небольшой, словно разлили столовую ложку.
Мать, дочь и стеклянная тумбочка
Очень даже возможно, даже наверняка, что никакого соседа с собачкой в то утро в лифте не было. Что не слушал он, этот подвопросный сосед, песню, которой, кажется, и не было еще в том году написано. Может быть, и так. Но разве это главное? Разве не стоит хоть немного приукрасить эту ужасную, отвратительную историю о подлостях и низостях человеческих, которая разворачивается перед тобой, о мой читатель? Я надеюсь, что то количество сигарет, что ты выкуриваешь обычно в течение дня, не увеличилось в связи с чтением моих записок, самое ценное в которых то, что они сплошь подлинные и ничего, кроме соседа с маленькой, описавшейся от страха собачкой, я не выдумал.
Алла давала мужу какую-то дрянь в течение нескольких дней. Я так никогда и не узнал, чем именно она отравила его, кажется, это был обычный препарат, из тех, которые свободно продаются в аптеках и могут вызвать подобную реакцию в случае индивидуальной несовместимости или передозировки. Этот препарат, скопившись в организме, просто выключил сердце, а потом, на вскрытии, не нашли ничего криминального. Алла знала, что делать. Воистину врач – лучший идеальный убийца из всех.
Илью хоронили широко, с размахом, с настоящей похоронной процессией и духовым оркестром. Странно, почему нигде в литературе никто и никогда не написал о музыканте похоронного духового оркестра? Верно, потому, что это самая жалкая, самая ничтожная профессия. Музыкантишка, играющий на похоронах, сливающий слюну из мундштука своего тромбона после того, как вырос свежий могильный холмик, а потом тискающий потный граненый стакан, по-заячьи труся вокруг барабана, на котором расстелена газета, а поверх нее закусь: колбаса, хлеб и огурцы. Картина, при которой бытие Акакия Акакиевича воспринимается словно день первого лорда Адмиралтейства. Гадкие, гадкие похоронные музыкантишки с синими, сливовыми носами! Кто помянет вас с благозвучием, тому и глаз вон.
За гробом шла безутешная вдова в черном кружевном платке. Время от времени она аккуратно промакивала глаза белым бумажным платочком. Рядом с ней шагала пятнадцатилетняя девушка, которую я тогда увидел впервые. Это была Рита. Я двигался много правее, стараясь затеряться в похоронной процессии, но время от времени получалось так, что я оказывался неподалеку от Аллы и ее дочери. С каждым разом мне все больше хотелось смотреть на Риту, так как все не получалось разглядеть ее толком, а те мазки, которыми я пытался запечатлеть ее образ в своей памяти, рисовали передо мной весьма замечательный портрет. У посредственной, некрасивой матери выросло очень милое, очаровательное дитя, и дитя это представляло собой почти полностью сформировавшуюся молодую женщину, готовую вот-вот распуститься, подобно самому яркому, самому прекрасному цветку. Горе этого ребенка было неподдельным, веки припухли от долгих рыданий, уголки рта были скорбно опущены. Она время от времени морщила лоб и прикрывала лицо рукой в черной вязаной перчатке. Стужа стояла приличная. Как и положено этому времени года, над процессией поднимался пар, меховая оторочка Ритиного капюшона была покрыта инеем, получившимся от ее дыхания. Когда все окружили могилу и зазвучали быстрые прощальные речи (многие произнесли по несколько слов, иногда в точности повторяя слова предыдущего выступавшего), я оказался прямо напротив Риты: нас разделял только зияющий прямоугольник в земле, и я, стараясь так, чтобы не заметила Алла, стал рассматривать ее, подмечая тонкие черты ее лица, ее особенную, как мне тогда показалось, немного восточную красоту. Лицо ее было чуть вытянутым, нос довольно длинным, но все это было пропорционально и прекрасно сочеталось с большими, именно восточными глазами: черными, в обрамлении пушистых ресниц. Едва намеченные скулы очень нежно и совсем немного выдавались, подбородок был ровным, округлым и очень женственным. Я залюбовался Ритой, но не терял бдительности и рассматривал ее лишь краем глаза, почти все время безотступно глядя на ее мать. Это было излишним потому, что Алла почти не смотрела по сторонам, а все больше глядела в землю, о чем-то сосредоточенно размышляя. Вид у нее был подобающим обстановке, так как довольно просто спутать раздумье со скорбью и наоборот, тем более, что многие раздумья носят, как правило, не больно-то веселый характер.
Потом случились поминки в каком-то периферийном ресторане (я не помню адреса, да, верно, и нету там давно того ресторана). Подавали все из курицы, было много водки и почему-то портвейна. Народу на поминки набилось, так, чтобы не соврать, человек двести, и все упились до волшебно-свинячьего состояния. Кто-то пытался произносить панегирики, но его затирали, закрикивали, пытались что-то сказать самостоятельно, но выходил какой-то бред. Мне все происходящее казалось нереальным, я сидел напротив Аллы. Риту она отправила домой под предлогом, что ей на подобном мероприятии делать нечего, и здесь я был с Аллой полностью солидарен:
Толпа галдящих разнополых пьяниц,
Что повод скорбный позабыв, так нажралась,
Что морд налитых помидорный глянец
Напоминает рыночную грязь.
Алла гладила мою ногу под столом своей, обутой в высокий сапог на шпильке (она была невысокого роста, и вся обувь у нее была на шпильках), а я с досадой думал, что ее сапог теперь запачкает мои брюки и придется отмываться в сортире этого ресторана под краном, в котором наверняка нет горячей воды. Я смотрел на эту пройдоху и убийцу с плотоядной нежностью червя, смотрящего на попавшийся ему в земле картофельный клубень. «Что же будет теперь?» – безмолвно спрашивал я, и в ответ она покручивала на пальце не снятое еще обручальное кольцо. Неужели придется на ней жениться?! Жениться на этом ужасном существе с огромной задницей и черной душой?! Мне жениться на ней? Мне, еще недавно честному молодому человеку, который всегда считал, что черное – это черное, а белое – это белое и по-другому не бывает! Я терзался толстовскими сомнениями, я (честное слово) в какой-то момент был даже готов бежать из-за стола прочь, в нашу с мамой квартирку, и там забиться в щель между кушеткой и стеной, облепленной фотографиями качков и моделей, но… Тут я вспомнил Риту. Вернее, она сама о себе напомнила, явившись в моем пропитанном портвейном воображении в таком соблазнительном виде, что я решил наплевать на все предрассудки и добиваться Аллиной руки, запорошив ей мозг, как только можно. И тогда я продемонстрировал Алле своей безымянный палец, мол, вот видишь, пустой палец-то, не худо было бы тебе его окольцевать. И она сразу сделалась пунцовой от счастья, прикрыла глаза, кивнула и на радостях так сильно пнула меня под столом своей шпилькой, что я чуть не крикнул. Здесь весьма кстати где-то на южном полюсе огромного стола вспыхнула драка между двумя перегруженными спиртным кандидатами медицинских наук, людьми интеллигентными, но невесть за что друг на друга обиженными. Может, кто-то из них подсидел коллегу, может, произошло у них в жизни что-то еще, но, так или иначе, один дал другому в морду, а тот ответил, а там и соседи подключились, и в результате на поминках подралась примерно половина гостей с примерно другой половиной. Тем все и закончилось. Подробностей я не знаю, так как в самом начале драки мы с Аллой посчитали правильным смыться от греха, да так и сделали. В такси на заднем сиденье она, обдавая меня тонким ароматом свежего перегара, прижалась ко мне и стала нашептывать на ухо признания в любви. Мне было все равно. Я почему-то знал, что ждать мне осталось недолго.
Ознакомительная версия.
