— А я на таких встречах уже бывала, лет тридцать назад, — дипломатично перевела тему разговора Полигимния, кивнув в сторону трех муз, читавших друг другу стихи. — Я никого из этих дам не знаю, да и не уверена, что хочу знать. Тогда от нашего театра была представительная делегация, а там сидели академик Капица в качестве Урании и Михаил Шолохов, он тогда был еще жив. Меня поразило, что трон Клио пустовал. А вот Эвтерпой был хороший композитор, он как раз тогда диск выпустил… Как же давно это было…
Все замолчали, глядя, как Урания с завязанными глазами пытается поймать хохотавшую Марину. Пауза становилась все тягостнее, но говорить ни о чем не хотелось.
— Ну, разве еще пару раз, в самое голодное время в 90-х бывала, но тот стол был пуст, там даже фонарики не зажигали. Грустно было, — продолжила Полигимния. — И никакого шоу на озере ни разу не проводили. А выглядит впечатляюще.
Эрато и Владимирская присели на скамейку с Полигимнией, а Николай, внезапно ощущая какую-то непонятную тоску, сжавшую сердце, решил вернуться на свое место под часами. Он понял, что стоило ему отойти от дам, беседа их явно оживилась. Ветер донес до него глубокое меццо Полигимнии.
— Я восприняла полет на гусе немного шокирующим, но почти органичным, — сообщила она собеседницам. — Конечно, я не Владимирская, которая Царевну Лебедь исполняла, поэтому для нее это столь же естественно, как сняться обнаженной. Все же в опере только «Рыцарь Лебедя» Лоэнгрин улетает на повозке, в которую запряжены семь белых лебедей. Для вас, балетных, постоянно устраивающих какие-то разборки за партии в «Лебедином озере» — сегодня просто пир души. Но напомню, что я — тезка с Еленой Прекрасной, из-за которой произошла Троянская война, а античный мир узнал эпическую поэму. А Елена появилась из яйца.
— Разве она не родилась в Спарте? — удивленно спросила Владимирская.
— Елена появилась из яйца, которое родила ее мать Леда от любви с Зевсом, — пояснила ей Эрато. — А Зевс явился к жене спартанского царя Тиндарея Леде в виде прекрасного лебедя.
— Наверно, это такая аллегория, означающая возврат к истокам, — задумчиво пророкотала Полигимния. — Ведь известное латинское выражение «abovo» — означает «с яйца», вернуться к началу.
— Ничего не понимаю, — повернулся Николай к Хроносу. — Какая-то душевная тяжесть возникла…
— Сейчас пройдет, — сказал Хронос. — Когда мы испытываем моменты полной гармонии, душа страдает от несовершенства мироздания, от хаоса, который вносит в него человек. Символ сегодняшнего празднества гусь — считается порождением хаоса. Но он же его гармонизирует его, придавая ему прекрасную форму. Ты находишься в самом начале нового пути. А это значит, что со многим, к чему ты привык, придется проститься.
— А если я не хочу? Если я не хочу прощаться? — в отчаянии спросил его Николай.
— А это означает, что тебе пришла в голову весьма банальная мысль — остановить время, — ответил Хронос. — Отсюда вытекает и все плохое, что ты успел увидеть за жизнь, что видел за последнее время, что доведется увидеть в будущем — все вносит хаос в размеренное течение жизни. И все — из самого низменного движения души — навсегда убить время!
— Ну, наверное, я очень плохой, — сказал Николай. — Достаточно сделать запрос пресс-службе театра, сразу узнаете, насколько я плох.
— Брось! — рассмеялся Хронос раскатистым смехом. — Ты всегда чутко относился к времени, никогда не тратил его понапрасну, не искал в нем оправдания для себя. Поэтому ты здесь. Но, по-моему, твоя грусть прошла?
— Да, кажется, прошла! — удивился Николай.
— Стоило лишь вспомнить, что ты отнюдь не идеален, — окончательно развеселился Хронос.
— Я ни разу не видел Сфейно, — с сожалением заметил Николай. — И Эвриале так и не появилась.
— С Сфейно встречаться не советую, ответил Хронос. — Весьма экзальтированная, легко воспламеняющаяся особа. А Эвриале… По-моему, она не совсем довольна тем фарсом, в который превратила Каллиопа всю намечавшуюся античную трагедию. Уверен, сидит сейчас где-то рядом и грустит… Не бери в голову! Это пройдет.
— А… так ей не хватило художественных впечатлений от пережитого нами? — растерялся Николай.
— Типа того, — поспешил уйти от прямого ответа Хронос. — Ей показалось все это… довольно пресновато. Никого даже не убили…
— Да что это… Что это такое? — до глубины души удивился Николай.
— И не говори! Хамство какое-то! — поддакнул ему Хронос. — Бытовое разнузданное хамство бессмертного существа, приохотившегося к ярким античным трагедиям. Чтоб только раз — и кровищи по колено… Троянская война — это же прелесть какаято! Каждый день представление!
— Какая низость! — с чувством воскликнул Николай.
— Только ей не говори, лады? — опасливо оглянулся Хронос.
— У нас над головой — созвездие Лебедя, — показала Урания на небо, когда они с Мариной без сил упали на траву.
— Где? Где? Я не вижу! — завозилась рядом с ней девочка.
— Посмотри! — подняла ее пальчик к небу Урания. — Если соединить вон те яркие звездочки, мы получим характерный крестообразный рисунок. По-научному это называется «астеризм» или Северный крест. Созвездие Лебедя вытянуто вдоль Млечного Пути и показывает нам свой, особенный путь! В древности вавилоняне называли Северный Крест «лесной птицей», а арабы — «курицей». Но, прилетев сюда с гусями-лебедями, ты уже никогда не забудешь, что это — Лебедь. А наша путеводная звездочка в его вершине — вон там.
— А я смогу стать звездой? — тихо поинтересовалась девочка.
— Конечно! — утвердительно сказала Урания. — Надо лишь всегда держать путь на звезду! Вон на ту! Она называется Денеб! Она ярче нашего солнца в десятки тысяч раз! И летом эта звезда является вершиной летнего треугольника.
— А откуда вавилоняне знали о нашем Северном Кресте? — подозрительно спросила девочка. — Они ведь здесь никогда не были!
— Как раз им его было видно зимой, когда лебедь улетал к ним зимовать, — объяснила Урания. — Это одно из самых древних созвездий! Одним из первых оно было включено в каталог звездного неба Клавдия Птолемея «Альмагест» под названием «Птица». Неправильно считать, будто Лебедь над нами — это Зевс, преследующий Леду. Так считать даже аморально! Ведь Зевс был официально женат.
— Отсюда я сделаю выводы, когда подрасту! — серьезно сказала девочка. — Так моя бабушка говорит.
— Так считают лишь недалекие люди, полагающие, будто сильным мира сего позволено выставлять свои пороки напоказ, — назидательно продолжила Урания. — Зевс потому и выбрал образ лебедя, как после принимал облик быка или золотого дождя, что хотел сохранить втайне свою страсть.
— Может быть, это тот защипанный гусенок, который согласился вернуть Иванушку домой? — наивно предположила девочка.
— Нет, это вряд ли, — пояснила Урания. — В рукописях Евдокса Книдского, жившего в IV веке до нашей эры, описывается, как Фаэтон, сын бога Гелиоса, взялся управлять солнечной колесницей своего отца, но не справился и чуть не испепелил землю огненным жаром. Опасаясь, что Фаэтон погубит землю, Зевс поразил его молнией. Из сострадания Аполлон поместил его изображение среди звезд в созвездии Лебедя. А друга Фаэтона Кика, погибшего вместе с ним, он превратил в лебедя, который каждую осень уносил его в Гиперборею.
— Так мы летели сюда на Кике? — приподнялась на локте девочка. — Вот здорово!
— Мне ближе другое объяснение значения этого названия, — задумчиво проговорила Урания. — Над нами — истерзанный сын музы Каллиопы Орфей. Его останки были помещены на небо в образе Лебедя недалеко от созвездия Лиры, когда его растерзали вакханки, а мать собрала его останки. И он оказался как раз над Россией, улетая зимой на далекую Родину. Все другие объяснения вытекали, потому что никто не знал, почему Орфей со своей лирой оказался так далеко от Эллады. Но мы-то с тобой теперь знаем, почему так случилось?
— Знаем! — прошептала девочка. — Ой, это же мама!
— Здорово! — рассмеялась Урания.
Зайдя в Лебединое озеро почти по пояс, балерина Владимирская кричала стихи Николая Заболотского, раскинув руки. На берегу бегали встревоженные сатиры и нимфы, пытаясь поймать ее за подол всплывшего одеяния. Оглушительно стрекотали кузнечики и звезды опускались все ниже, будто стараясь заглянуть в темное зеркало воды…
Сквозь летние сумерки парка
По краю искусственных вод
Красавица, дева, дикарка —
Высокая лебедь плывёт…
Головка ее шелковиста,
И мантия снега белей,
И дивные два аметиста
Мерцают в глазницах у ней.
И светлое льется сиянье
Над белым изгибом спины.
И вся она как изваянье
Приподнятой к небу волны.
— Идите сюда! Вода теплая! — крикнула музам Владимирская.