Алесь Дронов уже давно тянул руку, Шоумен наконец-то обратил на него внимание, прервался:
— Ты что-то хочешь спросить, дружочек?
— А название лайнера часом не «Титаник»?
— Шоу продолжа-а-ается! — заорал вместо ответа тот.
Алесь и Катя остановились возле Боровицких ворот Кремля, посмотрели на плетущегося за ними Оператора с камерой в руках. Тот приблизился, сухо сказал:
— Не обращайте на меня внимания. Отныне я — ваша тень. Вообще забудьте, что вас снимают.
— А у тени есть имя? — спросил Алесь.
Неразговорчивый Оператор лишь пожал плечами и отошел в сторону. Он производил впечатление механического человека, с лицом-маской. Даже жара на него никак не действовала.
— Прогуляемся по Кремлю? — предложил Алесь. — Может, Путина встретим… И всё ж удивительно, что жребий свел тебя со мной в одну пару!
Девушка строго посмотрела на него:
— А почему это вы говорите мне «ты»? — сказала она. — А если меня от этого коробит?
— А как надо? — Алесь почесал затылок, с любопытством оглядываясь вокруг. — Ни разу ещё не был в Кремле. Ничего, миленько. Я и в Москве-то всего третьи сутки. Ладно, давайте знакомиться по-новой. Всё равно нам друг от друга никуда не деться. По крайней мере, в ближайшие двадцать четыре часа.
Судя по всему, долговязый парень Кате явно не нравился. И одет он был как-то провинциально, и лицо глуповатое…
— Ну, хорошо, — сказала она наконец после небольшой паузы. — Только держите себя в рамках. Начинайте.
— Что — начинать?
— Вы, кажется, действительно туго соображаете. Хотели же познакомиться. Вот и рассказывайте. О себе.
— А-а… это. Ладно.
Они неспешно пошли вдоль Кремлевской стены, Оператор двинулся следом. В самом деле, как тень — одна на двоих.
— …двадцать три года, — говорил Алесь, — жениться ещё не успел, в Минском университете не доучился, но в армии отслужил и даже попреподавал историю в сельской школе. В Москву приехал на заработки, да контракт сорвался, вот и слоняюсь пока без дела.
— А живете где? Ночуете, в смысле.
— Да где придется! Одну ночь на одном вокзале, другую — на другом. Друзья есть, но не хочется их обременять. У всех уже, как назло, жены, дети… Словом, надоест — вернусь обратно в Несвиж. Если, конечно, мы не станем победителями и не отправимся в кругосветное путешествие.
— Размечтался! — вырвалось у девушки.
— Ага, значит, на «ты»? — обрадовался Алесь.
— Рано ещё, — ответила Катя. — Подождем. И что же вы, историк, так оплошали с этим дурацким вопросом про Ивана Грозного и Репина?
Алесь покрутил головой, почесал снова затылок.
— Я же думал, что всё всерьёз… А знаете, у меня в школе был такой случай. Рассказываю я про революцию семнадцатого года, потом, через несколько дней, спрашиваю: «Ну, что случилось с Николаем Вторым и царской семьей?» А поскольку они ничего не слушают и даже не хотят знать, то один из старшеклассников на полном серьезе и отвечает: «Так их всех Ельцин расстрелял, в Ипатьевском доме». Видно, у него какие-то ассоциации в мозгу были… Пришлось пять поставить, — добавил он и тотчас продолжил: — А с другой девицей, тоже старшеклассницей, ещё похлеще вышло. Она мне задает вопрос: «Алесь Васильевич, а почему это на всех картинах Богородица держит на руках мальчика, а не девочку?» Вот уже до чего докатились…
Катя впервые посмотрела на него с некоторым любопытством.
— Несвиж, наверное, как наш Сергиев Посад, — сказала она. — Я читала.
— Почти, — кивнул он. — Только католический.
Лишь сейчас они обратили внимание, что до сих пор носят на груди карточки с арабской и римской цифрами «13». Так и забыли снять, покинув сцену.
— Не снимать, — предупредил оказавшийся рядом Оператор, будто угадав их желание: — Это для телезрителей. Чтобы не запутались.
— Теперь мы меченые, — усмехнулся Алесь. — Одним номером.
— Это ненадолго, — ответила Катя, словно утешая саму себя.
Куранты на башне стали отбивать полдень.
«Телевизионная» машина довольно споро шла по Проспекту Мира, возвращалась в Останкино. Продюсер любил быструю езду, хотя сам за руль садился не часто. Сейчас в просторном салоне находились лишь он и Режиссёр телешоу. Ехали молча, проскакивая на красный сигнал светофора. В Москве теперь это случалось довольно часто, как в арабских странах — кто как хотел, тот так и ездил.
