— Я была счастлива, — проговорила искренне.
— А я чувствую… И всегда чувствовал. На моей совести… Прости меня.
— Покаялись бы перед батюшкой, — вздохнула она со всхлипом. — Не сильна я в духовных делах. Сама не знаю, что грешно, а что… Лучше молиться буду за вас, как умею…
Мастер откинул голову и закрыл глаза, а сиделка испугалась, подумала: новый приступ, — и начала привязывать руки к кровати, однако он приподнял голову.
— Не распинайте меня… Я слушал голос… Потребность в покаянии… Да-да… Нет, священнику не скажу. Не верю посредникам… Лгут. И нам, и… кому служат.
— Ну зачем же вы так? Есть истинные служители, монашествующие. Батюшка… он монах. Ей-богу, как святой…
— Не встречал…
— Вы поговорите с ним и сразу увидите! Я все-таки позову! — Она с оглядкой пошла к двери. — Он примет вашу исповедь!
— Не делайте этого… Ничего не делайте против моей воли!
Долгая служба давала себя знать: Лидия Игнатьевна обреченно вернулась назад.
— Ну как еще вам помочь?..
Академик расслабленно вытянулся и почувствовал, что опять начинается дрожание пальцев…
— Вы — святая… Вот истинное служение… Да только ни вы, ни священник не поднимете моего греха… Ни соколу, ни кречету… суда Божьего не миновати… Позовите этого, Палеологова. Он спас меня. Он напомнил… есть на свете человек, которому можно исповедаться. Враг мои, который поверит!.. Других не встречал… Потребность исповеди… Позовите же Мартемьяна!
— Кого позвать? Я не знаю такого! — В голосе было отчаяние.
— Человека, который был здесь…
— Палеологов? Ради бога, не надо! — Лидия Игнатьевна вскочила, поднесла воду. — Успокойтесь, пожалуйста! Он плохой человек!
Мастер двинул рукой — опрокинул стакан.
— Плохой… Но правду сказал… Не умру, пока грех с души… Я его пошлю!
— Кого пошлете? Куда?..
— Палеологов найдет и приведет ко мне Мартемьяна… Он найдет… Только не помню фамилии.
— Чьей фамилии?
— Диссертация 2219… Вы же называли его имя… В приложениях были фотокопии… Да, помню, снимки камней. Камни-храмы… Фамилия редкая, и так похож на Мартемьяна…
После первой, разведочной экспедиции в одиночку он имел весьма смутное представление о том, что нашел в глухой красноярской тайге, какой исторический пласт копнул; пока была лишь интуиция, которой на первый раз хватило, чтобы вернуться назад с вдохновением даже при нулевом результате.
Космач в то время уже был кандидатом, но работал младшим научным сотрудником на историческом факультете, ждал преподавательского места, зимой вел лабораторные на первом курсе, иногда подменял заболевших коллег, а на самом деле собирал фактический материал для докторской своего шефа — завкафедрой Василия Васильевича Даниленко, и о своей тогда и мечтать не мог. Это Космача вполне устраивало, ибо с мая по октябрь он отправлялся в экспедиции по заданию начальника, за государственный счет, но получалось — работал в свое удовольствие, ибо ему нравились путешествия, скитания по лесам, а будучи крестьянских кровей, он довольно легко вписался в старообрядческую среду и скоро почувствовал, что начинается некая отдача.
Космачу бы к кержакам сроду не попасть, если бы Данила, как звали шефа студенты, не писал диссертацию по истории никонианского раскола. Тема эта к тому времени уже была перепахана не десяток раз, причем историками с мировыми именами, и требовался совершенно свежий, оригинальный материал. А его-то как раз не хватало, и придуманная Данилой очередная концепция или рассыпалась сама, или кто-то очень умело разваливал, чем бы ее ни наполняли и какими бы обручами ни стягивали.
Однако Василий Васильевич не сдавался, генерировал новые идеи, добывал деньги, необходимые документы и весной опять засылал Космача в семнадцатый век.
Сам он был насквозь кабинетный, болезненный да еще заикался, отчего свои лекции писал как ритмическую прозу и почти пел на занятиях. Студенты посмеивались над ним, передразнивали, однако уважали, как уважают всех веселых и азартных неудачников, к каковым Данила и относился. Почему-то у него были постоянные конфликты с Москвой, а точнее, с ЦИДИКом — был там такой центр, где выдавали специальные разрешения и деньги на проведение исследовательских работ в старообрядческих скитах, а потом требовали подробные отчеты об экспедициях. Космач был исполнителем, практиком и до поры до времени особенно не соприкасался с таинствами этой кухни, замечал только, что Василий Васильевич отсылает в Москву липовые отчеты, конструируя из экспедиционных материалов некую полуправду.
— Н-не достанется моя л-люлька проклятым л-ляхам! — мстительно повторял он. — Или я н-не запорожец!
Он на самом деле постоянно курил трубку и возводил это в культ, таская в карманах множество причиндалов к такому занятию — несколько трубок, разные табаки и набор для чистки, отчего давно и навечно пропитался соответствующим запахом. Если он проходил по коридору или читал лекцию в аудитории, чувствовалось и через несколько часов.
Мысль основательно проработать таинственный толк странников-неписах принадлежала Даниленко. Он, вряд ли когда видевший кержаков живьем, как опытный резидент, всегда очень точно ставил задачу своему разведчику; возможно, поэтому Космачу удалось сблизиться с неписахами настолько, что ему показали дорогу сначала в Аргабач, своеобразную базу странников, разбегавшихся оттуда по всей стране и даже в Румынию и Болгарию без каких-либо документов.
Лишь потом намекнули о Полурадах, мол, есть и оседлые странники, но живут далеко и про них мало что известно.
И вот когда Космач вернулся поистине из семнадцатого века, Данила от одного беглого рассказа так взволновался, что четверть часа не мог слова вымолвить. Потом съел таблетку, выпил капель, закурил трубку и стал заикаться еще больше.
— И-й-есть попадание. Н-н-на будущий год с т-ттобой пойду. Й-я этот ЦИДИК н-наизнанку выверну!
Как позже выяснилось, Данила посвящал своего МНСа не во все тонкости, объяснить этот его порыв можно было лишь некоей местью провинциального ученого столичной научной знати.
— Вам со мной нельзя, — заявил Космач. — Можно испортить все дело.
— П-почему?
От прямого ответа пришлось уклониться.
— Чтоб ходить по тайге, нужно хорошее здоровье. Это в первую очередь.
— Й-я вспомнил. З-заикастых и больных в скитах не признают. Т-ты это хотел сказать?
— Не то чтобы не признают, но считают блаженными. И отношение будет соответствующее.
— Скажешь, я т-твой глухонемой б-брат! — Он был готов на все.
— Придется бросить курить.
— Д-да т-т-ты ч-чокнулся! Н-невозможно! Л-лучше не пойду!
После того в течение зимы Космач еще трижды, устно, письменно и уже досконально, излагал все детали экспедиции: от кого к кому шел, о чем говорили и как кто живет в Полурадах, как выглядят, как смотрят, что едят-пьют и какую одежду носят.
Только о Вавиле молчал, ибо ее существование на свете к науке отношения не имело.
Выслушав его, Данила всякий раз снова вдохновлялся на поход.
— П-поведешь меня с собой. Как тень ходить б-буду. К-курить брошу! Д-диктофон возьму, ф-фотоаппарат шпионский. Н-надо все писать и снимать. Иначе н-никакого толку!
Старообрядцы и особенно странники боялись как огня и не выносили никаких бумаг, записей и фотосъемки, при малейшем подозрении могли выставить вон из скита и, самое страшное, — пустить весть по Соляной Тропе, чтоб не принимали анчихристовых слуг. И тогда путь закроется навечно. Космачу все это было известно, и потому он пытался отговорить шефа от подобных затей, однако тот стоял намертво.
— Н-нет смысла иначе, нужен ф-фактический материал, пленки, снимки.
— Опасно это, — отговаривал Космач. — Лучше все запоминать. Я так натренировал память — ни диктофон, ни фотоаппарат не нужны. Ложусь спать и забиваю в сознание все, что было за день. Потом повторяю, что произошло вчера, позавчера… И так каждьш день.
— Й-й-я что, т-твою память к диссертации приложу?.. Т-только вещественные доказательства, ккак на суде. Ин-наче хрен и к защите д-допустят, ссволочи.
Должно быть, он отлично знал, за какую, еще совсем не известную Космачу тему тот взялся и в каком виде ее надо подавать. Он вообще, как рыба в воде, плавал в научной исторической среде, и слова его не раз потом вспоминались. Особенно — о могущественном и таинственном ЦИДИКе, который Данила обожал и тихо ненавидел. Он не мог предполагать только того, что накануне выезда в экспедицию попадет в клинику с затемнением в легких — болезнью, которой вроде бы никогда не страдал и все время лечился от язвы желудка. Все-таки вечно торчащая в зубах трубка сделала свое дело.
