Рано или поздно мозг перестает искать объяснения происходящему. Рано или поздно он сдается, отключается. И все же, когда автомобиль Линдси разворачивается на лужайке Кента и шины буксуют в грязи, мне становится страшно.
Деревья, хрупкие и белые, как кости, неистово пляшут па ветру. Дождь молотит по крыше Танка; мир за потоками воды на окнах словно распадается на части. Часы на приборной панели показывают тридцать восемь минут первого.
Я держусь за кресло, когда Линдси мчится по дорожке; ветви деревьев хлещут по дверцам с обеих сторон.
— Как насчет краски? — спрашиваю я.
Сердце колотится в груди. Я пытаюсь уверить себя, что все в порядке, все нормально, ничего не случится. Не выходит.
— К черту краску. Все равно пора в ремонт. Видела бампер?
— Может, если ты перестанешь врезаться в припаркованные машины… — фыркает Элоди.
— Может, если у тебя будет машина…
Держа руль одной рукой, Линдси тянется за своей сумкой, стоящей у меня под ногами. Она дергает за руль, и автомобиль немного заезжает в лес. Элли соскальзывает с заднего сиденья и падает на Элоди; обе смеются.
Я пытаюсь перехватить руль.
— О господи, Линдз.
Выпрямившись, она отпихивает меня локтем, косится на меня и теребит пачку сигарет.
— Что с тобой?
— Ничего… — Я смотрю в окно, борясь с неожиданно подступившими слезами. — Просто будь осторожней, вот и все.
— Да? А ты тогда не лапай руль.
— Спокойно, девочки. Не надо ругаться, — увещевает Элли.
— Дай сигаретку, Линдз, — просит Элоди, полулежа на заднем кресле и бурно размахивая рукой.
— Только если и мне прикуришь.
Линдси швыряет пачку назад. Элоди прикуривает две сигареты и передает одну Линдси. Та приоткрывает окно и выдыхает струйку дыма.
— Нет, нет, никаких окон! — протестует Элли. — Я умру на месте от пневмонии.
— Ты умрешь на месте, потому что я прикончу тебя, — рявкает Элоди.
— Как бы вы хотели умереть? — выпаливаю я.
— Никак, — отзывается Линдси.
— Ну, серьезно.
Я вытираю влажные от пота ладони о подушку сиденья.
— Во сне, — отвечает Элли.
— Над тарелкой с бабушкиной лазаньей. — Элоди немного молчит и добавляет: — Или верхом на парне.
Элли заходится от хохота.
— В самолете, — рассуждает Линдси. — Если мне придет конец, пусть остальным тоже не поздоровится.
Она изображает рукой падение самолета.
— А как вы думаете, вы будете знать? — Мне нестерпимо хочется обсудить эту тему. — В смысле, вы догадаетесь… заранее?
Выпрямившись, Элли подается вперед, раскинув руки по спинкам передних кресел.
— Однажды мой дедушка проснулся и заявил, что видел в ногах кровати старуху. Лица он не разглядел — она была в черном плаще с большим капюшоном, держала косу, или как там эта штука называется. В общем, это была Смерть, ясно? В тот же день он пошел к врачу, и тот поставил диагноз: рак поджелудочной. В тот же день.
— Но он не умер, — закатывает глаза Элоди.
— Мог умереть.
— Чепуха на постном масле.
— Может, сменим тему? — Линдси на мгновение тормозит, прежде чем вылететь на мокрую дорогу. — Эта просто тошнотворная.
— Какие умные слова ты знаешь, — хихикает Элли.
— Не у всех же словарный запас двенадцатилетки, — парирует Линдси, оглядываясь и пытаясь выдохнуть дым ей в лицо.
Затем она сворачивает на Девятое шоссе, которое лежит перед нами, как огромный серебристый язык. У меня в груди трепещет колибри; поднимается все выше и выше, к самому горлу.
Я хочу вернуться к разговору и спросить: «Ну так как, вы будете знать? Догадаетесь заранее?..», но Элоди отпихивает Элли в сторону и наклоняется вперед; изо рта у нее свисает сигарета.
— Музыку! — кричит она, беря айпод.
— Ты пристегнула ремень? — спрашиваю я.
Ничего не могу поделать. Страх давит на меня, выжимает дух, в голове проносится: «Если не дышать, то умрешь». Последняя цифра на часах мигает: тридцать девять минут первого.
Элоди даже не отвечает, просто начинает листать айпод и находит «Splinter». Элли ударяет ее и заявляет, что сейчас ее очередь выбирать музыку. Линдси требует немедленно прекратить, пытается забрать айпод у Элоди и отпускает руль, придерживая его коленом. Я снова хватаю руль, и Линдси со смехом восклицает:
— Руки прочь!
Элоди выбивает из рук Линдси сигарету, и та приземляется между бедер Линдси. Покрышки немного скользят по мокрой дороге, в машине пахнет гарью. «Если не дышать…»
А потом вдруг перед машиной вспыхивает белое пламя. Линдси что-то вопит — я не разбираю слово, не то «тихо», не то «лихо», не то «ослиха» — и тут…
Ладно.
Вам известно, что происходит дальше.
Во сне я вечно падаю сквозь темноту.
Падаю, падаю, падаю.
Остается ли падение падением, если ему нет конца?
А затем раздается звук. Безмолвие разрывает ужасный пронзительный вой животного или сирены: «Бип-бип-бип-бип-бип-бип».
Я просыпаюсь, едва сдерживая крик.
Дрожа, выключаю будильник и опускаюсь обратно на подушки. Горло горит, я вся в поту. Я глубоко, размеренно дышу. Солнце постепенно восходит над горизонтом, и в комнате проявляются детали: фуфайка из «Виктория сикрет» на полу; коллаж, который Линдси подарила мне сто лет назад, с цитатами из наших любимых групп и вырезками из журналов. Я прислушиваюсь к звукам внизу, таким привычным и неизменным, будто их издает сам дом, будто их построили вместе со стенами: отец бренчит на кухне посудой; мопс Пикуль лихорадочно скребется в заднюю дверь — наверное, ему не терпится пописать и побегать кругами; тихое бормотание означает, что мама смотрит утренние новости.
Собравшись с силами, я набираю в грудь воздуха, достаю телефон и раскрываю.
Вспыхивает дата.
Пятница, двенадцатое февраля.
День Купидона.
— Сэмми, поднимайся. — В комнату заглядывает Иззи. — Мама говорит, тебе пора вставать.
— Передай маме, что я заболела.
Светлое каре сестры исчезает за дверью.
Вот что я помню: я ехала в автомобиле. Элоди и Элли подрались из-за айпода. Руль крутанулся, машина полетела в лес. Линдси изумленно открыла рот и выгнула брови, словно только что встретила знакомого в неожиданном месте. Но что после? Ничего.
После — только сон.
Впервые я по-настоящему задумываюсь об этом — впервые позволяю себе задуматься.
Возможно, аварии — обе аварии — были реальными. И возможно, я погибла в них.
Может, в момент смерти время захлопывается и ты вечно бьешься в его крошечном пузырьке, как в фильме «День сурка». Я иначе представляла смерть и загробную жизнь, но оттуда еще никто не возвращался, чтобы поделиться со мной подробностями.
Полагаю, вы удивлены, что я не сообразила раньше? Удивлены, что мне потребовалось столько времени хотя бы мысленно произнести слово «смерть»? «Умирающий»? «Мертвый»?
Вы считаете, я была глупой? Наивной?
Постарайтесь не судить. Не забывайте, что между мной и вами — никакой разницы.
Мне тоже казалось, что я буду жить вечно.
— Сэм? — Мама открывает дверь и прислоняется к косяку. — Ты действительно заболела?
— Я… наверное, простудилась или типа того.
Вполне правдоподобно, ведь я ужасно выгляжу.
— Линдси приедет с минуты на минуту, — вздыхает мама, как будто я нарочно вредничаю.
— Вряд ли я смогу сегодня выйти из дома.
От одной мысли о школе мне хочется свернуться в клубочек и проспать целую вечность.
— В День Купидона?
Мама поднимает брови и смотрит на топик с мехом, аккуратно сложенный на рабочем кресле, единственный предмет одежды, который не валяется на полу или не свисает со спинки кровати или дверной ручки.
— Что-то случилось?
— Нет, мам.
Я пытаюсь проглотить комок в горле. Самое ужасное — что я никому не могу рассказать о происходящем… или произошедшем. Даже маме. Много лет минуло с тех пор, как мы с ней обсуждали что-то важное; я начинаю тосковать по времени, когда верила, что мама может все исправить. Забавно, не правда ли? В детстве мечтаешь поскорее вырасти, а позже жалеешь, что не можешь снова стать ребенком.
Мама напряженно изучает мое лицо. Я боюсь сорваться и выпалить что-нибудь безумное и потому отворачиваюсь к стене.
— Ты же любишь День Купидона, — настаивает мама. — Точно ничего не случилось? Ты не поссорилась с подругами?
— Нет. Конечно нет.
Она медлит.
— Ты не поссорилась с Робом?
Мне хочется смеяться. Я вспоминаю, как он заставил меня ждать на вечеринке у Кента, и едва не отвечаю: «Еще нет».
— Нет, мам. О господи!
— Следи за тоном. Я только пытаюсь помочь.
— Ну да, конечно.
Я глубже зарываюсь в одеяло, по-прежнему уткнувшись в стену. Раздается шорох. Может, мама подойдет и сядет рядом? Но она не подходит. В девятом классе, после крупной ссоры, я провела в дверях черту красным лаком для ногтей и заявила, что если мать хоть раз пересечет ее, я навсегда перестану с ней разговаривать. Большая часть лака уже облупилась, но местами еще проступает на дереве, словно капли крови.