Словно угадав витавшую в салоне мысль, Режиссёр мрачновато промолвил:
— В конце концов, дорожные правила надо бы вообще отменить — для простоты общения между водителями и пешеходами… Как, впрочем, и все другие. Устарели.
— Этим мы все и занимаемся, — заметил Продюсер. — Реформацией сознания.
— Это цель реформ?
Продюсер посмотрел на него и серьезно ответил:
— Цель реформ в Российской Федерации — благосостояние людей. Список людей прилагается в журнале «Форбс».
Режиссёр засмеялся, потом спросил:
— Почему ты решил включить в шоу ещё одну, эту тринадцатую пару? Зачем, с какой целью?
Тот пожал плечами, через некоторое время отозвался:
— Вдохновение… Нельзя работать без вдохновения. Без него ничего нет. Даже смысла жизни.
Помолчав, он продолжил:
— Ты знаешь, что такое клингский язык?
— Нет.
— Это Лукас. «Звездные войны». Там на нём разговаривают инопланетяне. Щебечут себе что-то, и никто не поймет. Потому что такого языка нет, его Лукас и придумал.
— И что?
— Так вот, в одном из американских штатов этот фильм крутили умственно отсталым, с утра до ночи. И те вдруг начали говорить на клингском. А главное — понимали друг друга.
— А дальше?
— Я могу научить людей разговаривать на этом птичьем языке. Да так, что они русский забудут.
— Зачем?
— Мы же с тобой только что говорили о реформации. Большой Реформации Сознания.
— Клингский… — повторил через пару минут Режиссёр. — Занятно. А мы-то с тобой на каком будем?
Ответа он не дождался, потому что при повороте на улицу Королева им не повезло: машина едва не врезалась в вывернувший откуда-то «жигуленок». Умелый шофер вовремя нажал на тормоз. Пока водители обменивались любезностями, Режиссёр, потирая ушибленный лоб, спросил:
— А ты боишься смерти?
— Нет, — отозвался Продюсер. — Потому что, видишь ли, я и есть — смерть. Так мне, по крайней мере, иногда кажется, — добавил он, помолчав.
Они медленно шли по Моховой, свернули на Воздвиженку.
— Ну, теперь ты-вы рассказывай-те, — предложил Алесь. Свою неуклюжую фразу сопроводил такой же неуклюжей попыткой взять девушку под руку.
— Мороженого хочется, — сказала Катя, отстраняясь. — Могу съесть сразу несколько порций.
— Маловато для биографии… Но это дело мы сейчас организуем.
Алесь двинулся было к киоску, но девушка остановила его:
— Погодите. Я же не сказала — подайте мне немедленно пять порций. Да даже и одну. Просто вслух вырвалось. А купить могу и сама. Только не хочется.
У Алеся была привычка почесывать в неразрешимых ситуациях затылок.
— Чего-то я вас совсем не пойму, — сказал он. — То — хочется, то — не хочется… Москвички все такие?
— А я не москвичка, — ответила Катя. — Вернее, не коренная. Но это к делу не относится.
— Всё относится, — возразил он. — Мы ведь должны как можно больше узнать друг о друге. Таковы правила игры.
Словно ища поддержки, Алесь поглядел на крутившегося рядом Оператора.
— Верно, — подтвердил тот.
— Тогда вот что я вам скажу, — произнесла Катя. — Не все желания надо исполнять. Ни свои, ни чужие.
— А я думал, что желание любимой девушки — это закон.
«Любимая девушка» посмотрела на него, как на сумасшедшего. Точно так же взирал на них на всех и каменный Достоевский, устало сидящий на постаменте. Москва сильно изменилась с тех пор.
— В два часа мы должны быть у Останкинского пруда, — напомнил Оператор. — К этому времени вам неплохо стать хотя бы приятелями. А то ваши конкуренты вырвутся вперед. Не исключено, что кто-то уже превратился в любовников… Народ шустрый.
— Что же делать? — тревожно спросил Алесь, поглядывая на Достоевского. Тот молчал.
— Поступок, — вновь напомнил, подсказал Оператор. — Три, а то и больше каких-то необычных, любовно-безумных поступка. Вот слабо тебе сейчас взобраться на памятник и признаться оттуда в любви к Кате? А я буду снимать снизу. Ракурс хороший, света много.
— Сразу — в любви? Нет, залезть к классику на колени я могу, но речь толкану другую — о международном положении и угрозе глобализма. Можно чего-нибудь о птичьем гриппе, на худой конец.
Алесь решительно пошёл к постаменту, но Катя снова остановила его:
